«Всё в этом мире меняется ежесекундно. Всë меняется, вроде бы и незаметно, но чуть что оглянешься — а голову уже пронзает острая боль осознания того, что никогда не будет, как прежде.
Никогда больше не будут те самые жвачки бубль-гум и лимонад «вкус детства» такими вкусными, как прежде. Никогда больше трава не будет такой ярко-зеленой, как в фильтрах на максимальной яркости, а деревья такими же высокими, как небоскребы в мегаполисе. Никогда больше современные хиты не будут такими же зажигательными, как в далеком прошлом (нет, не настолько далеком, когда еще сам Аристотель мог под них брейк отплясывать). Да даже коллеги по работе больше не будут такими беззаботными и веселыми, как еще два года назад.
Всë никогда не будет таким же ламповым и кайфовым, как прежде».
У Арсения в жизни, казалось, началась огромная, жирная, нескончаемая полоса дерьма. Или, как это звалось нормальными людьми — кризис среднего возраста.
Сидя на лавочке в парке, он докуривал вторую сигарету, хотя бросил курить три года назад. И не на такие чудеса способен человек с говняным настроением. Такие же говняные мысли в голове, под стать настроению, тоже творили чудеса — настолько депрессивную вакханалию мозг не видел, кажется, со времен последнего просмотра Хатико — тогда Арс вообще утопиться готов был то ли в своих слезах, то ли в унитазе. Пес его — Тошкент — смотрел на хозяина в течение двух дней с явным скепсисом в зеленых глазах. А когда Арсений еще и целую неделю чуть ли не в кровать бедную хаски тащил, то он вообще ебенел в корягу. Вот что делают грустные фильмы с народом.
«Если бы в конце не написали, что основано на реальных событиях, такой херни бы не было...» — пытался впоследствии оправдаться перед собой и Тошкой сам Арс.
Мысли ненароком снова полезли в петлю грустных размышлений. Да, действительно, парк этот, в котором сейчас просиживал зад Попов, и вправду раньше был лучше: народу больше, орущих детей меньше, лавочки покрашены в другой, более приятный для глаз цвет, а сейчас... Ну, некрасиво, если одним словом и без матов.
В магазинах не было больше тех самых до онемевших скул кислых конфеток; быстрорастворимые напитки стали слишком химозными, а жвачки по рублю стали почему-то стоить пять рублей — тоже очень сильно и очень «не очень».
А по поводу коллег по работе... Да тот же Шастун больше никогда не будет таким, как раньше! Для Арсения, затянувшегося второй сигаретой, временно не существовало понятия о взрослении и изменчивости организма с годами. Ведь Шастун раньше был одним, а теперь стал другим — ебучий случай, вот это да! Магия вне Хогвартса прямо перед носом! Как такое возможно?! Сенсация, блять!
Раньше Антон, думалось, был ниже. Прическа у него была какая-то обрубленная и зализанная, ну, уж точно не то кудрявое гнездо для стаи летящих с юга птиц, как сейчас. Подкаченных мышц у этого задохлика почти не было, плечи тоже у́же были.
Одно только оставалось стабильным — Шастун, что тот, что этот, продолжал привлекать Арсения в одинаковой степени. Харизматичный зеленоглазый наглец. Хотя... Тут тоже поспорить с самим собой можно — глаза у Антона, кажется, раньше не такого выразительно зеленого цвета были.
Да и, по правде говоря, раньше Вселенная так обильно в душу Арсению не срала — потому что Шастун, о котором и велись в башке толки на весь мир, раньше не появлялся в его поле зрения, как по щелчку пальцев, как только о нем же мыслишка какая-нибудь проскакивала. Будь так, тот бы тогда что, вламывался в его дом, когда сам Арс, лежа в кровати, совершенно случайно полчаса думал о нем? Не дай Бог, конечно.
