Под синим солнцем, над зелёной водой (драбблы)

Когда мне сообщили, что отца убили тоже, я смотрела по маленькому телевизору какую-то программу про производство карамели. Смешно, наверное, но с тех пор я не могу смотреть на неё без того, чтобы мозг не подсовывал мне какие-то грубые ассоциации. Мне так холодно. Я бреду по общежитию западников в одной своей футболке до колен, с голыми ногами, вся, наверное, бледная и растрёпанная. Забавно, конечно: сквозь все эти годы прогресса, достижений техники и медицины – и вот я бреду по холодному кирпичному общежитию с крошечными окнами, потрясённая смертью своего единственного оставшегося родителя. Пафосно звучит, глупо. Не получается поиначе звучать. За окнами – звёздная ночь. Мы на какой-то из тех планет, которые недостаточно развиты для световой засветки, и поэтому небо ночью здесь всегда усыпано точечками звёзд, обволакивающе-синее. У окна в конце коридора сидит какая-то женщина, кажется, из соседнего со мной отряда, вся округлая и широкая, какими могут быть, пожалуй, только земные женщины. – О, Яща, – она резко поворачивает ко мне голову, и её свисающие у виска волосы, что-то вроде косой чёлки, начинают шататься, как маятник, и я сколько-то там времени смотрю на это высохшими глазами. Меня тошнит. – Падай сюда, – стучит по подоконнику женщина своей мясистой рукой, – слышала, твой папаня коньки отбросил, да? По-русски она говорит плохо, и такие грубые слова с таким грубым акцентом звучат ещё более издевательски. "… Да", – только киваю головой я. – "Отбросил, пожалуй". – Ты чего такая бледная? Для человека, который пережил свою мать, ты должна бы быть покрепче, а? – она затягивается сигаретой, которую я только что замечаю зажатой между пальцами её правой руки. Она глубоко вдыхает и приподнимается, чтобы выпустить дым в форточку. Подоконник поскрипывает под ней, а тихий шорох одежды кажется в моих ушах ужасающе громким. Я хочу ей сказать, что тогда у меня был папа и надежда, что это неправда, что её трупа я так и не видела и что это вполне могла быть какая-то провокационная журналистская утка, чтобы выманить в свободное плавание моего отца, но моё горло сжимается, и я только что-то невнятно сиплю и прикусываю дико дрожащую нижнюю губу. Я всё ещё стою босыми ногами на ледяном кафеле, а женщина всё так же молча смотрит на меня, мусоля во рту коротенькую уже полусожжённую сигарету. – Я не думаю, что она мертва, – выдавливаю из себя в конце концов какую-то чушь, – я думаю, что это просто такие враки, чтобы Кирлана пала духом. Тьфу ты, право слово. Ну и зачем я приплела Кирлану? Ей это совершенно побоку было примерно с самого начала. Мама была землянкой, и даже если она и жила несколько лет на Кирлане как в политическом убежище, никому дела до неё нет. Папа – да, папа кирланец, на это они ещё могут отреагировать, но я думаю, что они слишком давно от него отреклись, чтобы сейчас поднимать какую-то бучу. Это же противоречит их учению о рациональности, да? Жизни многих за жизнь одного? Вот же гадство. – Ну, если Объединение взялось за дело, оно доводит его до конца. – женщина всё же отодвигается со своего места, прижимаясь почти к стене, и я на прямых ногах неловко подхожу к подоконнику, разворачиваюсь и опираюсь на него тазом, не в силах даже согнуть коленки, чтобы присесть. Кажется, мои глаза всё такие же большие, как и те полчаса назад, и судя по ощущениям, я моргнула с того времени только пару раз. – Если это действительно Объединение точило на неё зуб, то я тебе свой зуб даю, что она сейчас где-то в могиле, – она болтает одной свешенной ногой и пускает дым из круглых ноздрей. Меня всё ещё подташнивает. Во рту какой-то тусклый железистый привкус, и мне кажется, что мой живот скоро взорвётся от всех этих спазмов и бурчаний. Чувствую себя ужасно голодной. – Папа говорил, курить вредно, – говорю невпопад, морща нос, откуда-то из-под опущенных ресниц, и женщина коротко хихикает. – Твой