* * *
Пробуждать воспоминания легко, когда уязвимый мозг заменен надежным запоминающим устройством. Человеческая память меркнет, блекнет, выцветает, как старая фотография, а подчас и наоборот – обрастает, будто в пересказе лгуна, лишними подробностями, подменяется выдумкой. Нику такие метаморфозы больше не грозили. Он помнил. Мог просто закрыть глаза и увидеть, как наяву, тот самый момент, когда дело приняло опасный оборот. В тот вечер им пришлось узнать весьма наглядно, что внутри у Конрада Келлога. Моросивший по Добрососедству мелкий дождь грозил превратиться в крупный ливень, судя по набрякшим тучам, заслонившим луну. Валентайн не стал дожидаться, пока смоется все масло из сочленений, по какой-то старой привычке поднял воротник плаща, попытался втянуть шею в плечи и двинулся туда, куда обещал – в отель «Рексфорд». Мог и вернуться к Ирме, она уделила бы ему местечко, но, если честно, Ник не хотел опять совершать словесные пируэты, уходя от намеков и недосказанностей, которыми она оперировала с ловкостью фокусника. Да и общением с дамами он на сегодня уже перенасытился. Не такого он ждал поворота в этом деле. Впрочем, у Рут были все причины – и для подозрений, и для решения от него избавиться, которое она пока не озвучила прямо, но – Ник не сомневался – хорошенько задумалась. Он и сам наблюдал за собой с утроенным вниманием, отслеживал все фоновые процессы, любые операции с данными, которые могли навести на мысль, что искра разума Келлога укоренилась в нем и может в один прекрасный момент перерасти в губительный пожар. Все равно заняться этой дождливой ночью ему было нечем, а гадать, какое из равновероятных событий произойдет следующим, попросту глупо и бесполезно. Он не осуждал Рут за излишнюю осторожность, но никак не мог избавиться от чувства досады. Оставлять дела нераскрытыми Валентайн не привык, старался всегда доводить расследования до конца. Случалось, конечно, что клиенты сами отстраняли его, как правило, испугавшись чьих-то угроз – но и такие проблемы он умел разрешать. Научился еще до войны. А вот выходить из ситуаций, когда в голове заводится вирус, ему не приходилось. В коридоре отеля он пересекся с ужасающе печальным гулем в таком же затасканном пальто, как у него самого. «Я страшно одинок» – всем своим видом кричал этот парень, которого пощадила – или наоборот, не пощадила – радиация, и, проходя мимо, Ник зачем-то пожелал ему хорошего вечера. Тот разве что не заломил руки в отчаянии. Ник не стал проверять, у себя ли Рут. Она сама просила дать ей время на раздумья, так пусть воспользуется им в полной мере, не хватало еще случайно сбить ее с толку. Но когда во втором часу ночи Валентайн услышал несмелый стук в дверь, он поймал себя на том, что улыбается, уже зная, кто стоит на пороге. Он не мог не открыть – но заставил себя выждать. Совсем немного, просто чтобы увидеть ее нетерпение. – Я могу обойтись без слов? – вместо приветствия или хотя бы дежурного реверанса осведомилась Рут, когда молчание стало затягиваться. Взгляд ее скользнул за спину Ника, где в свете лампы на шатком старом стуле сохли его плащ и шляпа. – Ты понимаешь, конечно же, что я собираюсь сказать. Не переставая улыбаться, Валентайн покачал головой. Вот что портило симпатичных женщин – вечная уверенность в том, что любая оплошность будет прощена за одни только красивые глаза. – Ясное дело. Ты взвесила все «за» и «против», прикинула свои шансы и пришла к выводу, что старый синт тебе еще пригодится. Стало быть, след Келлога в моем сознании – меньшая из зол. – Лучше мы будем втроем, чем я одна, это верно, – осторожно пошутила Рут в читаемой попытке немного смягчить его сухое прагматическое