Часть 2
24 апреля 2022 г. в 00:33
В шатре по соседству ожидало Османа щедрое угощение, вторая жена — Малхун хатун, вся в предвкушении встречи — нарядная, улыбчивая, и чуть подросший сынок Орхан. Время позднее, он мирно спал в колыбели.
Не обошёл Осман вниманием стряпню хозяйки — отведал её наваристый булгур с мясом, айраном запил. Пускай лепёшки у неё не столь пышны, как у Балы, зато готовить булгур она мастерица! Предводитель племени Кайи доволен матерью своего первого наследника!
Потрапезничав, вытащил из-за пояса атласный мешочек с гостинцем для жены.
— Подойди же ко мне, моя Малхун! — похлопал рядом с собой, приглашая её присесть. — Спасибо тебе, что ты у меня есть. Благодаря тебе я спокоен, что пока я в отлучке, и порядок в стойбище блюдётся, и сын мой получает достойное воспитание, и Бале хатун поддержка оказывается. Я счастлив вернуться в твой шатёр!
Он достал из мешочка изумрудные серьги. Как спелые зелёные виноградины светятся изнутри в лучах солнца, так и засверкали они в отблесках огня. Собственноручно надел украшение в уши жены. Осман всё проделывал неспешно, и сам возбуждаясь от прикосновений. Ощутив пальцы мужа на мочках ушей, Малхун вся зарделась, сильное желание объяло её. А Осман близко-близко наклонился, прямо в шею ей дышит, бородой щекочет. Подал ей зеркало — пусть покрасуется — и залюбовался статной пригожей Малхун, как она пред зеркальцем рисуется. Та и рада-радёшенька подарку — то так, то сяк повернётся, то шею выгнет, то волосами тряхнёт. Улыбается широко, счастливая. По душе ей пришлось новое украшение! С благодарностью приняла его.
Игриво взглянула она на Османа, подмигнула карим глазом — не сдержать ей огня внутри, не до ужина боле! Какая уж тут еда, когда муж-раскрасавец рядом с ней восседает, пальцами нежно так дотрагивается, в шею дышит. Ясное дело, не за пропитанием он сюда пожаловал, поди у первой жены наелся уже. В полумраке краше прежнего Осман — помолодевший, волосы аккуратно подстрижены, морщины, что на лбу залегли, разгладились. А уж глаза-то, глаза его чёрные — блестят похотливо, будто зазывают. Аромат лаванды и сандала от него исходит, будоражит желание Малхун. Всё как в первый их вечер после свадебной церемонии.
— Ах, мой Осман! Благодарна я! Спасибо тебе за столь щедрый подарок! — учтиво поклонилась. — Не жарко ль тебе? Раздеться не желаешь ли? — она позволила себе расстегнуть ворот его кафтана, под которым виднелась белоснежная новая рубаха, точь-в-точь, как на свадьбе.
— Тепло у тебя в шатре, добро очаг горит, — согласился Осман, расстёгивая пояс. А затем и вовсе кафтан долой скинул. — Я, по правде сказать, и не голоден. Пойдём-ка, помолимся на ночь!
— Ну пойдем!
Наскоро совершив молитву, предались супруги любовному действу. Тут-то разгорелся и заполыхал огонь любви — куда там! Как накинулся Осман на жену, все одежды посрывал с неё. Одни серьги изумрудные только и остались. И пошёл целовать-миловать с верху до низу. Ох и стосковалась Малхун за много дней по мужниным объятьям — хоть волчицей вой, хоть на стену лезь. Уж готова давно его в себя принять. Любовный пыл по всему телу растёкся и сильнее всего промеж ног жжёт. Помимо того, чует она желание Османа. Его горячность ещё больше тот жар распаляет. Малхун что породистая кобылица, ни дать ни взять, перед жеребцом крупом повиляла призывно «да возьми ты меня, в конце концов!» А Осман-то — горяч жеребец, недолго тёрся он о свою «кобылицу», настраивался, гладил да лобзал всю. Напоследок, как буйный конь покрыл её сзади. Первый раз быстро управились — не было мочи выжидать дольше. Только воины-стражники у дверей шатра переглянулись и конфузливо опустили глаза, услыхав истошный вопль госпожи. А малыш, ничего, крепко спал.
У туркменских племён ведь жизнь как устроена? Всё в той жизни непредсказуемо — сегодня жив-здоров воин, а что завтра — лишь Аллаху ведомо. Не ровен час, и придёт черёд воину испить щербет шахады в бою с врагами. Всё в руках Всевышнего. Потому-то каждый день надо прожить, словно он последний. Ничего нельзя на «потом» откладывать! Поскольку того «потом» может и не быть вовсе! Потому-то вершить всё надо с полной отдачей, словно переделать-переиначить невозможно будет! И супружеского долга такой расклад касается. Коли даровал Аллах тюрку шанс любить женщину, до боя ли, после — без разницы, так он и это, будто бы в последний раз совершает — долго, жарко, со страстью и упоением, так, чтоб навсегда запомнилось!