отец мёртв, – и встаёт своими пухлыми большими ногами на подоконник, чтобы кинуть бычок в открытую форточку, – а курить и правда вредно. Мы сидим в темноте. Она качает ногами, а я пытаюсь заставить себя моргнуть хоть раз. По прошествии, наверное, часа она вытаскивает из-под полы своего короткого халата какой-то энергетический батончик и суёт мне в распахнутые ладони. – Зайдёшь к нам в семьдесят вторую комнату, – говорит она даже не вопросительно, а как-то утвердительно, и я только бессмысленно киваю ей вслед, пока она вразвалку идёт по коридору. *** Семьдесят вторая комната оказывается этажом выше, почти в самом конце коридора, и уже на этом моменте я вроде как должна была начать сомневаться в безопасности дела: в конце концов, незнакомая курящая женщина пригласила меня в какое-то далёкое и неизвестное место со смутными намерениями. Но мыслей таких мне в голову не приходит, как не приходит, наверное, никаких вовсе, и я просто иду в сумерках полуосвещённого коридора, с нераспакованным батончиком в руке, уже в обуви (сходила до своей временной комнаты надеть тапочки с носками на холодные ноги), в какую-то комнату, к какой-то женщине, безо всяких сомнений и дополнительных вопросов. Стучусь. Мне открывают почти сразу; у двери – сухощавая коротенькая женщина с ярко-рыжими, медными какими-то волосами в ёжистом беспорядке. Знакомое круглое лицо я вижу позади, где-то у пола: там сидят двое женщин – моя знакомая и какая-то ещё, тоже крупная, но чернявая, с блестящим хвостом из больших кудрей. Знакомая говорит: – Привет, Яща! Собирайся тут с нами! – а чернявая добавляет: – На дегустацию. Поздно я понимаю, вокруг чего они расселись: перед ними, внутри подобия круга из двух, с открывающей женщиной трёх, человек, стоит множество разноцветных стеклянных бутылок. Проверка на алкоголь. Я знала, что когда-то это начнётся. Что когда-то это придётся перенести всерьёз. Все же знают, что кирлане не пьянеют от спиртового алкоголя. Раньше у меня был отец, законный опекун, кто-то, с кем я могла хоть как-то связаться, если мои права будут нарушены, а сейчас я предоставлена сама себе, и всем вполне видно, что для своих шестнадцати я защитить себя не сумею. – Ну как? – моя знакомая берёт и приподнимает одну из бутылок за горлышко, – Повышаем градус или понижаем, как тебе? Я честно надеюсь, что смогу вызвать у себя туалетные потуги от всей этой жидкости, которую в меня планируют вливать, и выйти из комнаты под благовидным предлогом, а потом уйти насовсем, поэтому выбираю повышение градуса, чтобы можно было начать с чего-то наименее опасного. А то кто знает. Может, тот факт, что я кирланка только по отцу, сыграет свою роль, и я всё же буду пьянеть. – Наливай! – командует рыжая, и чернявая с моей круглой знакомой вдвоём кооперируются, чтобы налить мне в рюмку пива. – Пей, – она передаёт её мне с пола. Я всё ещё стою у двери, и что-то мне подсказывает, что нужно сесть на ковёр вместе с ними, а не тупо стоять в проходе. Пиво на вкус как перепревший на солнце квас, да и по составу, наверное, такое же, и несмотря на доли нормальных градусов в нём, я мысленно готовлюсь к мгновенной похмельной отдаче. – Не берёт? – интересуется чернявая откуда-то у меня из-за спины, и я молча мотаю головой. Вкус на языке очень странный, не хочется им ворочать. Следом идёт какой-то алкогольный энергетик с ягодным вкусом (очень химическим и противным), сильногазированный (настолько, что пузырьки лопаются в носу), и его я переношу уже легче и говорю им, что со мной всё хорошо. Через несколько цветастых шотов с фруктовыми коктейлями (они мне почти понравились, лишь бы не были такими обжигающе-горьковатыми) идёт вермут, и я жмурюсь от пряности трав и непонятной сладости. Это что-то из кеплерского ассортимента, на высокой бутылке их изогнутый алфавит, и я уже почти молюсь на то, чтобы там не подмешали какой-то наркоты (ведь кто их знает). Следом идёт кеплерское ягодное