* * *
Её разбудил негромкий, но настойчивый стук в дверь. Твайлайт лежала в цепких объятиях смятой простыни и, моргая, глядела в потолок, спиной ощущая стук колёс мчащегося поезда. Веяло холодом… нет, не просто холодом — настоящим морозом. Так морозно в воздухе становится, если подымешься на самую вершину горы Кантерхорн. В дверь снова постучали. Твайлайт быстро приподнялась в кровати. — Иду! Иду… я иду, — крикнула она, неловко сбрыкнула простыню и сползла следом за ней на пол. — Кто там? — Рядовой Онест, — откашлялись из-за двери. — Капитан велел вам передать, что госпожа скоро встанет. — А… Благодарю, да, спасибо. Когда из-под двери раздался звук удаляющихся шагов, Твайлайт облегчённо выдохнула. Сейчас она ни за какие коврижки не хотела смотреть кому-то в лицо и тем более показываться самой. Время неторопливо шло своим чередом, пока Твайлайт Спаркл приводила себя в порядок. Дневной сон был тем ещё “удовольствием” — чем не объяснение кошмару? Да, хорошее объяснение… только если на секунду забыть о дышащей в затылок стуже, которая не улетучилась даже сейчас, во время причёсывания. Наконец единорожка выбралась из своего купе и направилась к вагону-ресторану. Кофе подали сразу и без слов. Официантка мило улыбнулась, и Твайлайт улыбнулась в ответ. Сдобрила крепкий напиток сахаром, уселась на высокий стул у стойки, попробовала представить, что это обыкновенное утро в пончиковой Джо: вот сейчас она закончит, выйдет и — вперёд, на утренние занятия… Сладкая грёза не прожила и десяти минут: пока чашка не опустела вполовину, а в вагон не ввалились ночные гвардейцы, гонимые всё той же жаждой кофеина. Блаженная идиллия мира и покоя разлетелась вдребезги. — Сколько я вам должна? — вздохнув, спросила Твайлайт с вымученной улыбкой. Жеребец за стойкой помотал головой: — Нисколько, мисс. Всё за счёт заведения, сегодня и всегда, — и подмигнул хихикнувшей единорожке. Выбора, чем заняться и куда пойти, у Твайлайт особо не было. А ведь не так давно она бы всё отдала, чтобы побеседовать с принцессой Луной!.. То есть — ещё буквально вчера. Ещё вчера она сгорала от нетерпения при одной только мысли об этом. Твайлайт тряхнула гривой. Ну что за бред! Пара странных снов, загадочных фраз, и вдруг — н-на тебе, она не Твайлайт Спаркл, а звезда драматической постановки! На большее её не хватило? Неужто все библиотекари слеплены из мокрого теста? Сердито раздувая ноздри, Твайлайт покинула вагон-ресторан с высоко поднятой головой и пошла обратно к покоям Луны. Состав мчался по рельсам, колёса выбивали мерный стук, навевая мысли о бескрайней северной тундре. Проход в отведённый Луне вагон стерёг фестрал-гвардеец в тёмной броне. — Чары пропустят, — он коротко кивнул при виде единорожки. В отличие от дворцовых стражей, звавших Твайлайт по имени и всегда готовых перекинуться парой слов, этот даже не удостоил её взглядом. Но она всё равно ему улыбнулась, как с детства учила мама, приотворила копытом дверь и очутилась… в невероятной роскоши. Что неудивительно, в вагоне царил густой полумрак, но повисшие у стен волшебные огоньки давали рассмотреть внутреннее убранство. Селестия — всё-таки тоже пони — жила отнюдь не в пýстыни аскета, конечно, но весьма скромно: она предпочитала умеренность во всём, что не касалось блага других. Но тут, в этой обстановке, не жили — тут милостиво принимали поверженных врагов, когда те падают ниц в благоговейном трепете. Столько золота в одном месте Твайлайт не видывала, наверное, за всю жизнь. В стоящем в самом дальнем углу кресле разместилась Луна: она читала при свете парящего огонька. Принцесса не подняла головы и не поздоровалась — даже не заметила присутствия Твайлайт. Но крохотное пламя, вспыхнувшее в сердце единорожки, не угасло. — Доброго, м-м, вечера, — поприветствовала Твайлайт, не зная, что ещё можно сказать. Луна, вздрогнув, выпала из прострации и уставилась на неё большими глазами. На секунду её поза показалась какой-то… странной, чужой — суетливые движения, самозабвение в зрачках. Но она вмиг расслабилась, улыбнулась — и мир пришёл в норму, вновь стал знакомым. Игра света и тени. Игра воображения. Просто Луна за книгой. — …Извини меня, я несколько затерялась в мире страниц. Проходи!.. Ах да, и свет. Принцесса прищурилась как потревоженная сова, быстро зажгла рог, и огни в вагоне засветили ярче. Твайлайт невольно подумала о сумерках. — А