объяснение. Стоять на пороге ей не очень-то нравилось, она нетерпеливо приподнимала брови, что-то напряженно обдумывала и не сводила с Ника глаз, словно старалась угадать, что у него на уме. Должно быть, зашла в тупик со своей привычкой читать по лицам – хотя синт обладал мимикой, от человеческой она была бесконечно далека во всех смыслах. – Ладно, Валентайн, – Рут резко втянула воздух носом. – Ты со мной? Ник пожал плечами, немного досадуя, что она решила пойти самым кратким путем. Он и сам бы так поступил, будучи на ее месте, но на своем – почему-то хотел потянуть время. Это было интересно. Поэтому он снова улыбнулся: – Я вроде бы от тебя не отказывался. Дело есть дело. Она вспыхнула, многообещающе выдохнула и тут же совладала с собой, выпрямилась. – Нет, не вижу смысла оправдываться. Ты и так все знаешь. Мне чертовски не нравятся роботы, компьютеры и роботы-компьютеры, и вся эта истерия вокруг них успела надоесть еще до бомб. У меня, кстати, опять забарахлили эти навороченные часы, – Рут продемонстрировала руку с пип-боем, название и назначение которого прекрасно знала, что не умаляло действительной ее неприязни к технике. – Но ты же должен понять, что… Не говоря ни слова, Валентайн взял ее за руку и мягко вовлек в номер, пока никто из подозрительно затихших постояльцев не явился поглазеть на бесплатное представление. – Так что я там должен понять? – полюбопытствовал он затем. – Да к черту, – разом выпалила Рут, не отпуская его руки, и шагнула ближе. – Я не хотела быть неблагодарной, Ник, прости меня. Он молчал, чем-то необъяснимо довольный. Просто был рад, что она пришла. Ему было интересно, что еще она скажет, как преодолеет это мучительное смущение. – Чего ты ждешь? – Рут, кажется, что-то заподозрила. – Что я должна сделать? Ник сделал шаг назад, спрятал руки в карманы брюк и ответил со смешком: – После того, как попросила прощения? У тебя припасен еще какой-то душераздирающий прием? – Господи, – она неловко рассмеялась в сторону, но напряжение никуда не делось, – просто скажи уже, что ты не в обиде, и будет на этом. Мне очень неудобно, если хочешь знать. Ты пошел на риск ради меня, а я… Обычно Рут осторожна, подозрительна и, кажется, заранее обдумывает любой шаг и любое слово. Тем удивительнее наблюдать за редкими моментами спонтанности; говоря откровенно, иногда Валентайн даже не верил этим проблескам эмоций – до того крепко успел привыкнуть к ее непробиваемо чопорным манерам поначалу. Да и повадки ее коллег знал слишком хорошо. – Ладно, брось. Оправдываться и впрямь незачем. Ситуация неоднозначная, это понятно. Хотелось бы мне тебя успокоить, – он кивнул ей на мягкое кресло, а сам не без опаски оперся о стену с драными обоями, под которыми пряталась тонкая фанера, и достал пачку сигарет. – Я просканировал всю свою память, даже обнаружил парочку хвостов, но они уже подчищены. Не знаю, говорит ли тебе это о чем-нибудь. Рут послушно села, взволнованная, и в предложенную сигарету вцепилась, как в спасательный круг. Валентайн немного корил себя за то, что пристрастил ее к табаку, но она признавалась, что так легче успокоиться. Еще один объединяющий их ритуал. – Скажи, а… что, если он еще там? Это возможно? Речь не о недоверии, – торопливо оправдалась она, как будто предвосхищая упрек, – просто… поправь меня, если я ошибаюсь – он может каким-то образом… повредить тебе? – Если бы Келлог был компьютерным вирусом – разумеется. Но он человек. Преуспевший в попытке ухватиться за последнюю возможность – да, но человек. Она с сомнением покачала головой, выпуская дым – и пока облако не рассеялось, Ник не видел ее лица. – С ним поработал Институт. – Вряд ли там рассчитывали, что Келлог