Rewrite the stars

Виктории нравится смотреть на его профиль на фоне простирающегося впереди океана и яркого неба. Вчера этот странный богач с первого класса умудрился едва не навернуться в холодные воды, слишком сильно наклонившись вперед. Черт его знает, что он там высматривал, может, винты… А Виктория, по счастью выбравшаяся на палубу покурить, едва сама не кувыркнулась следом, пока помогала ему залезть обратно. Тяжелый оказался, просто ужас (и нет, Виктория, вернувшись в каюту своего третьего класса, совершенно не думала, как его тяжесть ощущалась бы на ней, ещё чего!). Потом была паника, примчалась та самая девица в элегантном платье с вырезом на пышных сиськах, ахала и охала, а Викторию чуть не загребли за попытку убийства, пока Дамиано — как выяснилось, итальянец, как и они с Томасом — не рявкнул, что вообще-то, она ему жизнь спасла. Отношение тут же переменилось. По крайней мере, её больше не хватали за руки, и даже пригласили на ужин в первый класс на следующий день. Спасибо ему. Но Виктория абсолютно не удивилась, что на неё были готовы спустить всех собак. Пассажиром третьего класса больше, пассажиром третьего класса меньше, какая разница? Да ещё и женщиной. Она бы даже не удивилась, если бы Дамиано ничего не сделал и позволил её увести; она уже много раз еле справлялась с проблемами, которые у неё были из-за мужчин. И теперь он позвал её, чтобы поблагодарить за спасение. Так Виктория впервые оказалась на палубе для первого класса Дамиано красивый. У неё и сейчас руки чешутся нарисовать его — кремовый костюм, сигарета, зажатая между идеально очерченных губ, тёмные волосы, спускающиеся волнами на плечи. Он молчит и курит, выдыхая дым тонкой струйкой, а потом переводит взгляд на кольцо с камнем, красующееся у него на безымянном пальце. — Только представь, — хмыкает он. — Уже двести приглашений разослали. Весь чертов высший свет Филадельфии собирается на эту свадьбу, а я чувствую себя так, будто прямо сейчас бы прыгнул с борта вниз. Виктория вскидывает брови. — С таким-то помолвочным кольцом? Утонул бы камнем, — сарказм был её вторым именем. Всё проще, чем показывать свои эмоции. — Как смешно, — он закатывает глаза. — И зачем я тебе это всё рассказываю? Пожав плечами, Виктория молчит. Она сама задается этим же вопросом. Ещё с утра, после того, как Дамиано позвал её прогуляться, Томас предупреждал: не попади в эту ловушку, не влюбляйся в тех, кто не похож на нас. И он был прав, но было уже поздно. Виктория смотрит на сапфир в его кольце, и что-то внутри у неё тоскливо сжимается, потому что Раджи был прав, тысячный раз прав, как и всегда, однако она ощущает, как влюбляется, прямо здесь и сейчас, и ей хочется выдрать это чувство, пока оно не укоренилось в её сердце, не пустило ростки и не отравило её. Дамиано помолвлен. И не важно, что он говорит, будто не хочет этого. Мужчинам всегда проще — они могут выбирать. Они вольны выбирать, тогда как женщины следуют чужой воле. Почему она должна думать, будто с ним как-то иначе? Он снова кидает взгляд на кольцо, крутит его вокруг пальца, сжимает губы. Скулы очерчиваются ещё резче; у Виктории воздух застревает в горле, и она моргает, чтобы сбросить наваждение. Дамиано хочется целовать, но он — не её поля ягода. Скорее уж ангелы начнут вылетать из жопы, как верно заметил тот ирландец. Но что-то в тёмных глазах Дамиано её беспокоит до зуда за ребрами, до странно сжимающегося сердца и до вопроса, слетевшего с её языка прежде, чем она успевает себя остановить. — Разве ты не любишь её? — Что? — он хмурится. — При чем здесь это? Дамиано смотрит на Викторию так, будто она сказала что-то совершенно идиотское, и она вздергивает нос. Спросила и спросила. Это простой вопрос, в конце концов. Она спасла ему жизнь, она заслуживает немного откровенности, разве не так? «Ты не заслуживаешь ничего, — хмыкает её внутренний голос. — Ты всего лишь девчонка с вечно испачканными в угле и грифеле пальцами и непослушной чёлкой, с чего бы ему раскрывать перед тобой душу?» Она знает, что должна взять свои слова назад, но Виктория упряма достаточно, чтобы дождаться ответа. Не в её правилах отступать, если партия уже начата. — Слушай, — Дамиано морщится, трёт переносицу. — Это правда не… Ладно. Ты меня спасла, спасибо тебе. Но говорить о своих чувствах я не хочу. Где-то здесь Виктории бы развернуться и уйти. Она узнала, что хотела: это чувства. Что ещё нужно? Однако Томас часто шутит, что на одном плече у неё сидит ангел, подсказывающий верные решения, а на другом — демон, толкающий на всякие безрассудства, и сейчас ангел, кажется, решил немного прикорнуть. — Это разве сложный вопрос? — жмёт она плечами. — Да или нет? — Да какая разница?! — взрывается Дамиано. На них оглядывается какая-то холёная дама, прогуливающаяся по палубе под руку со своим мужем. — Какого Дьявола я должен