Это вся правда моя, это истина: Смерть побеждающий вечный закон — это любовь моя.
© Ирина Отиева — Последняя поэма
Первое утро на съёмной квартире начинается с грохота, от которого Арсений подскакивает на кровати с уже зажатым в руке ледяным кинжалом. Сонным взглядом он судорожно осматривает комнату, но в ней царит безмятежное спокойствие: тихо, светло, уютно, хотя и слегка пустовато. Из мебели тут была одна только кровать, хозяйка сдавала квартиру практически пустой, и всё необходимое ещё только предстояло докупить. Сейчас даже на окнах не было штор, и спальню заливал яркий солнечный свет,— Арсений из-за него не проснулся просто потому, что заснул уже ближе к утру и был слишком сильно вымотан. Он и сейчас не чувствует себя выспавшимся, но настороженно прислушивается и опускает ноги с кровати. Не надевает даже тапки, чтобы шаги были практически бесшумными, пока он прокрадывается в коридор, по пути подозрительно осматриваясь по сторонам. На кухне обнаруживается нарушитель спокойствия, с матами и кряхтением собирающий осколки разбитой тарелки с пола. Арсений выдыхает и разжимает руку с оружием, отчего кинжал с едва слышным шелестом растворяется в воздухе. Уж полуголый Шастун вряд ли представлял какую-то угрозу, кроме угрозы слабому сердечку Арсения. — Разбудил? — виновато и почему-то шёпотом спрашивает Антон, заметив его в проходе. — Прости. — Да ничё, — с зевком отзывается Арсений. — Ты чего так рано подскочил? — Хотел тебе сюрприз сделать, — недовольно бурчит Шастун. — Но какие тут сюрпризы, когда руки из жопы… Арсений не выдерживает, подбирается ближе, осторожно обходя осколки тарелки, и, дождавшись, пока Антон выпрямится, прижимается к нему в крепком объятии. Разбитую тарелку они убирают в четыре руки, а затем готовят завтрак, — оказывается, что, даже если все четыре руки из задницы, омлет выйдет подгоревшим, но вполне съедобным. Странно то, что всё происходящее кажется едва ли реальным, — это утро, залитая солнцем кухня, уже своя, пускай и на съёмной квартире, и даже Антон, заспанный и мягкий, с взлохмаченными кудряшками, не удосужившийся надеть футболку, — да и зачем она ему, прятать такую красоту — грешно. Прошло-то всего пара каких-то жалких недель, пролетевших стремительно, как во сне. После встречи с Дикой Охотой уже никакие экзамены были не страшны, казалось кощунственным переживать по поводу оценок после того, как буквально взглянул смерти в лицо и бросил ей вызов. И ещё каким-то чудом умудрился выйти победителем, — живой, тёплый и дышащий Шастун был тому красочным подтверждением. Сперва он, конечно, запаниковал, начал переживать, что Арсений зря влез, что выжившие после пророчеств Нади навлекали ещё больше бед. Пришлось долго и муторно объяснять, дескать, пророчество-то номинально сбылось, и ещё не успевшее остыть тело Антона это доказывало. А вот то, что Арсений успел выдернуть его обратно, — ну, не просто так Морена была его матерью. Операция в заброшенном санатории вообще в целом оказалась успешной. Причём с первопричиной в итоге справились даже не сотрудники ФСКАНа, а студенты Академии, прибежавшие на подмогу. Катя с помощью своего «истинного» зрения разглядела под защитным куполом полубога — сын Бальдра, который, прознав о приближавшейся расплате за прятки от смерти, выставил вокруг защиту, а сам впал в подобие анабиоза, чтобы было, чем эту защиту подпитывать. Через купол с грехом пополам пробились, причём пройти смогли далеко не все, Бальдр был светлым божеством, и защита пропускала только нелюдей из той же категории. Когда Арсений узнал, что под купол пробралась Кузнецова, то сперва не поверил, — ну какая