вино (похожее по вкусу на морс, единственное, что мне понравилось), а потом – русская водка, и у меня неистово жжёт от неё горло и глаза. Тем не менее, её я переношу тоже. Дальше идут какие-то разноцветные ликёры (синий, зелёный, беловатый), которые мне дают по очереди (я пытаюсь отползти хоть чуть назад, но я сижу на полу и упираюсь спиной в ноги стоящей позади рыжей), и от них на языке и нёбе остаётся непонятная липкая горечь. После всего этого, пока я пытаюсь отдышаться, чернявая роется в ящиках в поисках ещё чего-то. "Ещё абсент, потом ийинбирскую древесную, потом грушевый ром…" – оповещает меня о своих планах она, и я только дальше вжимаюсь назад, пытаясь сделаться меньше. У меня только что умер отец, я осталась совсем одна в этой вселенной, а они занимаются тем, что спаивают меня, человека явно не того возраста для пития, пытаясь узнать, насколько моих кирланских генов хватит, чтобы продержаться. Это какой-то театр абсурда – то, как у них всё было заранее приготовлено для этого, будто они знали, что я с ними обязательно сегодня (или когда-нибудь) пересекусь. Или же они сами по себе пьяницы настолько, чтобы хранить в общежитии целую армию бутылок. В дверь стучат. "Шухер, убирай всё обратно!" – громко шепчет рыжая, отходя от меня и тоже хватая расставленные по полу бутылки за горлышко и пряча их в какие-то заранее условленные места. Дверь с силой распахивается, и женщины замирают на месте. За порогом – длинный сухощавый человек, очень бледный и хмурый. Он переводит взгляд с замершей около ящиков шкафа чернявой на рыжую, всё ещё стоящую с бутылками между пальцами. Круглая знакомая закрывает спиной шкаф с неровным рядом алкоголя за дверцами. Я в растерянности сижу посередине комнаты на полу и оглядываюсь на него. – Я наслышан, вы тут людей пытаете? – у него какой-то сухой, сипловатый голос, да и весь сам он какой-то такой вот, серый и безэмоциональный, и, кажется, я его где-то уже видела. – Нет, что вы, просто семейные посиделки, – первой отмирает чернявая, аккуратно вытаскивая руки из ящиков стола и закрывая ящики, стараясь не звенеть содержимым. – Мне сообщили, что вы захватили кирланку и пытали её алкоголем, – я в растерянности перевожу взгляд с него на женщин, всё ещё стоящих по своим местам. Рыжая ощутимо бледнеет. – Этого… больше не повторится, – выдаёт она, нервно облизывая губы, на что серый человек только изгибает бровь. – Вам повезло, что вы не из моего сектора, девушки, – он проходит на середину комнаты и тянет меня вверх почти что за шкирку, – иначе бы я отдал вас под трибунал. – К-конечно, Дот Два, мы всё понимаем. Дот Два – это же кто-то не из нашего сектора, да? Он ведь так и сказал, что не из нашего. Тогда из какого? Западник, получается? И кто-то высокий, раз имеет право под трибунал отдавать. "Дот Два" – значит, где-то есть и Дот Один? Подождите, разве Дот Один – это не лидер Синдиката в целом? В сопровождении этих мыслей таинственный человек выводит меня из комнаты, всё так же держа меня за воротник. Уже в коридоре я замечаю его странную бледность и костистые, необычно длинные пальцы. Сам он выглядит практически измождённым. – Дот Два, – зачем-то представляется он, отпуская меня и подавая мне освободившуюся руку. – Я… Яща, – отвечаю я, с трудом вспоминая своё новое кодовое имя. – Кирланка, значит? – П-по отцу, – я хмурюсь, и внутренние уголки глаз предательски колет несколько раз, пока я не справляюсь с этим усилием воли. – Гетерозис, значит, – хмыкает он и коротко кивает, скорее даже дёргает головой. – Ясно. Что ж, удачи на миссиях, Яща. Больше не попадайся на такие уловки. И он уходит в полумрак коридора – бесшумно со своим длинным телом. Шум за дверью (похоже, девушки поняли, что их пугающий начальник ушёл) заставляет меня спешно собраться и убежать за ним, но когда я оказываюсь у лестницы, его в округе не видно. Я ещё не знаю, какие рабочие отношения будут связывать меня с этим человеком.