отвечать на личные вопросы, Виктория?! Я хотел поблагодарить тебя — и я это сделал, а лезть ко мне в душу совсем не обязательно! — Поблагодарил и наорал, — Виктории бы остановиться, но её несёт, и она всей кожей ощущает и его злость, и свое безрассудное веселье, и ветер, летящий с океана и охлаждающий кожу. Почему-то ей хочется задержать на лице Дамиано это выражение непонимания, злости и раздражения, запомнить его, а потом зарисовать. Его вообще хочется рисовать, пока не заболят пальцы от неудобного грифеля. — Ну, знаешь, ты сама виновата, — фыркает Дамиано. Он быстро берёт себя в руки, и вспыхнувшее раздражение уходит с его лица, замирая в зрачках пляшущими бесами. — Вообще-то, ты попыталась сунуть нос ко мне в душу, и… А, к черту, — он выхватывает у неё из-под мышки папку с рисунками. — В эту игру можно играть вдвоем! Виктория теряется: она не понимает, в какой момент оказывается на его месте. Это нечестно! Она пытается вырвать рисунки, вернуть себе, возвратить часть своей души, но Дамиано, ухмыляясь, ловко поднимает папку над головой, заставляя её подпрыгнуть. — Ну ты и придурок! На её комментарий снова оборачивается какая-то очень скандализированная дама, теперь уже другая, но Виктории плевать. Она скрещивает руки на груди. — Что ты тут таскаешь? — Дамиано садится на один из шезлонгов и заглядывает в потрепанную папку. Приподнимает брови: — Ты художница? Виктория хмуро молчит. Сам, что ли, не видит? Раз уж влез. Рисунков своих она никогда не скрывает, но не любит, если кто-то пытается взглянуть на них без её разрешения. Рисунки для Виктории — часть её сердце, её эмоций, и ей совсем не нравится впускать туда, кого ни попадя. «Разве Дамиано — это кто попало? Был бы кто попало, ты бы не спасла его задницу. И хватит уже дуться» — Знаешь, мне нравится, — Дамиано поднимает на неё задумчивый взгляд. — У тебя талант, Виктория. И большой. Подожди, а это… — его брови, кажется, взлетают ещё выше. — Обнаженная натура? Неожиданно. Щеки Виктории заливает краской, и она быстро выхватывает рисунок, переворачивает его изображением вниз. Дамиано ухмыляется. — Это был твой любовник? — И кто ещё тут лезет в душу? — парирует Виктория, потому что ей ничего больше не остается. Лицо всё ещё горит под его взглядом, и ей, не особо стыдящейся ни себя самой, ни своих занятий, хочется отползти куда-нибудь в угол, за канаты или шлюпы, и спрятаться. От него, от себя, от своих чувств, которые почему-то разгораются всё сильнее, потому что Дамиано продолжает… смотреть. Так, будто увидел в ней что-то новое. — Око за око, — он продолжает улыбаться. Сердце у Виктории замирает, а потом, глупое, несется вскачь. — Так это был твой возлюбленный? Она передергивает плечами. Настойчивый какой, надо же! — Нет, — отвечает, наконец. — Это Итан, он вообще… гомосексуалист. Мы дружили, когда я в Риме работала на ярмарках, а он там выступал. Типа циркач. Однажды попросил его нарисовать. Хотел подарить своему любовнику, но я не успела дорисовать… так и осталось. Дамиано кивает. — Может быть, ещё увидитесь. Виктория в этом сомневается, но робкое тепло и надежда, вопреки её желанию, зарождаются у неё в сердце. Она ценила дружбу с Итаном. И ей понравилось, что Дамиано это почувствовал. — Может быть, — тихо произносит она. — Мне нравится рисовать людей. Так их можно почувствовать. «И тебя тоже». Хорошо, что наконец-то она выдрала папку у него из рук. Там, где-то после портрета отца и сына, который она рисовала вчера, лежит и его портрет. Не нужно Дамиано этого видеть. Он смотрит ей в лицо, будто пытается прочитать, и сердце продолжает нестись вскачь, а в горле пересыхает. Виктория сглатывает, отводит глаза, Губы почему-то печёт. — Милый, уже скоро ужин, — звенит мелодичный голос, разбивая душную тяжесть, возникшую между ними. — Мы вышли прогуляться на палубу, не разбавишь наше женское общество по на обратном пути к каютам? В подтверждение её слов по ушам бьет резкий звук трубы, созывающей всех богачей на ужин. Виктория смотрит им вслед: кремовый костюм и в тон его наряду кремовое нежное платье с бордовым поясом; Дамиано и его невеста смотрятся восхитительно. Она одергивает грубый подол своего платья, чувствуя себя дурой набитой. — Эй, дочка, это же ты спасла задницу этого красавчика? — грубоватый женский голос прорывается сквозь её невеселые мысли. — Ты вообще представляешь, во что ты впуталась? Виктория снова молчит. Представляет ли она? Впуталась ли она, или ещё можно сбежать? Кажется, эта женщина, полная и яркая, не в пример бледнокожим богачкам, видит её насквозь, и вздыхает: — Идем. Подберу тебе что-то из гардероба моей дочери. Нельзя же тебе идти в это змеиное гнездо в таком виде! Они тебя сожрут. Сопротивляться её напору невозможно, и Виктория сдается. Сожрут ли её в этом высшем обществе? Почему-то ей кажется, что быстрее она сожрет себя сама.