из неё светлая, она же натуральная стерва. Но Ира мало того, что подобралась к коматозному полубогу, так ещё и умудрилась с помощью своих способностей ввести его в летаргический сон. Мера была временной, смерть такими фокусами не обманешь, но это хотя бы дало передышку. Благо Арсений к этому моменту уже знал, как решать проблему, надо было только набраться сил, проворачивать тот же трюк, что и с Антоном, прямо так сразу он был не готов. Через пару дней он даже пришёл к выводу, что мировое равновесие такие выкрутасы не должны пошатнуть, — оттого, что выживет один полубог и не помрёт куча попавших под руку жертв, этому самому равновесию должно было стать только легче. Очень странно осознавать, что когда-то у Арсения не было всего вот этого: успешно сданной практики и сессии, уже подписанного приказа о приёме на работу в ФСКАН, небольшой, но уютной квартирки на окраине Питера, взлохмаченного и домашнего Антона рядом. От мысли, что всего этого могло бы никогда и не быть, сложись судьба чуть иначе, становится не по себе. Арсений поднимается на ноги со своего места и перемещается к Антону на колени, — тот едва успевает отставить в сторону чашку с недопитым чаем, чтобы перехватить его за талию. Арсений лезет целоваться, упиваясь самим фактом, что может это сделать, и ещё больше млея от того, что Антон ему с готовностью отвечает. Руки уже сами собой ползут с его плеч на спину, пальцы слегка царапают лопатки, и Арсений отрывается на пару секунд, чтобы шепнуть: — В спальню? Господи, у них есть спальня — своя собственная, принадлежащая им двоим. — Успеем? — также быстро выпаливает Антон, касаясь губами ярёмной впадины и едва ощутимо прикусывая ключицы. — Если что, опоздаем, — отзывается Арсений. Шастун со смешком поднимается на ноги, с лёгкостью удерживая, в общем-то, немаленький вес Арсения в районе восьмидесяти кило, — удобно, когда твой парень не совсем человек. По пути они, естественно, оббивают все углы, потому что оторваться хотя бы на секунду кажется невыносимым, а квартира им обоим ещё толком не знакома. Но в конечном итоге они приземляются на постель, и мягкий матрас слегка пружинит под их сдвоенным весом. Антон не разменивается на церемонии и, хотя явно пытается компенсировать отсутствие прелюдии судорожными поцелуями по пути вниз, нетерпеливо стягивает с Арсения штаны вместе с бельём и берёт член сперва в руку, а затем в рот, лижет сразу размашисто и широко, насаживается быстро и резко. От такого перепада настроений голова кружится, и Арсений прикрывает глаза, со стоном подаётся вперёд бёдрами, прогибаясь в пояснице, запускает пальцы в волосы Шастуна, пытаясь придать его движениям хоть какое-то подобие ритма. Все попытки в контроль ситуации улетучиваются, стоит Антону закинуть его ноги себе на плечи и опуститься ещё ниже. От движений горячего языка вокруг входа Арсения едва не подбрасывает на кровати, — Шастун удерживает его за бёдра, прижимая к матрасу с нечеловеческой силой. Чувствуя, как руки уже начинают холодеть, — верный признак подступающего оргазма, — Арсений поспешно нашаривает под подушкой смазку и вкладывает в понятливо протянутую ладонь Антона. На растяжку уходит не так много времени, — Шастун уже успел выучить его, как облупленного, да и секс у них был настолько регулярным, что ещё чуть-чуть, и из кровати они просто перестанут вылезать. Арсений уже не смотрит, хотя и слышит, как Антон натягивает презерватив, — вместо этого он глядит в потолок, пытаясь отдышаться и немного прийти в себя, чтобы не кончить от первых же фрикций. Опытным путём выяснилось, что, хоть в позиции сверху тоже есть своя прелесть, удовольствие