Ярилка

И только он знает, что это значит. Ярилка. И солнечный свет всё нутро прожигает. Она. Она сбрасывает опилки с его ожившего тела. Она. Она давно так теплоты хотела. Даша. Даша его на ключик запирает, уходит из дома, что заброшен, и на день забывает. А затем приходит, глазами смотрит на холодное чрево без чувств, и целует в приоткрытые губы. Ярилка и жизнь, и солнце вдыхает, и в голове ясно. Юечка добрая, Юечка — помощь. Холодные люди, что за окном, они не нужны. Коля не выходит из дома уже несколько лет, ходит слух, что он сдох. Ярилка приходит к нему, она его мелкие детальки подкручивает, вещает, как там, в большом мире, и всё ли в порядке. И Даша сестра его милосердная, его тянущая, тонкая нить, канат и хлыст из волос мёртвых девиц. Школдыченко пальцами щёлкает — проверяет, не сдох ли. Коле жаль, что не сдох. Ярилка и не позволит, заведёт разговор вновь, поплачет — он же потом голову себе за это свёрнет. Она приносит сладкое, он ненавидит сладкое. Всё-всё съедает, чтоб не было тех грустных, милых глаз, чтоб верила и пела для него лишь. И Даша верит, и поёт. Про психов, про уродов и больных. И мальчик знает, что она со всеми так, но думает, что для него ну всё-таки сильней. И на малышке беленький халат, а он хотел бы на него немного крови вдоль пролить. Чтоб наругала наконец, затем ногтями бы прошлась по тонкой коже. А Коля чувствует, как то ментальное вокруг всё давит в грудь, и больно жуть. Ярилка пишет в документах, что ему стало только хуже, диагноз прогнозирует и углубляет. А мир в её лице огромный, он прямо как былые времена, что мальчик помнил и лелеял, да любил. Она берёт с полки лекарство — подносит мне, чтоб я схватил — я схватываю, Юечка ведь подала. Всегда права. Горючесть льётся в органы послушно, у Некоглая этот вкус блевоту вызывает лишь, и он плюётся медленно, но жутко. И кажется, как будто кровь из рта, и кровь везде, ну а вокруг лишь тьма. Ярилка, ты спасёшь? Тележка катится, и тело там лежит. И видит он, как будто всё со стороны, и вот здесь что-то бледное, знакомое, кровавое оно, лежит, забытье сохраня. А Коля про себя визжит, что вот не хочет он, не хочет! Ярилка всё толкает, да толкает. Ярилка в руки ножницы берёт и нитки. Трясёт от боли, изо рта малиновый сироп, его глаза вот-вот вконец и за глазницы пропадут, оставив за собой лишь чёрные, пустые дыры, да грязь, фанючную и липкую. Она его перепотрашивает. И новое, и новое всё шьёт. Ей так сказали. Даша плачет. Я слабо так хочу её обнять да успокоить. Хочу сказать, что я её люблю, хлебнуть раствор из хлорки — он где-то завалялся. Но всё молчу, как раньше, так сейчас, а Юя ножничками всё чик-чик и всё чик-чик. Всё нитками клац-клац, клац-клац, и шьёт, и шьёт и шьёт его, и тыкает так глубоко — ах, Даша, слишком больно даже для него. Луна восходит — и Ярилки больше нет. Ярилка, ты спасёшь? Ведь ты всегда спасаешь. Как ты спасала всех.