Но сейчас — что есть, то есть. Антон, разодетый как американский подросток из фильмов нулевых годов, так еще и с полным пакетом мандаринов, хотя на дворе далеко не новый год, летел в сторону его скамейки на всех парах.
— Ну приветик, пукни в пакетик!
Хотя нет. Еще кое-что все-таки в этом мире стабильно, как вставший утром член — Шастун и его багаж неиссякаемых тупорылых панчей.
Арсений меланхолично выдохнул.
— Здравствуй, а можно я не буду выполнять твою просьбу? — с тем грустным выражением лица, которое натянул на себя Арс, эта жалобная просьба звучала до колик в животе смешно.
Вот и Антон не сдержался, звонко хохотнув чуть ли не на весь парк. Вот ведь молодец, еще и стаю сорок своим гоготанием спугнул. Не дай бог эти крылатые черно-белые черти удумают теперь навалить на него! На Арсения, в смысле. На Антона, как на зачинщика, можно. Арс разрешает.
Арсений, против собственной воли повернув голову в его сторону, поднял уголки губ. В душе приятно потеплело, на капельку растаявши от вечной мерзлоты — то ли по причине солнца, выплывшего из-за неоднозначно плавающих по небу туч; то ли из-за чужого звонкого смеха.
Арсений обязательно над этим делом попозже пораскинет мозгами, он аккурат в последнее время ничем, кроме как думать думы, почти не занимается. Ну, на работу разве что ходит и ест иногда, и с Тошкентом гуляет... И его тоже кормит, только не иногда, а три раза в день, но пес, конечно, до сих пор неизменно оставался дрищем, хотя жрал как табун лошадей. Получается, Арс еще и довольно-таки продуктивный по природе своей человек.
— Ты чего такой хероватозадумчивый, а? — легонько толкнув коллегу в плечо, поинтересовался Антон.
Арсений не удосужился даже попытаться стряхнуть пепел от сигареты, случайно упавший на его пальто. Ну, упал и упал, че бубнить-то? Не прожег же дырку размером с Марианскую впадину? Чихал он тогда на это всё. А вот раньше...
Раньше Арс тоже был куда лучше, педантичней и аккуратней — не допустил бы такого обращения с вещью, да и в принципе не допустил бы до себя Шастуна, который вечно крушил абсолютно всё, находящееся в радиусе двух километров вокруг, точно у него некая миссия по уничтожению окружения каждое утро над головой всплывала — как в блокноте «уничтожь меня», только еще хуже — ведь Антона никто никогда не просил уничтожать всё вокруг. Но Шаст же, с благородным порывом души, сам брался за это нелегкое и до ужаса ответственное дело.
— Я просто задумался. Знаешь... — повисла тяжелая пауза, сопровождаемая не менее тяжелым выдохом со стороны Арсения. Он думал: нужно ли открывать нараспашку душу перед этим парнем с шилом, навеки поселившимся в его заднице, или молча продолжить держать весь негатив в себе?
— Знаешь... Мне кажется, что больше никогда не будет, как прежде. Я имею в виду, больше никогда не будет тех самых посиделок с ягодным чаем летом у бабушки, больше не будет тех же посиделок у костра вечером всей семьей и непринужденных разговоров, почти ни о чем. Больше никогда такого не будет, слышишь? Ни-ког-да не будет той атмосферы легкости, любви и взаимопонимания. Абсолютно всë со временем уходит, и нам в итоге остается лишь вспоминать те счастливые моменты былого. Ничего не вернуть... — Арсений бросил тлеющий окурок в мусорку. В мозгу уже была проведена параллель с собственным душевным состоянием — как этот же тлеющий фитилек горьким пеплом оседал в душе, после начинал тлеть внутри — и прочая не совсем радужная лабуда.
Во рту образовалось давно забытое ощущение горечи и сухости — кажется, раньше такого тоже не было. И настроения такого дерьмого раньше тоже... Нет. Настроение дерьмовое было, есть и будет у каждого человека на Земле всегда и везде, как говорил Маяковский — «до дней последних донца».