из позиции снизу было ни с чем несравнимо, и Арсений уже морально был готов к тому, что сейчас его в очередной раз разнесёт на части и не соберёт обратно. Первый толчок приносит знакомое и приятное чувство наполненности, второй — заставляет подогнуться пальцы на ногах, третий, четвёртый и пятый — вышибают сиплый протяжный стон. Арсений закрывает глаза от переизбытка эмоций, вцепляется пальцами в простынь, но тут же слышит требовательное: — Смотри на меня. Такая сторона Антона ещё непривычна, но всё равно заставляет послушаться. Арсений встречает его взгляд — помутневший от возбуждения, но такой же пронзительный, забирающийся в самые тёмные и укромные уголки души. — Перестанешь смотреть, и я перестану двигаться, — выдыхает Антон и в очередной раз подаётся вперёд бёдрами, входя на всю длину. Арсений вымученно стонет сквозь зубы, кладёт руки на его поясницу, а затем сдвигает ладони на ягодицы. По привычке закрыть глаза и сконцентрироваться на физических ощущениях хочется неимоверно, но он держится. Тем более, что взгляд Антона — тяжёлый и густой — не позволяет отвести глаза. Шастун двигается то быстро и ритмично, то медленно и плавно, и от этих контрастов Арсения размазывает по постели, остаются силы только тихо сорванно стонать. Когда глаза Антона начинают наполняться привычным уже светом, он замирает на очередном толчке, дышит рвано и хрипло. От этого зрелища, от исходящего от него жара, от ощутимой на кончике языка силы — неподвластной обычному человеку — захватывает дух. Арсений, в общем-то, уже готов на него молиться, но получается только молить: — Пожалуйста. — «Пожалуйста» что? — требовательно спрашивает Антон. И, хотя его губы шевелятся, произнося слова, глаза остаются недвижимы — и это завораживает. — Я хочу кончить, — с трудом выдавливает Арсений, и выходит так жалко и немощно, что он сам бы себе сказал «нет». Но Антон вместо этого одним резким рывком переворачивает их, умудряясь при этом даже не выйти, и, вальяжно разлёгшись на подушках и даже показательно раскинув в стороны руки, кивает головой: — Кончай. На этот раз стон выходит отчаянным и просящим, но Арсений упрямо сцепляет зубы и принимается двигаться. Решив, что правила поменялись, он отводит глаза, разглядывает крепкое поджарое тело под собой, оглаживает плечи, грудь и живот, но руки Антона перехватывают его за бёдра и прижимают к себе, не давая двигаться. Член от таких махинаций входит глубоко, вырывая из горла хрипы напополам со стонами. — Смотри на меня, — повторяет Антон. Арсений встречает его горящий солнцем взгляд и мелочно радуется собственной нечеловеческой выдержке, — у него ещё пока есть силы подниматься и опускаться. Антон, видимо, сжаливается над ним, сам подаётся вверх, посылая искры удовольствия вдоль позвоночника, и даже кладёт руку на его член. После этого хватает уже буквально двух толчков, и мир вокруг вспыхивает белым. Арсений валится вперёд в услужливо подставленные объятия и тихо поскуливает от переизбытка стимуляции и эмоций, пока Антон входит в него ещё раз, два, три, а после глухо стонет на ухо и прижимает к себе ещё крепче, едва не до боли сжимая рёбра. — Обожаю тебя, — шепчет он, прикасаясь губами к виску. Приподнявшись на слабых после оргазма руках, Арсений расплывается в улыбке и чмокает Шастуна в кончик носа. — Нет, я тебя. Они улыбаются друг другу мягко и светло и наверняка со стороны выглядят, как дураки. Ну и пусть, ну и наплевать, — всё равно никто не увидит. Арсений совершенно искренне собирается после этого встать и начать собираться, иначе они точно грозились опоздать, но Шастун с хитрющей ухмылкой снова толкается внутрь неопавшим членом. — Антон, — сипит Арсений. Он должен сказать, что у них нет времени на ещё один заход. — Резинку смени. — Сию минуту, — с готовностью отзывается Антон, перекидывая его обратно на спину. Арсений с обречённым стоном протягивает ему упаковку презервативов.***
