***
Муза так и не поняла тогда, как смогла его уговорить. Возможно, к специалистам вообще крайне редко подходили феи с просьбой, вроде её — те, кто владел магией, гордились своими силами и предпочитали развивать их, вместо того, чтобы добровольно выбирать второй вариант. Солдатов ценили в Ином Мире, но только из безысходности, хоть и старались создавать видимость равенства между двумя социальными группами. Учится бою — всё, что оставалось этим людям, обделёнными волшебными силами, если они хотели достичь больших высот. Наверное, у Ривена в крови заиграла ревность к профессии. Каким бы раздолбаем не казался, только слепой мог не заметить того, сколько упорства он вкладывает в каждый свой шаг. Или это сработал фактор неожиданности, на который Муза и возлагала небольшие надежды. Они от силы несколько раз перекинулись словами до этого момента, отлично понимая неприязнь друг к другу просто по взглядам. Её просьба должна была застать врасплох. Он лихорадочный, дёрганный, резкий. Учит сосредоточенно, говорит предельно мало и хмуро — не доверяет. Когда таки говорит — слова острые, как скулы, как бабочка в кожанке, как керамбиты в бертсах. Прямые, совсем без прикрас. Весь Ривен — только реализм и полный скептицизм с полумертвыми старыми мечтами. Она — тоже, но уже с мечтами живыми, свежими, беспрерывными, плохо разграниченными с реальностью. Поэтому за него цепляется. А посреди неудачной попытки выбраться из захвата и, уже ощущая спиной прорезиненную поверхность площадки, к Музе вдруг приходит мысль, что они могли бы стать друзьями. — Твоя ухмылка напоминает мне улыбку дьявола. — Ты видела, как улыбается дьявол? — Я фея. Видела, много раз. — В следующий раз передавай привет дальнему родственнику. Выпад не проходит по траектории, всё сначала. Муза замечает морщинки-лучики в уголках его глаз, когда крепкие руки подхватывают её с земли. Возможно, она не так плохо умеет общаться с людьми, как всегда думала. В холле Алфеи виноградная лоза с каменных колонн ласково заплетает ей шею, наматывается на пальцы. Впервые за последние несколько чего-нибудь Музе не хочется плакать от бессилия. Камень холодит затылок и веки опускаются сами по себе. Так тихо.***
Большая неповоротливая ворона с глубоким кличем взлетает со ступеней заднего входа Алфеи, когда его тяжёлые двери слегка приоткрываются, выпуская Музу на улицу. Голубой предрассветный иней хрустит под кроссовками, пока она идёт через поляну. Чуть поодаль, в траве, Скай методично отрабатывает отжимания с хлопками — успела насчитать двадцать три раза. Она всегда восхищалась тем, что могут вытворять мальчики и всегда по-белому завидовала ещё с детства. Подтягивания, боевое мастерство, сальто на скейте, футбол. А волшебство её отравляло. Душило, мешало думать, сковывало мысли. Снаружи обычная асоциальная девчонка, внутри Муза казалась себе буйнопомешанной заложницей. Но сейчас — второй курс, ещё есть время. Жить в Алфее стало привычнее, а потому спокойнее, у неё появились силы.Теперь следовало наконец начать делать то, что вздумается. И она знала, что не будет возвращаться обратно так долго, как только сможет. Скай поднимается, потягивается и уже собирается начинать первый круг пробежки, но тут замечает её и взмахивая рукой в приветственном жесте с лучезарной улыбкой. — Надо же, я был уверен, что никто сюда не сунется в такую рань, кроме меня и Рива. Эмпатка улыбается в ответ и закидывает ногу на турники, начиная растяжку: — Нас готовили к вчерашнему экзамену весь предыдущий месяц и теперь мои кости ноют. Никогда больше не подумаю пропускать тренировки ради какой-то галочки на бумажке. Солнце поднимается чуть выше, тепловатый свет греет прикрытые веки. Через пару минут приходит Ривен и смотрит на неё так же удивлённо: — Ты решила поставить под сомнение важность субботнего сна, милая? Я поражён. — Справедливости ради, я тоже думала, что ты сегодня спишь до обеда, — Муза посмеивается, вылазит на турники рядом с ним и делает кувырок. Он подтягивается в одной футболке на красных от холода руках. — Оскорбляешь. К тому же, в этой тюряге нужно учится, если хочешь что-то есть, — Вдох, выход, — А ещё, нет стипендии — нет сигарет. Это проблема. Ты неправильно держишь руки, переставляй ладонью к себе. Теперь их тут трое и это число не изменится следующий час точно. Поле для тренировок вместе с большой поляной впереди академии разносит эхом смех и перекидки словами в морозном воздухе. Муза опять сосредотачивается на морщинках-лучиках и кошмарный спутанный клубок исчезает из её головы. Еле зажившие раны от стальных браслетов на запястьях, розовеют пятнышками, словно следы ягод шафердии.***