— Противно как. — пожевав немного губы, в итоге заключил Арс. И ему самому было неясно — имел он в виду общую картину мира или то ощущение нассавших в рот кошек.
Шастун, видимо, расценил брошенное выражение по последней версии, поэтому, аккуратно развязав пакет с мандаринами, вытащил один и протянул фрукт в чужие руки.
— Закуси. — предложил он, с выжиданием следя за хмурым выражением Арсеньевского лица.
— Да сдались мне твои апельсины, — Арсений же махнул рукой. Всë-таки плохой было идеей изливать душу и плакаться в плечо такому человеку, как Шастун. Тот, казалось, даже ухом своим оттопыренным не повел. А вот Арсу только что в душу нараспашку кинули какашку. Такое себе ощущение, между прочим!
— Это мандарин, вообще-то. — прищурив один глаз, Антон немного поглядел на этого хмурого и злого Попова, а потом забрал маленькое оранжевое солнышко с чужих колен.
Но отступать не входило в его планы. Еще в далеком 2009-том он вычитал из какого-то журнала про женскую логику совет: «если девушка не хочет мандарин, значит, что этот самый мандарин нужно просто почистить». В конце концов, Шаст покорно принялся снимать кожурку.
Закончив, он без лишних возражений вновь всучил Арсу в руки уже почищенный фрукт. Хороши советы того самого журнала — Арсений, правда без особого энтузиазма, начал отламывать дольки и есть.
— Знаешь что, Арс?
Арсений лениво повернул голову на улыбающееся недоразумение.
— У тебя ведь со следующей недели отпуск, да?
Арс кивнул.
— И у меня тоже отпуск. — Шастун лыбился во все тридцать два. — Помнишь, я тебе говорил на прошлой неделе? Как прекрасно совпало, да?
Нет, ну, слово «прекрасно» было бы в данном случае уместно с такой же силой, как соленые огурцы под матрасом, а заначка в холодильнике. Совсем это совпадение не прекрасно! Да и вообще в такой час для Арсения мало что являлось в свете всего своего великолепия. Сегодня просто не его день.
— В общем, я планирую на весь отпуск рвануть к бабушке в деревню! Лето ведь в самом разгаре! — Антон всплеснул руками, обводя ладонями открывшиеся перед носом картины того самого «лета».
Арсений скривил губы — этот парень угорает над ним, что ли, или да? Какое, к черту, лето, да еще и в самом разгаре? Они оба сидели в теплой одежде, чуть ли не в болоньевых штанах. Перед взором «в самом разгаре» красовались одни только лужи, грязь и слякоть, а на небе плавали серые клецки туч — тоже «в самом разгаре», стоит заметить.
Но у Шастуна, видимо, оправа розовых очков по самое не хочу вросла в уши и въелась в глаза, раз он видел мир в ярких радужных красках самого жаркого и солнечного лета. Как-то завидно даже делалось, глядя на эту непоколебимую жизнерадостность.
— Поехали со мной! Там тебе и посиделки с чаем, и молодая картошечка по-деревенски, самая что ни на есть натуральная, и костерок возле речки вечерком да под пивко, м-м-м... — чужие пухлые губы растянулись в мечтательной улыбке, а глаза блаженно прикрылись. Выглядел Антон сейчас, как кот, который сначала налакался вдоволь молочка, а потом уложил свое пузцо греться на солнышке.
Арсений, будь его настроение хотя бы на одну черточку хуже, вскочил бы, крикнул «отстаньте все от меня!», прямо как во время истерик при переходном возрасте, затопал бы ногами в гневе, да и ушел бы от этого Шастуна. Но, подобрев от приятного кислого мандарина, он лишь буркнул с набитым ртом:
— Шпашибо, но не штоит.