На церемонию они всё-таки опаздывают, влетают в зал под злобное шипение Ляйсан Альбертовны, — та даже в длинном платье в пол и при полном параде умудряется выглядеть угрожающе. Вячеслав Зарлыканович с небольшой сцены с крайне увлечённым видом вещает что-то про уплывающие корабли и далёкое плавание, — если честно, всю эту муть Арсений уже слышал на школьном выпускном. Не то чтобы от выпуска в Академии он ожидал что-то принципиально иное, но становится даже обидно, можно было успешно пропустить всю официальную часть и совершенно ничего не потерять. Но что-то есть в том, чтобы сидеть на задних рядах торжественно украшенного зала и сжимать руку Антона в своей, — у них, как всегда, диаметральная разница в температурах тел, но это уже кажется уместным и правильным. Арсений хлопает, отбивая ладони, пока Шастун поднимается на сцену и забирает свой диплом — красный, конечно же. Потом сам идёт за таким же и со сцены уже не спускается, а спрыгивает в объятия с готовностью ловящего его Антона под улюлюканье сокурсников. А мысли всё те же: ну и пусть, ну и наплевать. Официальная часть, к счастью, быстро подходит к концу, и Арсений бежит обниматься и целоваться с Варнавой, безумно красивой в своём коротком бежевом платье. Успевает ещё только приобнять Серёжу, а потом их всех дружной гурьбой выводят на задний двор Академии, — здесь, в небольшом парке будет проходить уже менее официальная, но куда более весёлая часть празднования. Из колонок звучит какая-то лёгкая ненавязчивая музыка, фуршетные столы уставлены закусками и выпивкой — исключительно шампанское и вино, но, вспоминая все предыдущие выпуски, кто-то из студентов уже наверняка намутил втихую что-нибудь крепкое. Преподавательский состав выходит, чтобы поздравить вчерашних учеников с успешным завершением нелёгкого пути. Все по-своему стали близки, но, конечно, в центре внимания оказывается всеобщая любимица Ляйсан. Девчонки со слезами лезут обниматься к ней гурьбой, да и Арсений сам, если честно, не выдерживает и слегка её приобнимает, — в конце концов, благодаря ей он попал в ФСКАН, где чуть не умер несколько раз. Впрочем, благодаря ей же есть это самое «не». Празднование поначалу скромное, поделённое на группки, — не то чтобы их курс не был дружным, но все предпочитали общаться тесными компаниями. Арсений и сам с сожалением отпускает Антона к его друзьям, а сам остаётся с Катей и Серёжей, — он уже знает, что с Шастуном его судьба прочно связана на ближайшее время, а вот куда заведут дороги Варнаву и Матвиенко, сложно было даже предположить. Но то ли атмосфера, то ли всё-таки притащенный и разлитый втихую крепкий алкоголь делают своё дело, и разные компании потихоньку начинают смешиваться. Арсений, сам уже слегка захмелевший, охотно общается с Мягковой и Яровицыной и даже оказывается втянут в разговор с Позовым, — винить в этом стоило, конечно же, Шастуна. Уже ближе к вечеру, устав от болтовни и чужого внимания, — Арсений всё-таки ещё был непривычен к такой активной социализации, — он отползает в сторонку с бокалом шампанского в руке и устраивается на спрятавшейся за кустарником лавочке. В его планах отдохнуть буквально пару минут и вернуться обратно, пока его не успели хватиться, но его, казалось бы, надёжное укрытие быстро оказывается рассекреченным. Когда рядом на скамейку с невозмутимым лицом приземляется