***
— Мальчишка, ты и правда думаешь, что сможешь мне навредить? Нефритовый дракон убирает крылья и укладывается прямо на воздух, будто над горой расположилась невидимая скала. Но это иллюзия. Моракс тоже сможет, если захочет, пройтись по воздуху или прилечь на него, хоть это и потребует точного контроля. «Просто позёрство». — Меньше слов. Создав каменное древко толщиной с собственное предплечье и в пару раз выше своего роста, Моракс позволяет тяжёлому копью провисеть в воздухе ровно столько, чтобы Гайус успел усмехнуться — исказившаяся змеиная морда без единого клочка гривы кажется отвратительно гладкой и маленькой по сравнению с широким телом — будто у черепахи, где-то посеявшей панцирь, но взамен отрастившей крылья, как у летучей собаки. — Вздумал испугать меня зубочисткой? Под ними распростёрся город в несколько раз больше гавани Ли Юэ. Сможет ли король сражаться в полную силу, рискуя жизнями своих подданных? Чтобы проверить это, Моракс позволяет копью сорваться подобно стреле с туго натянутой тетивы. Гайус отклоняет голову на длинной шее — и копьё пролетает мимо. И вместо того, чтобы врезаться в натянутый над городом щит… обрушивает алый мост на окраине. Потому что никакого щита просто нет. «Старик просчитал траекторию и именно поэтому ничего не предпринял?» Следующее копьё Моракс нацеливает уже в центр одной из городских площадей, полной жителей: мохнатых и чешуйчатых, огромных и маленьких, прямоходящих и передвигающихся на четырёх и более ногах… Гайус даже не сдвигается с места. «Сбежав от взглядов знати и своей дочери, он растерял весь запал?» — Что? — чуть шевельнув чёрными, как смоль, крыльями, хмыкает дракон. — Ждёшь, что я кинусь на защиту каких-то букашек? «Букашек?» Если приглядеться, город внизу очень странный: неровный, слишком разномастный, будто его части перестраивались целиком, но не улицами или кварталами, а беспорядочными рваными участками. Похоже, жители уже не раз страдали от выходок своего короля… Да, в воспоминаниях королевы Гайус именно такой: лишь терпящий подданных, поселившихся на Золотой Горе, незаинтересованный ни в их жизни, ни в их смерти, ценящий только гильдию виноделов, поставляющих ко двору Божественный нектар, да крепких здоровьем и телом женщин, способных выдержать его пыл. Не то чтобы Моракс осуждал такой образ жизни — уж лучше быть гедонистом, проводящим тысячелетия в любовании сокровищами и в организации бесконечных турниров между гвардейцами, чем жестоким узурпатором, ведущим бесконечные войны… …только вот удовольствиям должна быть мера: не стоит пытаться отбирать чужое. Да и король, не ценящий жизни своих подданных — просто монстр. — Испугался? Надеялся получить преимущество? Дракон смеётся. Внезапно на город падает тень от десятков… нет, сотен копий, созданных по подобию копья Моракса — только ещё толще, ещё длиннее. И всё эти копья направлены на него. Гайус тоже выдерживает паузу — копья дрожат, порождая нарастающий гул… и наконец устремляются к Мораксу. А когда тот взлетает, уворачиваясь от сверкающих лезвий — не останавливаются, продолжив падание прямо на город. «Собачий сын!» У Моракса нет выбора, кроме как создать барьер самому. Но в последний момент его барьер поддерживает ещё один, напитанный родственной стихией. «Гайус знал, что Кассия защитит город?» «Или же… она специально помогла мне как можно более незаметно?» [Могла бы и предупредить] Ответа нет. А, значит, переговариваться по духовному мосту всё ещё небезопасно… Впрочем, неудивительно, что Небесный Король способен подслу- — …как неосторожно. Моракс вздрагивает, когда его внезапно заключают в объятия. Силуэт нефритового дракона тает вдали, подобно миражу, в то время как настоящий Гайус умудрился переместиться ему за спину. Мышцы парализует энергия, обвившая тело. Крепкие руки сдавливают плечи, кожистые крылья закрывают обзор, заключая Моракса в подобие кокона… — Знаешь, о чём я жалел, раздавив твою мать-цилинь в кровавое месиво? Что не трахнул эту огненную суку. Но, глядя на её сына сейчас, думаю, что ещё не всё потеряно: несколько изменений превратят тебя в прелестную подстилку… если не хочешь ложиться под женщину, может, ляжешь под мужчину? С каждым словом Гайуса кровь Моракса