В глазах тошнотворно темнеет. Чувствуя осторожные прикосновения под коленями и на плечах вместе с его резко вздымающейся грудной клеткой под своей щекой, Музе хочется вырватся, оттолкнуть его, закричать: «Всё в порядке, мне ничуть не больно, поставь на землю, я могу сама, видишь, я такая же сильная, я могу о себе позаботится. Я не халтурила, ты говорил учится и я училась, я тоже специалист». Но раны отвратительно жгут и ей хочется расплакаться от горькой обиды на себя саму, потому что терпеть так сложно, а значит, она слабачка, она трусиха, она снова разочарование. Настоящие бойцы не боятся царапин, они хладнокровны и выносливы, и среди них нет места расшатанным плаксам. Но, заглядывая в потемневшие зелёные глаза напротив, она видит не обычное бесспокойство. Там тоже испуг. Горячие ладони убирают упавшие на её лоб волосы. — Так, не отключайся. Кто будет трахать мне мозг, если ты сейчас откинешься? Муза морщится сквозь боль и через силу приоткрывает глаза: — Ривен, с трахом мозгов это в две стороны работает. Казалось, истерично носящаясь по лазарету, Терра сейчас всплакнёт от неловкости и обилия матов. Муза чувствует её эмоции как музыку в цирке, слишком громко и где-то в желудке. Звякают баночки, Бенджамин Харви копошится в шкафчиках с лекарствами и, кажется, без конца перливает какие-то жидкости туда и обратно. Он исскусно делает вид, что ругань не достигает его ушей. — Извини, знаю, мне следовало бить снизу. — Спусти планку. — Это не дело, я хочу стать лучше... — Я сказал, спусти планку, иначе можешь больше не приходить на тренировки, — Обычно расслабленный и насмешливый, сейчас голос Ривена резкий, как запах нашатырного спирта рядом, — Всю безрассудную хрень оставь её мастеру. Колючее шерстяное одеяло он подтягивает ей до подбородка перед тем, как уйти. Муза вдруг вспоминает, что в комнате, среди стопок книг в столе, лежит нераспечатанный подарок от папы в честь начала её первого курса. Сейчас почему-то хочется его открыть. Наверняка новая пластинка.***
Стрельчатое окно часовни опять бросает внутрь полуденные лучи первого тепла весны, когда Флора заканчивает подвязывать герань в горшке и отходит в сторону. Свет заливает изображения Мерлина и его Калатеи на фресках. — Нужно ещё распушить землю у гортензий в вазах снаружи и всё. На магии они долго не продержатся. Идём? Муза растирает между пальцами кусочек истлевшего фитиля и возвращает одну из толстых свечей на её место у подножия мраморной статуи. — Ну нет, опять умрут из-за порванных корней. Я подожду тебя. — Лентяйка, — Фло, собрав садовые лопатки в ведро, легонько её толкает. С протекающей крыши часовни падают внутрь несколько капель, оставшихся от ночного дождя. Вода оставляет кровоточащие разводы ручки на бумаге и рисунок красного яблока в блокноте на коленях, вместе с потраченными на него десятью минутами, размывается. Воображение собирает пятна в дикие ягоды и Муза, подумав, добавляет на испорченную страницу два маленьких коричневых зёрнышка сбоку. Никакой шафердии. Снаружи слышится низкий голос, вперемешку со смехом Флоры, и она уже узнаёт его прежде, чем видит в дверях потёртую кожанку. Ривен падает на подоконник рядом, её глаза неконтролируемо загораются от расходящегося в воздухе озорства, а затем — вспыльчивости. — Прости. — Ты несносна, милая, хватит извинятся за всё подряд. Как бок? — Чуток прихрамываю, но тебе не будет долгой передышки. Меня Сильва недавно похвалил. — Прикинь, заслуженно. Я отлично тебя научил, — Ривен самодовольно приподнимает подбородок, но она не упускает первую фразу. «Урок усвоен?» Усвоен. — Молодец. Дай руку. Специалист закатывает рукав её кофты, зачем-то лезет в карман и, пока она непонимающе хмурится, достаёт пластырь из мятой пачки с сигаретами. Длинные пальцы царапают что-то украденной ручкой на нём и одним движением лепят ей на предплечье, перекрывая сразу три шрама. «Зелёный флаг». По ощущениям это больше, чем слова, и Муза искренне силится понять, но он быстро отводит глаза и, деланно поклонившись Флоре в дверях, выходит в сад. Ухмылку напоследок бросает одними только искрящимися глазами.***
Холодный ветер щекочет бёдра под юбкой отчаянно и спокойно. Вконец темнеет и время застывает, когда она доходит до реки, раззувается, ступает в воду. Не такая уж и ледяная. — То яблоко пол года назад было отвратительно кислым, знаешь? Эмпатка резко оборачивается, уголки её губ поднимаются вверх. — Мне понравилось, люди недооценивают кислые яблоки. Они молчат, Ривен садится на прибережный валун и какое-то время слышно только плеск поднятых босыми ногами волн. Она выбирается к нему по мягкому ковру из сосновых иголок на земле, подтягивает к груди колени. — Милая, — он говорит, лицом в сторону синего леса, в перемешку с холодным воздухом. Затем снова смолкает и с десяток секунд пристально вглядывается в неё, — Что, если бы я пригласил тебя на свидание? Муза удивлённо прищуривается. Потом смеется тихо и мягко в синеву чащи: — Я бы потащила тебя в полнолуние сюда в лес. Курить. — В смысле? — Это было бы свидание. Но можем ещё жечь шалфей. Ривен в ответ тоже сипло смеётся, когда она замечает ягоды у подножия валуна. Вдруг становится так плевать на них, она раздавливает шафердию в ладони и смотрит, как красный сок стекает к предплечьям, оставляя след. Он больше не кажется пугающим. Кончиками отросших ногтей Муза вырисовывает на коже цветы.