Кузнецова, Арсений замирает в нерешительности с недонесённым до рта бокалом. Потом всё-таки делает глоток и неловко отводит глаза. Ира сегодня — как и всегда, впрочем — ослепительно красивая в роскошном платье нежно-голубого цвета, в туфлях на высокой шпильке, с идеально уложенными волосами и выгодно подчёркивающем черты лица макияжем. Арсений бросает на неё косой взгляд и с сожалением думает, что она бы, наверное, рядом с Антоном смотрелась изящно и правильно. От неё даже энергетика исходит светлая — тёплая, с лёгким ароматом цветов и ванили. Не то что его собственная гнилая и затхлая. — Я не набиваюсь к тебе в друзья, Арсений, — произносит Кузнецова. Её голос, словно в противовес лёгкому девичьему образу, звучит резко и холодно. — Но Антон мне очень дорог, поэтому послушай. Арсений нервно сглатывает и всё ещё старается на неё не смотреть, боится попасть под её мощный гипноз, но согласно кивает. — Он мне поначалу пиздец как нравился, — признаётся Ира. Обсценная лексика от неё звучит непривычно грубо, руша и ломая весь кропотливо выстроенный образ кукольной девочки. — А я ему не очень. Ну, и, признаться честно, я пыталась чутка поколдовать. Совсем немного, чтобы вызвать ответное влечение, а остальное бы как-нибудь само приложилось. От таких признаний Арсения захлёстывает возмущение, — ну нихуя себе откровения. И как на такое реагировать, не лезть же с кулаками отстаивать честь своего бойфренда — и странно, и неуместно, и поздновато. — Он даже поддавался первое время, — тем временем продолжает Кузнецова, явно не замечая его душевных волнений. — А потом как отрезало, смотрел на меня своим этим взглядом… типа «ты, конечно, классная, но нам не по пути». А, знаешь, почему? Всё ещё давя в себе порыв придушить Иру на месте, Арсений издаёт неопределённый звук, где-то между заинтересованностью и флегматизмом. — Потому что мой дар не действует на тех, кто искренне влюблён. Возмущение выметается из головы, на смену ему приходит удивление такой силы, что Арсений даже забывает про осторожность и поворачивается к Кузнецовой лицом, ловит её спокойный прохладный взгляд. — Ты же не хочешь сказать, что он с первого курса… — начинает было Арсений, но Ира решительно его перебивает: — Я хочу сказать, что этот придурок три года тебя ждал и дождался, слава богам. Так что если ты сделаешь ему больно, я переломаю тебе ноги. Арсений нервно сглатывает. Ира, хоть и ниже его на голову, почему-то внушала мысль о том, что даже такие фокусы ей под силу. — Я до сих пор этого не сделала, потому что на тебя мой дар не действует тоже, — подытоживает Кузнецова, поднимаясь на ноги. — А я пыталась, чисто ради эксперимента. Гримаса отвращения на лице Арсения появляется непроизвольно, но Ира, к его удивлению, не обижается и не возмущается, только хмыкает понимающе. — Да, я примерно те же эмоции испытывала, — фыркает она. — Так что счастья, здоровья, ебитесь побольше, это полезно. Чао-какао. Кузнецова уходит также неожиданно, как и пришла, летящей походкой от бедра исчезая где-то за кустарником и, кажется, даже насвистывая что-то себе под нос. Чем-то она напоминала Варнаву — возможно, уверенностью в себе и собственной привлекательности. Несчастный бокал шампанского Арсений допивает одним глотком, а, когда выныривает из своего укрытия, тут же попадает в знакомые тёплые объятия. — Арс, ты как? — взволнованно спрашивает Антон, заглядывая ему в лицо. — Что она тебе сказала? — Да ничего такого, — пожимает плечами Арсений. — Что ты влюблён в меня с первого курса. — А ты чего? — севшим голосом произносит Шастун. — А я в тебя тоже. Лицо Антона светлеет, губы расплываются