Антон цокнул:
— Арс, ты же знаешь, я не собираюсь стоять в стороне и смотреть, как тебя целиком и полностью поглощает какое-то депрессивное настроение.
— Ну так присядь, хули. — Арс вновь закинул дольку мандарина в рот, только в этот раз еще и улыбнулся, что однозначно было достойно аплодисментов за старание как минимум. А как максимум — Нобелевской Премии Мира.
— Я серьезно, Арс. Съездить и развеяться никогда не бывает лишним. А вдруг это вообще знак, а? Я ведь именно к тебе в этот парк и на эту скамейку через весь город специально не мчался, а тупо заезжал подруге помочь, где она мне и дала этот пакет с мандаринами. Вдруг это сама судьба хочет, чтобы ты поехал со мной, а не погряз в своих тяжелых мыслях, не думаешь? — Антон стал серьезен, как никогда.
Арсений аж соизволил поднять брови. А во что еще, кроме сил Вселенной и теорий предрасположенности судьбы, верит этот... юный приверженец фатализма? Может, в то, что луна сейчас в кринже, асцендент во флексе, а солнце в свэге? Хотя, в каком бы обличии не предстала реальность — Арсений не удивился бы. Перед ним же, в конце-то концов, кто сидел? Правильно — Шастун.
— Отпуск
у нас двоих, — выделив последнее, Арсений выдохнул через нос. — Только во вторник начинается. Сегодня суббота. Тебя устроит, если я скажу, что подумаю над этим предложением? — он закинул в себя последнюю оранжевую дольку и встал с лавочки — задница замерзла сидеть на холодной деревянной поверхности.
— Более чем! Значит, договорились! — Шастун тоже вскочил, протягивая свою большую ладонь для рукопожатия.
— Я еще не дал своего согласия. — со скепсисом взглянув на выставленную руку, фыркнул Арс.
— Дак я не в этом смысле, я просто домой почапал, попрощаться захотел. — Антон решил в прямом смысле взять бразды правления «в свои руки», самостоятельно пожимая чужую холодную ладонь. — Кстати, — он быстро раскрыл полиэтиленовый пакет, вытаскивая еще один мандарин. — Держи, тебе полезно побольше фруктов есть, а то ты и без того бледный, как незагоревшая часть жопы летом, того, глядишь, совсем зачахнешь с этой дождливой погодой.
Не успел Арс толком сообразить, что произошло, как длинноногая фигура Шастуна уже вприпрыжку удалялась к выходу из парка.
Закрывая открытый доселе рот, дабы муха не залетела, и потому что в принципе не хотелось выглядеть как имбецил, Арсений, повертев мандарин, будто бы впервые видел это оранжевое чудо, сунул его в карман, прямо рядом с пачкой сигарет, и тоже поплелся вон из парка, только в противоположную от Антона сторону.
Вместо того, чтобы подумать о том самом предложенном меньше пяти минут назад приглашении «на деревню к бабушке», мысли Арсения поплыли, как говно по реке, совсем в другую сторону. В первую очередь его волновало, что надо бы с Тошкой еще погулять, а то он напросиживал жопу в этом парке черт пойми сколько времени, а пес дома скучал в одиночестве.
А если вдруг он действительно захочет поехать, с кем Тошку оставить придется?..
Арсений заранее приготовил ответ на этот вопрос, но строго-настрого решил, что никаких «если» не будет, потому что он не поедет с Шастуном совершенно никуда и ни под каким предлогом.
Не поедет же?
{×××}
«Я поеду.»
Арсений набирает это сообщение в воскресенье вечером, прежде чем лечь спать.
О последствиях собственной спонтанности он намеревался подумать даже не завтра, а когда-нибудь в другой жизни. Да и, кажется, не такая уж и спонтанность это была, если он обдумывал ее полтора дня. И ведь в итоге предложение Шастуна всё равно взяло вверх, просто потому что обстоятельства сами складывались как никогда убого, точно весь мир очень жирно намекал Арсу, что ехать действительно
надо и точка.
