Остатки

Муза/Сэм «Ты такой смелый и тихий, я забываю, что ты страдаешь». Эрнест Хемингуэй

Дерево на поляне за академией тихо шелестит над головой, разбрасывает ещё зелёные листья и дикие яблоки. Полуденное солнце греет руки с цветами маргариток, высокая трава щекочет голые коленки Музы, почти по бёдра в ней сидящей. Она плетёт венок, режет пальцы о колючие стебли сорника, временами встречающегося в траве, улыбается от бледновато-тёплого света. Поднимает голову с его плеча: ⠀ — Сэм, как думаешь, солнце злится на людей в дни, когда сильно жарит? ⠀ Он смеется. ⠀ — Я думаю, что никогда не смогу ответить на твои вопросы. Но, судя по всему, ты явно фея из старых ирландских сказок. ⠀ Она затягивает травинкой край венка и, пригладив руками тёмные волосы, надевает ему на голову. Сэм смотрит как-то странно, она таких взглядов ещё не ловила. А потом становится понятно, в чём дело. ⠀ — Я ведь люблю тебя, ты знаешь? ⠀ Она только улыбается ещё раз и утыкается щекой в футболку на широкой груди, теплой, как солнце над яблочным садом, пахнущую осенними листьями. На лицо ложится слабый румянец светло-розовым, маргаритки в его волосах укоризненно смотрят — они барышни старые, наверняка не одобряют двоих студентов, почти ещё школьников. Но Музе плевать. У Сэма в шкафу стопка шерстяных клетчатых рубашек, в каждой из которых она уже засыпала как минимум раз. ⠀ В синей с горчичной клеточкой — после того, как они купались в речке сразу после знакомства. Она забрызгала его водой до состояния мокрого хлюща, а потом они долго дурачились, выкрикивая с камней на берегу строчки из «Ромео и Джульетты» самыми смешными голосами, на которые были способны. Пьеса не была намёком, просто Муза в стихах не особо разбиралась, поэтому выбрали для надругательства популярную писанину. ⠀ В серой — в день, когда случился их первый поцелуй. Неловко и очень мягко, простое касание губами, и её «Про-о-ости, я прямо чувствую, как подкрадывается социофобия», когда Терра замаячила на горизонте со своей болтовней. ⠀ В зелёной с чёрным — когда Сэм впервые сказал: «Хоть ты и фетишистка... Ты мне нравишься». Она скомкала в кулачках ворот той рубашки. ⠀ В белой с чёрным — когда поцелуи стали смелее и розы в оранжерее видели то, что, возможно, им видеть не предназначалось. ⠀ Сейчас она в зелёной в серую клетку, сейчас она сидит полуголая на его кровати с чистыми простынями, пахнущими порошком для стирки вместе с запахом тех мальчишеских рубашек, и смотрит на опадающие листья в алфейском лесу. Сэм читает про себя Байрона, прокручивая в пальцах ручку, всё ещё с голым торсом, лёжа возле неё. Он такой уютный, тихий, так чувствуется домом, что в горле пересыхает. ⠀ Сэм волшебный мальчик, она таких ещё не встречала. Чутких, без масок и наигранности, внимательных и робких, но уверенных в своих действиях. Правильных действиях. А вот Муза не уверена, что подходит ему, но он влюблён в неё по-настоящему, а значит, со временем всё наладится. Должно наладится. Сэм нравится ей очень сильно, хоть пока и не получается ответить: «Я тебя тоже». ⠀ И это особо её не волнует ровно до того момента, когда кровоточащая рана на его боку не переворачивает весь её мир от рая к чистилищу. И когда боль из его глаз льётся через край вместе с кровью на больничной кушетке, Муза вдруг понимает: дело не только в физической. Ему тоже тяжело, так чертовски тяжело ограждать её от всего, что может сделать плохо, стараться удерживать себя в равновесии, перебаривать, терпеть всё, что пробуждает желание закричать громко и режуше, чтобы не навредить ей. И знать, знать, что она при всём этом не может ответить взаимностью. Пока не может. ⠀ И так кажется Музе ещё на стадии, где она трусливо убегает от огромной проблемы с водопадами слёз на щеках, где вспоминает о той, о ком уже с год пыталась забыть, чтобы не было так невыносимо больно, где она всё ещё считает, что не способна больше на какие-либо настоящие чувства. Но организм протестует, и сердце, и горло, и желудок дрёт изнутри, и мысль о том, что волшебного мальчика может не стать из-за её страхов заставляет надрывно захлёбываться в плаче ещё сильнее. И она сглатывает тугой комок, подходит медленно на трясущихся ногах, словно идёт на плаху, берёт его за руку, убирает мокрую прядь волос со лба и шепчет: «Теперь я должна забрать твою боль», хотя в лёгких от страха воздуха едва-едва хватает. И на секунду ей даже кажется, что ужасающая тошнота, которая никогда ни во что не выльется, вместе с острым раскаленным лезвием, пекуче скорючивающим внутренности, есть хорошая плата за жизнь, но потом оказывается — нет. Стоит посмотреть на разорванную кожу, которую недавно она ещё целовала в сумрак, и оказывается — нет. Не хорошая. Такие страдания — меньшее, что она может сделать для него. И благодарный блеск на тёмных радужках с тенью мучения, кажется, становится действительно хорошей платой за них. ⠀ И, когда все уходят, когда она, обессилев, падает на грязный пол, а Терра с отцом идут спать, Сэм чуть улыбается ей. Слабо, он бредит, а глаза ещё тусклые от боли, но улыбается. ⠀ — Слушай, давай ещё раз сходим в тот сад? ⠀ — Давай. Я тебя тоже люблю. ⠀