разгорается жарче, пока даже одежда не вспыхивает ярким огнём. Огнём, который вынуждает ублюдка отлететь в сторону. Паралич спадает. Моракс оглядывается и, не зная как погасить пламя, просто избавляется от горящих лохмотьев, облачаясь в привычный белый с чёрным балахон по подобию того, что когда-то сшил для него Меногиас, но который пришёл в полную негодность в первое же сражение… — Только через мой труп, — отзывается Моракс сквозь зубы из-за сведённой судорогой челюсти. Он предпочёл бы и вовсе не отвечать, однако внутри что-то рвёт и мечет, мечтая лично вылить на короля ушат самой отборной брани. — Можно и так, — скалится Гайус, зависнув в нескольких метрах над его головой и сложив крылья за спиной. — Не то чтобы трупы меня привлекали… но, сохранив твою оболочку и вселив в неё одного из голодных призраков, я смогу вдоволь навеселиться! Разве что предварительно нужно будет всё-таки заставить тебя отрастить сиськи.***
Когда за Алатусом пришли, он решил, что это из-за бьющейся в окно птицы. Большой зелёный коршун сначала метался снаружи — Алатус даже не сразу заметил его, лишь почувствовал холодок от пробегающей по спине тени: голова кружилась, глаза слезились, а уши, казалось, оглохли, потому что птица совершенно точно разевала клюв — но в комнату не проникало ни звука. А потом она со всего размаха врезалась в стекло. …хотя будь это обычное стекло — обязательно бы разбилось от такого удара, однако в комнате лишь раздался мелодичный перезвон, а по прозрачной поверхности окна разбежались золотистые волны. Коршун же просто исчез. «Вот же идиот». Но пернатый гость быстро вернулся — Алатус не успел подойти к окну, как крестообразная тень взмыла к пронзительной голубизне и вновь бросилась на стекло, защищённое барьером. — Зачем? Что тебе… Проклятая связь с Веноми исчезла, так что птица никак не могла быть её посланницей, но цвет оперения… «…я тебя знаю?» И опять попытка хоть немного заглянуть в прошлое вызвала болезненный прострел в голове — слишком неприкрытое предупреждение, запрещающее вспоминать. Но боль, которая не калечит, не так уж страшна: до определённой поры её можно игнорировать… и Алатус это прекрасно умеет. Только вот ему не дают сконцентрироваться: сначала коршун, а потом заявившаяся стража. — И правда здесь! Хватайте его! — …подождите, Её Высочество- Лисичка цепляется за штанину одного из облачённых в блестящие доспехи стражников, по запаху и некоторым деталям отличающегося от остальных — например, на его коже не видно наростов, из-за чего доспехи одеты не прямо на голое тело, лишь местами прикрытое чёрным тряпьём — но этот стражник лишь отталкивает служанку, пока другие хватают Алатуса под руки. Они пахнут совсем как вишапы. Не имея сил сопротивляться, Алатус принимается изучать грубую пародию на людей. И присматривается к единственному стражнику, кто пахнет иначе и при этом очень знакомо. «Друг? Или всё-таки тоже враг?» — Молодец, что не рыпаешься, вот и продолжай в том же духе! …тц, не ну вы только гляньте, до чего измельчали якши… мне батя рассказывал, что как-то сражался с одним бывшим королевским гвардейцем — так тот был десять чжаней ростом! — Сам-то будто гигант! — …ах, прошли те времена. — Эй, тише! Разве нам не велели поторопиться? Длинные коридоры, незнакомые пейзажи на стенах и даже воздух кажутся всё более странными. Но Алатусу в принципе всё равно, куда и зачем его тащат — главное, что не к Веноми, ибо если бы она и правда обрела власть, чтобы поселиться в подобном месте, вряд ли освободила бы его от оков. Однако что же теперь? Алатус никогда не строил планов на будущее, отбросив саму возможность освобождения, и сейчас его терзает лишь одно: неспособность понять, что происходит. А ведь всего-то и нужно — проломить незнамо откуда взявшуюся в голове стену, то становящуюся обманчиво зыбкой, то вновь твердеющую, словно гранит. …похожее уже случалось. Только тогда ему не удавалось вспомнить довольно короткие куски: первое убийство человека… первую «игру», когда Веноми отдала его приговорённым к смерти людям, разрешив позабавиться напоследок… Или первое убийство было потом? Верно, кажется, то было наказанием за отказ убивать. Одним словом, из памяти пропадали события, которые