что вы читаете, если не секрет? — спросила она и, отыскав себе стул посимпатичнее, осторожно придвинула его ближе к окну, в угол, где сидела Луна. Улыбка той растянулась в плотоядный оскал, и принцесса продемонстрировала обложку. — Ars Amatoria. Слыхала о ней? Твайлайт моргнула и, густо покраснев, провела языком по сухим губам. — Да… Слышала. — Великолепно. Я всё никак не свыкнусь с мыслью, что автора звали… кхм, Сунь Нос, — аликорн фыркнула со смеху. — Досадно, что Селестия его сослала к Дискорду на рога. — О, а вы знаете, чем он навлёк на себя опалу? Об этом спорят уже долго. Луна тихо захихикала, вдруг прыснула со смеху и, потеряв всякое самообладание, расхохоталась. Твайлайт радостно к ней присоединилась: лёд неловкости между ними растаял. — Ой ли? Ах, Сунь, горемыка, его постиг злой рок… ох, как же он говорил?.. Да, точно. Злой рок оплошности и музы. — Да! Полагают, что в этом была виновата “Наука любви”, но почему? Все теряются в догадках. — Пустые домыслы. Ars Amatoria нам обеим пришлась по душе. Вся беда в… гм, как бы выразиться?.. Вся беда крылась в виршах, посвящённых стану и пристрастиям моей сестры, да, в этом — и в том, что Сунь запамятовал предать огню свою шалость. Таков “злой рок” музы и оплошности. Ныне от подлинника мало что сохранилось, а я не озаботилась заучить её целиком. Но уж поверь, это была сущая услада для ушей! Я испытала подлинное наслаждение. Ну, а Селестия… Что ей оставалось? Вообрази, как ода твоим постельным утехам в тысячу строк слетает с пера прославленного поэта, скачет по языкам служанок-сплетниц и разносится по улицам. Щёки Твайлайт вспыхнули не хуже лесного пожара. — В тысячу строк? — И ни единой меньше. — …У меня на языке вертится столько вопросов. Луна хохотнула, затем магией извлекла откуда-то бумажную закладку и, втиснув между страниц, захлопнула книгу. — Боюсь, сердечный друг, я не та, кому их до́лжно задавать. Попробуй расспросить нашу сестрицу. — Вот уж нет, спасибо… Луна, наклонившись ближе, сверкнула зубами чуть ли не в издевательской ухмылке. — Ах, так ты страшишься её праведного гнева? — Скорее того, что умру от смущения, но, да, и этого тоже. Принцесса усмехнулась и отстранилась. — Ты, видится, сим вечером куда веселей. — Вы заметили? — Твайлайт смущённо прянула ушами. — Чуть. Ты вчера о чём-то крепко задумалась, но, скажу откровенно, я и сама не своя по утрам. Не рассеялся хмельной туман? — Похмелье-то? — единорожка помотала головой. — Нет… То есть, конечно, я не очень хорошо себя чувствовала, но дело не в том. Просто я выпала из реальности — не знаю почему. — Пусть так, — пожала плечами Луна. — Слух меня обманывает, или ты завела дружбу с моим капитаном? — Да, было дело, — фыркнула Твайлайт. — И обмолвился ль он о чём-нибудь? О чём-нибудь, м-м, неблаговидном? — Простите? — она чуть нахмурилась. — Он — славный воин, но тот ещё повеса. Побереги своё девичье сердечко, — улыбнулась Луна и отвлечённо потянулась. — Поверь, я слышу многое — и многое вижу. Мне ведомо, что тебя что-то терзает. Твайлайт Спаркл потупила взгляд, задумавшись, чем на это ответить. Принцесса, в общем-то, была права: её впрямь что-то терзало — вернее, одно колоссальное, безымянное, всеподавляющее “что-то”. — Меня не покидает странное ощущение, — заговорила единорожка медленно и осторожно, как если бы каждое слово было на вес золота. — Это такое чувство… Не могу описать. Что во фразах Селестии, что с ваших слов, что в моих снах… Лунанград кажется не реальностью, а каким-то мифом. Я просто теряюсь: это целый город, полный жителей, подвластный короне, но его словно… — Вычеркнули? — закончила за неё Луна. Твайлайт вздрогнула, как от удара. — Нет, не так. Не это… слово. У меня в голове не укладывается, что кто-то мог так постараться намеренно… и с таким усердием. Даже без учёта лакун в утраченных документах. Ни единого письменного свидетельства — за тысячи, тысячи лет… — Или за толику искусных чар, — произнесла аликорн. — Кофе? Молвят, что нравами и вкусами ты близка Селестии, но и что изысканности ты не чужда. — Да… Давайте. Рог принцессы вспыхнул искрами волшебства. Со столика посередине вагона вспорхнул колокольчик, беззвучно затанцевал и — без какого-либо ответа — опустился обратно. Но Луну это, видимо, устроило: она повернулась к Твайлайт. — Мы можем вальсировать ещё долго, но давай всё же к сути. Тебя мучают сны. Давно ль? Единорожка напряглась, не смотря на принцессу. Сглотнула и облизала губы. — Со вчерашнего дня, всего два раза, — выговорила она. — Но это же просто сны. Да, странные… и не очень приятные. Но лишь сны, и всё, разве нет? — Лишь сны, — вздохнула Луна. — Твайлайт Спаркл, не стану таить: чувства мои тяжки и думы — скорбны. Могу ль я поведать тебе одну историю? Любопытство всё-таки взяло верх. Твайлайт подняла глаза и внимательно посмотрела на принцессу. — Конечно.* * *