в широкой улыбке. — Не с первого курса, — осаживает его Арсений. — И даже не со второго. — Да я знаю, — отмахивается Антон. — С середины апреля. Ты ж мне сам сказал после того, как мы первый раз поцеловались. Сперва Арсений судорожно крутит в голове шестерёнки, пытаясь вспомнить, когда это он такое говорил, а потом не удерживается от болезненного тычка под шастуновские рёбра. — Я это не тебе сказал, а Глазастику, — шипит Арсений. — А ты все три года меня обманывал. — Справедливости ради, ты ни разу не спрашивал, кто я, — со смехом отзывается Шастун. — Пиздун, вот кто, — недовольно бормочет Арсений, но, когда Антон притягивает его к себе одной рукой, охотно поддаётся. Он уже, ясное дело, давно простил, но повыёбываться — святое. Перед заключительной частью празднования повисает напряжённая атмосфера, пускай и слегка разряженная тем, что большая часть и студентов, и даже преподавателей уже успели чутка опьянеть, а кто-то даже и не чутка. Сам Арсений не слишком переживает и даже особо ни на что не надеется, заранее зная, что не расстроится в любом случае. Первым с едва заметной вспышкой света и ветром, встрепавшим всем причёски и одежду, появляется Баршамин. Арсений понимает, кто это, когда Серёжа выходит вперёд и вполне себе приятельски пожимает отцу руку, хотя, в общем-то, семейное сходство очевидно. Следующими одновременно приходят Хорс и Морена — на этот раз без каких-либо спецэффектов. Арсений удивлённо переглядывается с Катей, — их родители вообще-то олицетворяли буквально противоположные вещи, — но вместе с ней идёт к ним навстречу. Отца Катя слегка приобнимает, Морена ограничивается прохладной улыбкой, — и даже этого Арсению уже достаточно. Несмотря на исходящий от матери замогильный холод, в груди разливается приятное тепло, — кто бы знал, как мало нужно родительского одобрения, чтобы почувствовать такую гордость. Обернувшись, Арсений рукой подманивает Антона ближе к себе, и тот подходит, явно робея. — Мам, это Антон, — произносит Арсений, решив, что нужно внести определённую ясность. — Мы с ним вместе. — Мы знакомы, — величественно склонив голову в знак приветствия, отзывается Морена. Под её внимательным холодным взглядом Антон тушуется, и Арсений крепче сжимает его руку в своей. — Я была приятно удивлена, когда узнала, что на своего отца ты не похож совершенно. — На отца? — озадаченно переспрашивает Шастун. — Разве что внешне, — с едва заметной улыбкой произносит Морена. — Но сердце у тебя доброе. — С-спасибо, — неуверенно мямлит Антон, и Арсений со вздохом перехватывает инициативу. Принимается рассказывать, что в ФСКАН он всё-таки попал, что они с Шастуном теперь живут вместе, что пока ничего не понятно, но страха перед будущим как такового нет. Возможно, потому что в кои-то веки Арсений не строит далекоидущих планов. Морена слушает с непроницаемым лицом и свойственной для неё внимательностью, которая означает одно: ей не всё равно. Но даже самому Арсению в присутствии матери тяжело, — волны её силы едва не заставляют подкоситься ноги, что уж говорить о гораздо менее привычном к такому Антоне, — поэтому он быстро прощается и убегает обратно к сокурсникам, таща Шастуна на прицепе. Морена исчезает так же тихо, как и появилась, будто растворяется в вечернем полумраке. Лёгкий морозный холод напоследок ласково касается арсеньевской макушки. Когда за спиной в очередной раз слышны возбуждённые голоса, и посреди празднования появляется ещё одно божество, к которому тут же спешит Димка Позов, Арсений удивлённо вскидывает брови. — Асклепий? — поражённо шепчет он, приподнимаясь на носочках, чтобы дотянуться до уха