Он бы однозначно не согласился, будь в прогнозе на следующие две недели хоть один солнечный денек, а не плачущее, или, лучше сказать, ссущее прямо в душу каждому городскому жителю небо. Как он прожил больше десяти лет в этом вечно хмуром Питере — вопрос по необъяснимости равен тайне Египетских пирамид.
Учитывая то, что дождливая погода приводила настроение Арсения в упадок
тако-о-ой степени... Он бы через две недели этого непрекращающегося кошмара однозначно принял решение сходить в магазин за веревкой и мылом — на черный день чтобы лежали или на любой другой дождливый день. А Арс, на секундочку, жил в северной столице страны — там этот самый дождливый день наступил тут же, только бы он с восьмого этажа на первый спустился. Вот и сказочке конец, а все, кто слушал, сошли с ума нахер.
Он бы однозначно не согласился, не будь его молодой сосед, даже не старым, а всë равно скупердяем, да к тому же выезжающим из квартиры. Вот ведь микс из говна и палок!
Денег тому, видите ли, жалко на грузчиков, чтобы спустить мебель на первый этаж. А спину Арсения ему не жалко — пусть спускает, они ведь, мужики, оба в самом расцвете сил! А на тот факт, что они, бляха муха, жили на восьмом этаже, тому вообще до лампочки, хоть бы хны, фиолетово и по барабану. Слава богу, что хотя бы не на пятнадцатом — Арс бы вместе с очередной деревянной тумбочкой в окно сиганул, но не для того, чтобы убиться, а чтобы сбежать от собственного данного ранее обещания помочь.
Буквально в прошлом месяце, после того, как Арс все-таки помог спустить пару-тройку этих тумбочек, он уже умудрился сорвать спину и потом еще несколько дней ходил в позе буквы «зю» по дому и по офису.
И вот вчера Щербаков снова огорошил его тем, что надо бы уже и диван спускать, а без его — Арсения — помощи в этом мире ни-ку-да. Сам Арс не выражал огромное и непреодолимое желание провести весь отпуск на диване, как Обломов — всю свою жизнь. Ему только и не хватало для полного счастья в придачу еще и больную спину иметь. Поэтому нужно было срочно под шумок валить в закат, пока ситуация того позволяла.
Арс бы однозначно не согласился, будь у него хоть какие-нибудь другие планы на эти заработанные кровью, пóтом и геморроем, от долгого сидения за стулом в офисе, дни. Естественно, у него были некие незамысловатые задумки и идеи, но не такие колоритные и насыщенные, как те же деревенские пейзажи, какие могли ему открыться, если он всë-таки задушит рвущееся наружу нежелание вылезать из зоны комфорта, хотя, лучше сказать, из зоны какого-то начинающегося депрессивного эпизода, и эти понятия совсем не равняются друг с другом. Хотя, в интернетах вообще писали, что это обыкновенное выгорание. Ничего себе, обыкновенное, а почему тогда Арсений чувствовал себя хуже тех самых остатков еды в раковине после мытья посуды?
Да и в принципе, чтобы найти оправдание собственному согласию и реальному влечению к перспективе отдохнуть в селе, соединиться с природой и... Побыть в компании Шастуна... Точнее, не именно в компании Антона, а в компании хоть кого-нибудь, кроме Тошкента, который и без того уже косился на него своим ярко-зеленым глазом.
Собакен однозначно задумывался о том, что хозяин его какой-то приплюснутый — то сидел у окна, бывало, по часу и неотрывно пялился на прохожих, как в том самом душераздирающем клипе песен Максим; то сидел напротив милейшей собачьей морды и рассказывал о том, что никого в жизни у него дороже Тошки нет. Самому Тошке, естественно, приятно было, особенно, когда после этого задушевного разговора Арсений тут же наваливал ему полную миску паштета из говяжьей печени, но доля сомнения за чужую эмоциональную стабильность всë же присутствовала.