столкнется с женщиной, которая взяла в напарники старого сломанного синта. И даже самые великие институтские умы ну никак не могли бы предположить ситуацию, в которой мы оказались с помощью Амари. Это, мягко говоря, нестандартный способ получить информацию. – Никогда еще фраза «влезть в душу» не была такой правдивой, – заметила Рут с нарочито кислым видом, не иначе как вспомнив живописно размозженный череп Келлога с обнажившимся стимулятором мозговой деятельности. Или, может быть, свои чувства от блуждания по синапсам чужого умирающего разума. – Охотно дал бы гарантию, что все в полном порядке, – продолжил Ник, – но, увы, не могу обманывать. Я все еще машина и, как выяснилось, не совсем стабильная. Так что решение за тобой. Он заподозрил бы подвох, не увидев на ее лице тени сомнения, но Рут не подвела. Она все-таки была человеком осторожным, пусть и давно уже все решила. – Я осознаю риски, мистер Валентайн. Серьезное заявление, и даже если она доверялась ему наугад, а не действительно осознавая, на что идет – Ник оценил. И повисшее следом молчание не стало неловким. Рут медленно ходила по комнате, то рассеянно осматриваясь среди немногочисленных вещей Ника, то выглядывая в окно. Старая, скрипящая на ветру электрическая вывеска загораживала вид и отсвечивала красным. – Тогда давай о хорошем. Как ты провела эти часы? Заговорила она очень тихо, будто и не хотела быть услышанной, и Валентайну пришлось подойти ближе, хотя он мог и попросту настроить чувствительность звукового анализатора. Он совершал множество излишних действий, чтобы больше походить на человека. И – теперь-то можно было себе признаться – для нее. – Шныряла по Дому воспоминаний, выискивала сама не знаю что. Размышляла. Попала под дождь, – Рут прочесала пальцами послушные, еще влажные волосы. – И, если быть честной, обнаружила… что мне тебя очень не хватает. Какая-то из запрятанных внутри него микросхем согрелась от этих слов. – Я рад. Теперь их разделяло всего два шага. Рут не оборачивалась, застыв напротив окна, но от Ника не укрылось ее вмиг просиявшее лицо в отражении. Она прижала пальцы к губам, полагая, что не замечена – но как только увидела в оконном стекле отблеск двух светящихся глаз, улыбнулась уже сдержаннее. Как оказалось, она не чужда смущения – и Ника это развеселило. – Что ж, – быстро справилась с собой Рут, что подкупало тоже. – Обычно я не врываюсь в номера к мужчинам, но пойми меня, впервые в жизни мне это было настолько необходимо. Ник достал еще одну сигарету и закурил. Рут отмахнулась от предложенной пачки, но за вспыхнувшим пламенем зажигалки следила неотрывно. – Не могу сказать, что сильно возмущен вторжением. Свет был неяркий, ее глаза блестели, в них отражались огонек сигареты и спирали тусклой лампы – и она улыбалась, как в свой последний день. Как могла бы улыбаться, глядя на рдеющий в закатном небе ядерный гриб и вспоминая, какую наполненную жизнь прожила. В ее лице всегда было что-то неуловимо трагическое, даже когда на нем появлялась улыбка – или, вероятнее, особенно в эти моменты. И даже сейчас, когда в ее взгляде тлел коварный огонек: – Признаться, именно так мне и показалось. Иначе я бы просто извинилась и ушла. – Тем более, – он перекинул сигарету в другой угол рта, заставив ее моргнуть, – если для тебя это впервые в жизни. – Боже, Ник… – Рут глухо рассмеялась, потупившись. – Нельзя же так ловить на слове! В смущении она отвлеклась на невесть как уцелевшую радиолу. Еще удивительнее было, что пластинка на оси всего лишь раскололась на две неравные части, но осталась на месте – по толстому слою пыли выходило, что прибор никто не трогал десятилетиями. Наблюдая, как Рут приподняла