Ловок, сноровист Осман — что в седле, что на супружеском ложе! И так, и эдак жену развернёт. Подчас в запале словно ту кобылицу по заду в сердцах шлёпнет: «А ну, давай, родимая!» А Малхун под стать ему, гибка, как лоза, чуть не узлом на мужике завязывается. Только серьги брякают в такт. Меч любви у Османа — как и положено главе племени — крепок и размером велик. Осман умело им пользуется — ни одна из жён не в обиде, каждую сумеет усладить, и про себя не забывает.
Лишь Бале хатун никак не спится. Прилегла, пока младенец спит. Только сон никак не идёт. Всё белозубая улыбка Османа видится и глаза его. Погладила место рядом с собой. Пусто в постели без любимого. Некому согреть Балу. А раздумья-то в головушке знамо какие: навряд ли спит Осман в соседнем шатре, как пить дать — с другой женой забавляется, целует её тело, ласковые слова говорит, в любви признаётся. А может, и не признаётся? Раз он меня так сильно любит, может быть, всё ж таки меня представляет, когда с матерью Орхана тешится? Теплится у неё надежда, что она, а вовсе не Малхун для Османа единственная. Либо любит он и вторую жену, но по-другому как-то, иначе? Как это понять? Вот если бы у неё, Балы, было два мужа, разве смогла бы она их одинаково сильно любить? Вряд ли сумеет так человек… Мысли путаются. Но Осман ведь не простой человек! У него необъятная душа, и всем дарит он её частичку, подобно Солнцу, что одно всех вокруг обогреть может. К тому же традиции тюрков испокон веков приветствовали такие отношения. Не найдёшь ты тут правды, Бала! Лучше поспи!
Тем временем в другом шатре… Недолго валялся Осман после первого раза. Малхун, что ретивая кобылица, не дала ему покоя. Чего годить? Нельзя на «потом» откладывать, если сегодня даровал *Аш-Шакур (*одно из девяносто девяти имен Аллаха в Исламе «Вознаграждающий больше заслуженного») ночь с любимым.
С ней всё иначе, чем с Балой. И сама она иная — высокая, поджарая, длинноногая. Тело её сильное точёное, грудь небольшая, но чувственная. Эта женщина боевая, темпераментная. Она привыкла управлять стойбищем и когда надо вести за собой воинов своего племени, принимать непростые решения — всё наравне с отцом. Разве такая будет лежать бревном и покорно ждать, пока муж её приголубит? Это не про Малхун! Тигрицей кидается она на своего мужчину, а тот и доволен поменяться ролями на время. Вроде и сам другим становится. С Балой-то у него другой расклад. Там он ведёт, а жена отвечает на его ласки. Только дочь Умур бея не станет выжидать — частенько первой игру заводит.
Малхун, приподнявшись на локте, лежала и любовалась мужем, гладила плечи его широкие сильные, играла волосами на его груди и животе — что дикий зверь Осман мохнатый, тепло с ним спать. Легонько погладила свежий шрам от копья на плече — едва затянулся. Поцеловала нежно — пусть заживёт скорее! И продолжила целовать ниже, где волосы на животе сплелись косичкой — там ещё один шрам — давеча она прижгла Осману рану, пока они в пещере от преследователей прятались. И в этом месте расцеловала. А далее остановиться было невозможно. Завсегда ей Османа мало! До чего ж хорош, соблазнитель! Разлёгся и урчит довольный — по нраву ему, как жена ублажает его смелыми ласками. Вот он тут — весь ейный: тело, распалённое, едва не плавится под неуёмным языком и губами воительницы. Ни единого запретного местечка нет на нём для жены! Дал ей вдоволь насладиться собой. Так-то знает Малхун, что сердце Османа первой жене отдано. Однако ж научилась она отбрасывать свои сомнения, не позволяет плохим думам одолеть себя, не ревнует, как поначалу, бывало. Да и Осман не даёт повода усомниться — заботится о них с сыном, и в постели с ним завсегда жарко да ладно. Как бы то ни было, а и сейчас, и ещё без малого сорок дней будет он в её шатре ночевать. Слава Щедрейшему!
Не гоже Осману не отблагодарить жену за приятное — сноровисто развернулся, опрокинул её на спину, да так порадовал, что вновь стражники у дверей шатра переглянулись от стона господской четы.
Полночи резвились супружники. Уж и огонь в очаге потух, одни угольки мерцали, когда они, взмыленные и измождённые точно кони после долгой скачки, уснули на измятых простынях.
Счастлива Малхун хатун — в её шатре праздник!