Последним оправданием Арсения, залетевшим в его голову на ночь глядя, являлось то, что Тошкент никогда не видел деревню.
После этого он заснул. Впервые за несколько дней, на удивление, таким невероятно крепким сном.
{×××}
Поднимаясь на лифте в офис, Арсений пытался придумать тысячу и одно оправдание сообщению с согласием в чате с Шастуном, которое, увы и ах, и у, и еть, уже невозможно было удалить для двоих.
Да даже если бы и было можно, зачем ему это, когда сам Шастун уже сто лет в обед как прочитал и даже ответил какими-то упоротыми стикерами с бибисишным Шерлоком, явно выражавшими его полное ликование? Риторический и донельзя тупой вопрос.
Оправдаться тем, что он случайно уронил телефон на лицо, а тот сам как-то напечатал четкое «я поеду», кажется, было крайне неубедительной затеей, поэтому Арс ляпнул оправдание настолько безмозглое, по степени сравнимое разве что с кражей ведра коровьего говна из коровника — довольно забавно, но как такое вообще способно взбрести человеку в голову?!
— Ну что, в среду рванем покорять телочек, коз, да овец на деревенских лугах, а, Арсений Сергеевич? — чересчур радостно, точнее, в обыкновенной своей манере, спросил Антон, беззаботно крутясь на черном кресле.
— Эм... Это кот по клавиатуре прошелся, вот и получилось... — Арсений, дабы не смотреть в чужие зеленые глаза, принялся с важным видом копошиться в папках.
— Ложь, пиздеж и провокация, у тебя даже кота нет, чтобы так пытаться себя выгородить. — Шастун принялся нервно постукивать колпачком ручки по стеклянной поверхности стола.
— Я вчера себе завел. Представляешь, бездомного встретил по дороге из того самого парка, решил к себе взять...
— У тебя в доме живет собака, она бы не приняла кота. Хватит петь свою лживую песню, птица-пиздуница. — отрезал Антон, резко поднимаясь.
Арсений прекратил сортировать папки по росту, просто потому что они все были одинакового размера А4, и повернулся к Шастуну.
— Правда, Арс, в чем дело? Ты, надеюсь, знаешь детскую считалочку «первое слово — дороже второго»? — по выражению лица Антона в точности не было ясно — то ли он раздражен, то ли сильно расстроен, поэтому Арсений пошел ва-банк:
— Ну, Антон... Я просто понял, что мне очень неудобно будет ехать с тобой, смущать тебя и твою семью своим присутствием, и...
Шастун после этих слов весь аж расцвел:
— Господи, Арс, сам себя слышишь? «Неудобно» — сосаться через замочную скважину, и то — не факт! Всë остальное более чем удобно. Я ведь тебя сам пригласил, слышишь? Норм всё, не ссы в трусы! — он с такой силой хлопнул Арсения по плечу, что сам Арс чуть не вылетел от мощного толчка в коридор. Раньше у этого худощавого паренька такого прилива сил не наблюдалось. Как быстро растут чужие дети.
Арсений ненадолго задержал дыхание, терзаясь муками собственного «я».
«Нет ничего рискованней, чем жить без риска» — ответило это самое «я». Предатель.
На выдохе он произнес:
— Я поеду. Но! Только если со мной поедет мой пес.
Шастун снова, в очередной, тысячный раз, начал лыбиться во все свои мелкие тридцать два зуба:
— Да хоть двадцать два кабанчика! Всех бери! Что и кого захочешь!
Арсений, пытаясь сдержать улыбку и от того сильно кривя губы, еле выродил:
— Вот и договорились.
И тут же отвернулся от Антона, наконец позволяя губам растянуться в легкой, совсем незаметной, но улыбке.