тонарм и провела пальцем по головке в поисках иглы, Ник непринужденно, будто принял ее интерес к проигрывателю за чистую монету, спросил: – Хочешь послушать музыку? – Дорис Дэй? – с сомнением выгнула бровь Рут. – Нет, спасибо. – И мне даже нечего предложить тебе выпить. Если, конечно, ты не хочешь прогуляться до “Третьего рельса”… – Оставим на следующий раз. Время позднее, – она покачала головой с той же серьезностью, но огонек в глазах не угасал. Или это было отражение его глаз? – Так недолго и забыть о приличиях. Ник едва не рассмеялся: приличия. Кто, кроме Рут, мог заботиться о таких вещах в мире, пожирающем самое себя? И кто бы понял ее, кроме него? Он слегка наклонил голову: – Значит, до завтра? Сдержанная улыбка сделалась совсем невеселой, а отсвет ядерного зарева – мрачным: теперь это были воспоминания не о достигнутом и объятом. О потерях. О несделанном. – Да. До завтра. Спокойной ночи, Ник. Когда дверь за ней закрылась, ему пришлось побороться с заклинившими механизмами окна, чтобы впустить в комнату – вместе с губительной для него сыростью – немного необходимой прохлады.* * *
Она ничем не напоминала Нику очаровательную, всегда сияющую Дженни. Этим он успокаивался, когда стал замечать неладное: “Остынь, дружище, ты просто сочувствуешь – она ведь даже не похожа”. Не похожа на воспоминание, на лелеемую и оберегаемую фотографию с его рабочего стола, на смутный идеал его вечной невесты, юной, прекрасной и беззаботной. Казалось, что если ему и понравится женщина, то только такая, какой была Дженни Лэндс. Но что-то пошло не так. В жизни это часто бывает. Надо думать, в теле робота он тоже не воплощал мечту скептичной довоенной дамы: ржавый, похожий на побитый временем манекен, не человек и в полной мере не машина, даже не оснащен встроенной кофеваркой. Ник до сих пор не до конца привык к своей нынешней форме существования. Все в этом новом теле, начиная от ощущений, обеспечиваемых датчиками и запрограммированными реакциями, и заканчивая цифровым подобием мышления, отличалось от прежней жизни слишком разительно. Да, он не был лишен чувств. Но, в отличие от живого человека, не всегда способного отследить выбросы гормонов и химические реакции, видел всю «изнанку» своих синтетических эмоций, бесконечными строками кода текущих через его разум. Видел и сбои. Редкие, но низводящие до слабой иллюзии все его попытки казаться человеком. Ник до сих пор не определил для себя, имеет ли право отождествляться с тем, чьим опытом и личностью располагал. Он помнил, как это – быть живым, чувствовать боль в мышцах, резь пронизывающего ветра, запах асфальта, бензина и выхлопных газов, ноющий желудок в преддверие обеда и много чего еще. Действительно помнил, как будто это было с ним. Но ведь не было. Ник Валентайн погиб в войне, а носивший его имя ныне состоял из металлического каркаса, сложной сети проводов, множества микросхем и разных видов полимеров. Грубая пародия на человека. Рут, должно быть, приходилось прилагать все силы воображения, чтобы свыкнуться с его наружностью. Но удивительным образом она сочла его искусственную улыбку стоящей стараний – и находила новые и новые способы ее вызвать. Замысловатые комплименты, забавные напоминания о прошлом, меткие замечания – ему это нравилось. Рут была обаятельной, пусть и совсем не похожей; Рут старалась узнать его, избавить от навеянной серым небом пустошей скуки и заботилась в своей манере. Она интересовалась его состоянием, настроением и мыслями, напоминала старые утраченные песни, которых не услышать на радио и не отыскать в архивах современных ценителей, проводила параллели с событиями своей – их – эпохи и без жалоб, без причитаний