Антона. Появление олимпийцев было такой редкостью, что на выпусках Академии их никто никогда не ждал, — кажется, такие случаи за всё существование учебного заведения можно было пересчитать по пальцам. Но Шастун рядом кивает, а явно воодушевлённый Димка увлечённо о чём-то разговаривает с невысоким приземистым мужчиной. Тот кажется непохожим на божество, возможно, потому что когда-то очень давно родился человеком. — Прикинь, — шепчет в ответ Антон, — он же грек, у него в семье все Македоны, Сократы и Эвридики, а он — единственный из всех полубог — Дима. Пиздец, угар, додумались же. Арсений давит смешок, потому что смеяться над таким буквально в присутствии бога кажется ему кощунственным, — а ну никак он ещё мысли читает. Впрочем, желание посмеяться исчезает быстро, когда парк озаряется яркой, слегка розоватой вспышкой, и посреди празднования появляется женщина в белом. Арсений ещё с открытым ртом разглядывает невысокую стройную фигуру, увитые цветами волосы в длинной косе, на удивление простое, но почему-то располагающее к себе лицо, а из толпы уже выбегает Ира — прямо на высоченных шпильках, наплевав на треплющуюся причёску. Она замирает рядом с женщиной в нерешительности, и та с улыбкой протягивает в её сторону руки. Ира падает в её объятия, прячет лицо, — издалека видно, как её плечи подрагивают от слёз. — Это потому, что она отличилась тогда? — шокированно спрашивает Арсений. — Ну, на стычке с Охотой? — Скорее всего, — едва слышно отзывается Антон. Событие, конечно, на века, — лишь единицы могли похвастаться тем, что вживую видели Афродиту. Эта мысль наводит Арсения на следующую, — Антон же тоже отличился. Он буквально, блядь, умер и снова воскрес. И где положенная награда? Он оглядывается по сторонам в нетерпении, ожидая, что вот сейчас ещё раз будет вспышка, — олимпийцы явно любили появляться с помпой, — и даже их сокурсники вопросительно поглядывают в сторону Антона. Но проходит полминуты, минута, а других божеств на их скромном праздновании так и не появляется. Когда Афродита над плечом Иры ловит взгляд Антона и со скорбно изогнутыми бровями отрицательно качает головой, сердце Арсения падает в пятки. Он протягивает руку, мягко сжимает ладонь Антона в своей. — Мне жаль, — негромко произносит Арсений, хотя и понимает, что никакими словами сожаления здесь не помочь и не утешить. Отец Антона явно не заслуживал того, чтобы на него равнялись или даже пытались перед ним выслужиться, но он всё ещё оставался его отцом. — А мне нет, — неожиданно легко отзывается Шастун, поворачиваясь к нему с улыбкой. Арсений даже моргает пару раз, чтобы удостовериться: нет, и правда улыбается, даже вполне себе искреннее, хоть и слегка грустно. — Может быть, и хорошо, что он не явился. Всё, что я делал и делаю сейчас, — это не ради него, а ради других людей. И даже немножко ради себя. Сердце Арсения решает устроить американские горки: из пяток подскакивает к горлу, бьётся там перепуганной птицей, наполняя восторгом и незамутнённым обожанием. Казалось бы, ещё лучше Антон в его глазах не мог стать, но он уверенно произносит: — Давай я лучше тебя с мамой познакомлю, она у меня мировая, и вообще… Арсений не дослушивает — вешается ему на шею, сжимает крепко и прижимается к губам, наплевав на толпу зевак вокруг. Антон притягивает его к себе за талию и улыбается в поцелуй. На небе медленно заходит вечернее солнце, и, оторвавшись, Арсений следит, как оно прячется за Антоновыми плечами, будто бы исчезает где-то внутри. В голову лезут мысли-клише про личное, персональное светило, но Арсений гонит их прочь, — они с Антоном всё-таки оба больше люди, чем боги.