В эфире я впервые очутилась по воле случая. Сёстры не могли уразуметь моих слов, когда я поведала им, — а ведь имели дар Песни. Оттого я не питаю надежд, что меня поймёшь ты, сим даром не обладающая. Но я попробую. В далёкие дни, когда наша земля не познала пагубы Дискорда, когда странствия вели меня и сестру по свету, — тогда мы получили во владение наши домены. Многие верят, будто в этот миг я обрела знание и власть над чужими снами или даже того пуще — что грёзы породили меня. Нет. Я провалилась туда сквозь кошмар. С огромной высоты низверглась я, тщась взмахнуть крылами, но их не было. Кричала и звала, но никто не пришёл на помощь. Никто меня не подхватил — и я рухнула наземь. Хтонические недра с жадностью разверзли свою пасть, проглотили моё тело, жуя, перемалывая челюстями из трав и камней, родных скал, окружавших нашу колыбель на Западе, раздирая и перетирая пеньками чёрных зубов, алкая крови… моей крови. Я кричала, голосила, готовая сдаться и принять поражение в жестокой борьбе, как вдруг всё закружилось в круговерти. Сила моего крика… Нет, не так. Сила меня, моего Я, всколыхнулась во мне сквозь пелену слепого ужаса, она пробила брешь в вуали грёз, и дух мой выплеснулся вовне — в эфир. Тот первый раз… Разумею, так буду чувствовать я смерть, случись всё же мечу иль магии меня настигнуть. Все чувства оставляют тебя и вдруг вспыхивают сызнова. Чувства рождаются прежде, чем возникнет осознанье, прежде, чем возгорится мысль. Можешь ли ты вообразить, каково это — чувствовать, но быть не в силах этого понять?.. О, вряд ли. Это — адская мука, это — извечное, самое древнее, первобытное и глубинное из того, что измыслил для нас Тартар. Но вот в какое-то мгновение снисходит осознание, цепкая связность, где-то меж вспышками запаха и вкуса. Твой дух сам собирает себя по кусочкам, как разбитое вдребезги зеркало. В изумлении я поняла, что лежу в просторном поле. Представь хорошенько. Я лгу, говоря метафорами, но эта ложь во благо: на ней ты доберёшься к зерну истины, как на корабле добираются по морю до другого брега. И вот — я лежала, хватала ртом воздух и совсем не сознавала, что провалилась сквозь прореху в Ткани Мироздания. Эфир… В нём нет места материи — он сотворён из мыслей, абстракций, возможностей, вероятности вероятностей. Ах, мне и дотоль было непросто объяснить разницу между зримым, истинным и… Нет. Представь вот что. Познание любой вещи трёхчастно: вещь как она есть — вещь в себе; наши ощущения, чувства от опыта знакомства с нею; и наше о ней сознательное представление. Всё то, что мы видим, испытываем, переживаем, есть грань меж истинной сутью вещей и нашим осмыслением виденного. Когда я проникаю в эфир, я обретаюсь в месте, где сии три части сами по себе сосуществуют без помощи разума. Чистый хаос. Смысл и отсутствие смысла. Да… Не ступавшим за порог времени созданьям едва ли под силу постичь подобное. Но я не оставляю попыток. Из ночи в ночь я попадала в то неописуемое пространство, и всякий раз я постигала его чуть лучше. Оно пробудило во мне перемены, но эта история — не для сегодняшней ночи. Скажу иное: наконец, поняв достаточно, я пустилась на поиски нового. В странствиях я начала встречать сновидцев и их сны. Грёзы капризны и переменчивы; они — живые твари, даже более живые, чем иные ипостаси Бытия; они могут быть длиннее жизни и в то же время жить мгновения. Порой пони молвят, будто в грёзах им привиделось нечто странное, но я видала сущности, что их фантазия не способна даже описать — края ночных химер и фантазмов таят вещи более грандиозные, чем могут помыслить смелейшие из философов. И создания, чьё существование есть магия, грезят о том же; они видят сны — отражения их магии. Колдовство меняет и преображает земной мир, но в той же мере оно преображает и меняет мир иной — бесплотный, невещественный. Я не стану вопрошать тебя о твоих грёзах. До поры до времени.