выделила время для похода в гости к Эдди Винтеру. Все шло безоблачно, пока Ник однажды не забыл. – Боже, ты только посмотри на это! – охнула Рут, двумя пальцами подняв из завалов чьего-то рабочего стола пыльную кружку с тусклым, но читаемым изображением космонавта. – Они похоронили в руинах записи классической музыки, пустили на растопку книги, сгноили картины Тициана и Сезанна, зато тут и там чертов Капитан Космос. На плакатах, на кружках, в виде игрушек. Маркетинг пережил искусство, Ник! И ведь это называлось “научная фантастика для всей семьи”! Помнишь, как эту вырвиглазную дрянь начали крутить по центральному телевидению? Я плевалась дальше, чем видела, клянусь тебе. Валентайн поймал себя на том, что собирается кивнуть машинально. Конечно, помнит, как может не помнить? В его случае худшая из проблем – задержка отзыва памяти на долю секунды. Но он забыл. Рут это позабавило, она поспешила свести все к шутке. – Видимо, ты слишком много работал. У трудоголизма есть свои плюсы… можешь считать, что тебе повезло. Он не стал сеять панику, объясняя ей, чем человеческая забывчивость отличается от сбоя в памяти синта. Но половину дня провел, снова напряженно перебирая массивы данных в поисках еще хотя бы одного такого случая. И нашел. Ник напрочь не помнил, как звали дочь мэра Даймонд-Сити – ту, которую он спас, положив начало своей детективной карьере. Мэра звали Генри Робертс. Имя девушки просто выпало из памяти, как целый пласт малозначимой, казалось бы, информации о популярном довоенном шоу. – Молли, Ник, ее звали Молли, – вздохнув, ответила Рут, когда он отважился задать вопрос ей. – Это я тебе говорил? – Конечно, кто же еще? Мне уже пора переживать за тебя? Полицейское управление южного Бостона некогда располагалось в двухэтажном здании, ныне ветхом, пыльном, обитаемом лишь тараканами памятнике самому себе. Рут поминутно чихала, надышавшись пылью – и теперь чихнула снова. – Может быть. – Я, конечно, мало понимаю в технических штучках, – заметила она после паузы – Ник как раз приметил активный терминал, подключил питание и приступил к прочтению, – но мне кажется, что катастрофы здесь нет. Человеческая память хоть и живет в органическом мозге, но суть тот же массив информации. И если связь между нейронами слабеет и какое-то воспоминание угасает, это не значит, что настал склероз или слабоумие. Просто мозг счел, что эта информация не пригодится. Иногда он ошибается. Когда начались мои бессонные ночи, – она помрачнела, вспомнив о сыне, – я едва ли не ежечасно уточняла, какой сегодня день недели. Может… твой «мозг» тоже ошибся. Стер лишнее. Валентайн подумал, прежде чем углубляться в эту тему. Связавшая его и Рут теплая дружба вмиг показалась до обидного хрупкой – потерять ее, опять разбудив недоверие, он никак не хотел. Но и делать вид, что никакой он не синт и проблемы не существует – тоже не выход. – Сомневаюсь, – все же заговорил он, – что аналогии с органическим мозгом уместны. Я устроен проще. Есть… алгоритмы с непредсказуемым ответом. Зависящим от момента, разных условий, обстоятельств, – он не стал сообщать, что прорабатывает миллионы таких расчетов за минуту разговора, хотя это придало бы наглядности. – В их случае переменчивый результат, отсутствие результата или сбой – нормальны. Обращение к памяти к таким не относится. Ответ есть или же его нет. Если нет – значит, данные утеряны. А это уже паршиво. – Хорошо, в компьютер ведь можно записывать информацию и можно стирать, верно? А механическое повреждение? – она показательно постучала костяшкой пальца по крышке терминала. – Что-то где-то поела ржавчина, например. Часть данных стала недоступна, прочие остались нетронуты. Не