Алатус и рад был забыть. Только со временем эта чудесная способность проявлялась всё реже и реже. Но вот — неожиданно проснулась снова, заглотнув огромный кусман. «Я хочу вспомнить… Правда, хочу… Ведь не могло же произойти что-то ещё более ужасное?» Алатус не обращает внимания, когда стражники останавливаются, а использует передышку для погружения в себя. Однако, когда снова дёргают, передают четырёхруким служанкам в чёрной с белым форме и втаскивают в огромный, залитый светом зал… его голова неожиданно совершенно пустеет. Рассуждения, доводы — все мысли развеиваются, словно дым на ветру. И взгляд притягивает одна единственная фигура — красные с золотом одежды, тёмные волосы с янтарным свечением, аккуратные рога, сияющие таким же жидким янтарём на концах, чешуйчатый хвост с мягкими гребнями, виднеющийся из-под длинного подола… Когда эта фигура оборачивается, Алатус и вовсе обращается в камень. А вот его сердце, почти забывшее как биться, пускается вскачь, словно пытаясь вырваться и броситься к ногам этого прекрасного существа, чьё лицо кажется невозмутимым — но Алатус видит опущенные уголки подведённых алым глаз, замершую грудь, совсем немного подрагивающие губы… и каким-то образом понимает, что мужчина ошеломлён. «Что это… кто это… почему я…» Необъяснимое желание сделать всё, что угодно, лишь бы только увидеть улыбку на его губах, разрывает душу. Алатус чувствует, что готов вскрыть собственные вены и отдать всю кровь, если понадобится. А когда слышит, какой выбор этому мужчине предлагают сделать — не выдерживает: слова опровержения вырываются сами. А ведь он привык не лезть на рожон. Привык молчать и принимать всё, как есть. Ведь худшего не избежать, как не пытайся… Здесь же, в этом самом месте, не сводя взгляда с величественного существа, почему-то вынужденного сносить насмешки и издевательства, Алатус впервые в жизни чувствует желание по собственной воле кинуться в смертельный бой. Лишь бы хоть на миг защитить честь и достоинство господина… «Господина…» Алатус даже не сразу осознаёт, как в сжатые кулаки возвращается сила. Как давление на плечи перестаёт казаться чем-то непреодолимым. И как едва заметные воздушные всполохи начинают раздувать пыль на мозаичном полу. Но тут старик на троне вдруг превращается в дракона, потолок обваливается, над головой вспыхивает полупрозрачный барьер… а перед внутренним взором — ещё один, точно такой же, укрывший его не так давно… и обнявшие сильные руки. «…паучиха… там была женщина-паучиха…» — УХОДИТЕ! — Уходите! «…да, и этот голос… он тогда выкрикнул то же самое, но я был слишком близко, и-» — Живее, призрак тебя подери!!! Кассия толкает его к выходу, а там за руку хватает уже кто-то другой. Однако Алатус смотрит наверх, не в силах отвести взгляд от силуэта, едва различимого на фоне пронзительной голубизны. — Поторопись, малец! — ударяет в уши знакомый густой голос. — А? Вокруг всё рушится. Алатуса подхватывает толпа, спасающаяся от обломков — совсем рядом бегут вишапы в доспехах и служанки в чёрных платьях. — Перегородите проход! Укрепите стену! Сильный женский голос раздаёт команды, упорядочивая ряды стражников, отделяя заплутавших среди них гостей в богатых одеждах от черно-белой прислуги, создавая барьер, блокирующий расползающуюся по потолку коридора ветвистую трещину… — Сяо! Быстрее! — вновь раздаётся совсем рядом. За руку тоже вновь дёргают. И в поле зрения появляется взволнованное лицо: судя по запаху — это тот странный стражник, только сейчас он без шлема, так что на лице виден золотой круг между бровей и такие же золотые линии под глазами. «Он больше похож на меня, чем на-» — М-меногиас? — само рождается на кончике языка. — Да что с тобой?! — нетерпеливо рявкает якса, кажется, занимающий довольно высокий пост при господине. — Здесь нельзя оставаться! Если Властелин Камня разойдётся- «Властелин Камня?» Виски вновь пронзает боль, но Алатус выдёргивает руку из хватки. Разум подсказывает, что Меногиас прав — однако нечто более сильное и важное, чем голос разума, толкает Алатуса обратно в зал. Даже не задумавшись, как это сделать, он призывает ветер, чтобы взлететь на обломки стены и вновь уставиться в небо — туда, куда сейчас рвётся его душа.