так грубо, но вполне возможно. Валентайн обдумывал ее слова без спешки и все-таки согласился. – Это мысль. Надо будет позаботиться о толковой изоляции, да? Или установить запасной банк памяти. Рут кивнула с рассеянной улыбкой. – И чем скорее, тем лучше. Чуть позже – спустя полчаса уютного, теплого молчания – она вдруг призналась: – Наверное, мне не стоит этого говорить… Но иногда, – ее голос чуть дрогнул, – я тоже забываюсь. И тогда мне кажется, что того, старого мира никогда не существовало. Что он мной придуман. Это тебя ни к чему не обязывает, но… ты доказываешь, что я не сошла с ума. Ты тоже его помнишь. Мы с тобой… как двое потерявшихся во времени. Ясное дело, ее не следовало понимать буквально. Такое же преувеличение, как «мне кажется, я знаю тебя всю жизнь», «я буду с тобой всегда», или что там еще говорят – говорили – друг другу люди в порыве чувств. Он мог бы отметить про себя, что дама склонна красиво выражаться, и на том позабыть этот случай, и мог бы привести ей в пример двухсотлетних гулей, точно так же не утративших памяти о довоенном прошлом. Но он понял, понял ее слишком хорошо, принял ее слова слишком серьезно. И значило это только одно: снимок с улыбающейся юной красавицей плавно отправлялся в ящик под замком, а его место на столе заняла самолично двухсотлетняя вдова, безутешная мать, хичкоковская блондинка – сидела, глядя на полимерную маску его лица, на зияющие шарниры и провода до неприличия прямо, со всем своим багажом потерь, боли и нежности. Они пришли в этот мир разными путями, чтобы сойтись в одной точке и обнаружить в другом свое отражение. Как это возможно? Кто это придумал?* * *
Ник не хотел отпускать ее в Институт. Вместе они раздумывали над способами, изыскивали возможности, набивались в друзья “Подземки” (“персонажи приключенческого романа для младших школьников”, – припечатала Рут), носились по поручениям техника Тома и самое сложное – доверились ему. А теперь, когда до запуска телепорта оставались считанные минуты, стало наконец ясно, что пути назад нет. Валентайн недооценил тот факт, что внутри него упорно сидит и диктует свои правила человеческая индивидуальность. Честно говоря, за всеми хлопотами он толком не озаботился тем, чтобы морально подготовиться к проводам Рут. В итоге чуть не поплавился основной процессор: слишком уж хитросплетенным, не поддающимся программной обработке вышло старое доброе противоречие между долгом и чувствами. Смешно, должно быть, он выглядел – все ресурсы пущены на осмысление ситуации, затраты на побочные функции минимальны – почти неподвижен, молчалив и только что пар не валит из ушей. Она понимала, что это значит, не переставала улыбаться и вдохновенно шептала ему фантастически глупые утешения, вот-вот перешла бы на стихи. Вроде как, по случаю подобало обняться на прощание – но торопливого дежурного объятия не получилось. Не вышло и задумчиво постоять, размышляя каждый о своем под отдаленный шум тарахтящих генераторов. Впервые это происходило настолько откровенно, как любой телесный контакт двух обычных людей. И затянулось, определенно затянулось. Она подняла лицо и даже не вздрогнула, когда его оголенная механическая кисть оказалась прямо возле ее щеки. Да, он замечал иногда, что Рут (чаще всего – в задумчивости, не отдавая себе отчета) смотрит на него отстраненно, как на неодушевленный объект. Но не сейчас, конечно. Сейчас она почти поедала его глазами, и отнюдь не как диковину на шарнирах. Давно на него так не смотрели. – Ну, теперь не жалко, даже если телепорт распылит меня на атомы и на том все закончится, – торжественно подытожила она сеанс обмена нежностями. Ник не мог не улыбнуться, хоть его и одолевали мрачные мысли. – Не жалко, значит? – он сощурился. – Иронично слышать это от той, которая не слишком лестно высказывалась в адрес роботов и искусственного интеллекта. Припоминаю один твой любопытный пассаж про… Рут в ту же секунду залилась краской. – Господи. А ну забудь это немедленно. – Так что, ты все еще считаешь, что верить в разум робота и общаться с ним как с равным, – она смотрела умоляюще, но Ник был безжалостен, – это не более, чем акт бессмысленного самоудовлетворения? – Ох, я правда так говорила? Ладно, ладно, я помню и мне стыдно. Давай не будем развивать эту тему, – выпалила Рут, густо покраснела и отвернулась. – Верно, – согласился Валентайн, – хочется дать этому более возвышенное описание. – Хорошо, а чем занимаешься ты, м? Потешаться над бессильной перед твоим обаянием женщиной – по-твоему, пристойно? – Только в качестве ответной меры за то, что эта женщина делает со мной, – он приподнял шляпу, на что Рут удивленно вскинула брови. – Я еще не задымился? От волнения за твои атомы, разумеется. Она рассмеялась, как всегда, с отзвуком горечи. Шум нарастал, сквозь него прорывались зовущие поторопиться голоса, и двухсотлетняя лачуга уже не могла служить укрытием. Их время истекало. Так не хотелось превращать в разборку это прощание, изящное ее усилиями, что Валентайн сдался. Не стал делиться опасениями, требовать от нее необоснованных обещаний. В конце концов, все было только ради этого. Институт надежно хранил свои секреты, но и они сделали все возможное, чтобы подготовиться к вылазке. Наверное, так было правильно. В своей работе он не гнался за наградой. Важнейшим становился момент, когда восстанавливалось равновесие. Клиент получал свое. Узнавал то, что хотел узнать, а иногда и больше. Если потерял – обретал снова. Если хотел обмануть – попадался в ту же ловушку. Валентайн убеждался, что любит свое дело, когда у него получалось. И сейчас – получилось. Может быть, она не найдет Шона. Рут до сих пор даже не была уверена, жив ли он и когда его похитили; воспоминания Келлога, проживавшего в Даймонд-Cити с ребенком, давали ориентировку, но лишь примерную. Может быть, мать и сын уже не встретятся. Но Рут отчаянно нацелилась узнать хоть что-нибудь и в свой единственный шанс вцепилась с яростью когтя смерти. Так что он без жалости обрубил свои закольцованные логические цепочки и постарался проводить Рут красиво: заверив, что ничто не помешает довести дело до конца – и, конечно, вернуться. Доброе напутствие было ей нужнее, чем лишние тревоги: опасность и без того велика. Шутка ли – первой испытать экспериментальный телепорт и, если с ним все пройдет как надо, оказаться внутри самой неприступной крепости послевоенного Бостона. Странно было видеть, как с ослепительной вспышкой она исчезает, будто призрак, а не женщина из плоти и крови. Телепорт сделал свое дело, и теперь питающие его генераторы останавливали, чтобы сберечь топливо. Валентайн еще раз переговорил с резидентами Подземки, особенно дотошно расспросил техника Тома о рисках и гарантиях, покурил тут и там, встретил первый за долгое время рассвет в одиночестве – и утром, как они и условились, двинулся в Даймонд-Сити. Чтобы Рут знала, где его искать. На неделю он стал скучным и холодным, как суперкомпьютер, остывающий в бездействии после длительного исполнения ресурсоемких программ. Конечно, город не давал скучать, появлялись кое-какие дела, и Элли всегда была рядом – все в точности так, как и до его похищения Мэлоуном. Жизнь не стояла на месте. Жизнь словно показывала свое равнодушие к появившейся и исчезнувшей женщине – все текло своим чередом, никто не вспоминал о ней, никто в ней не нуждался. Кроме него.