Родные чужие

      Вдох. Выдох.       Кэтрин распахнула глаза, тут же жадно хватая ртом воздух. Запах роз впился в ноздри, отчего Морель поморщилась, посмотрев на больничную тумбу, на которой стояло множество цветов, но больше всего было белых роз — любимых цветов Кэтрин.       Девушка подметила, что она лежала под капельницей. Вытянув иголку и едва прикрыв глаза от боли, Кэт огляделась. Она не помнила, как попала сюда, но помнила всё то, что случилось с ней в Елисейском дворце.       В тот момент, когда блондинка встала на ноги, дверь палаты открылась, а внутрь зашёл мужчина в белом халате. Судя по всему — врач. — Мадам, Вы проснулись. Вам нельзя вставать, лягте, — он подскочил к обескураженной девушке, чуть подхватывая её под локоть и усаживая на постель. — Как самочувствие? Ничего не болит? — Н-нет... — замотала она головой. — А что я здесь делаю? Я же была в Елисейском дворце. — Вы к нам попали из ночного клуба с передозировкой, — пожал плечами он. — Снимите рубашку, я послушаю Вас, — между делом сказал он, достав стетоскоп.       Кэтрин послушно спустила больничную вещь, ощутив себя потерянной. Из какого клуба? С какой передозировкой? — Я ничего не могу вспомнить. Ничего! — воскликнула Морель, чувствуя, что вот-вот, и она заплачет. — Такое бывает. К Вам сегодня должен прийти Эммануэль Макрон с женой. А пока постарайтесь отдохнуть. Не волнуйтесь, они Вам всё расскажут.       Напоследок дав непонятные таблетки больной, врач покинул палату. Кэтрин накрылась одеялом, смотря в потолок.       То есть всё то, что было между ней и Макроном — иллюзия?        Нет, не может быть. Она не может забыть страстных поцелуев и сильных рук на своём теле, а ещё — те слова о любви, заставляющие светиться ярче звезды. Они просто не могли быть ложью или глупым сном.       По-прежнему на потрескавшихся губах чувствовался его вкус, а на боках — ладони. Все воспоминания, которые казались свежими, словно устарели. Кэтрин вновь поднялась с постели, начав ходить по кругу и горько плакать. За окном стояла дождливая погода, точно такая же, как и тогда, когда Бриджит выгнала Морель, наговорив кучу болезненных вещей.       В тумбах помимо больничных вещей не было ничего; отсутствовал даже телефон, который был бы сейчас очень полезен. Кэтрин даже не знала, какое было число.       В тот момент, когда Морель не контролировала состояние и сидела, зажавшись в уголок, в палату зашли они — врач, Бриджит и Эммануэль. Кэтрин смотрела на них умоляющим взглядом, чувствуя нарастающую тревогу и напряжение. — Мисс, с Вами всё в порядке? — врач подбежал к девушке, поднимая её обессиленную на ноги. — Кэтрин, милая, ты в порядке? — поинтересовалась Макрон, находясь не менее обеспокоенной за внучку. — Ты меня простила? — со слезами на глазах спросила Кэтрин, чувствуя как её укладывают на кровать. — Конечно простила. Я же не могу на тебя вечно обижаться за то, что ты ушла в клуб.       Морель вот было улыбнулась, но потом всё-таки поменялась в лице. — Бриджит, но как же… Ты же сказала, что я не твоя родная внучка, что выгоняешь меня… — Кэтрин, ты не в себе. Тебе нужно поспать, — Бриджит вовсе не понимала, что говорила Кэтрин, ссылаясь на её состояние. — Но как же так… как же… — не успев ничего сказать, Морель начала засыпать из-за укола, который успел вколоть врач в плечо девушки. — Доктор, что это с ней? — холодно поинтересовался Макрон. — Возможно, за те два месяца, что она тут пролежала, ей что-то снилось, а она подумала, что это реальная жизнь — вот поэтому такая реакция. Постарайтесь узнать, что ей снилось, чтобы хотя бы понимать, как себя вести. — Бриджит, езжай домой, отдыхай. Я поговорю с врачом, — заверил Эммануэль, поэтому бывшая супруга без слов покинула больницу.       Эммануэль остался рядом с Кэтрин, несколько часов наблюдая за её беспокойным сном.       В конечном итоге Макрон почувствовал, как начинает сам засыпать. Но, когда он вот-вот должен был уснуть, его коленки коснулась рука. — Эммануэль… — тихонько произнесла Кэтрин, — я так испугалась! — она забралась на его колени, утыкаясь в шею и обвивая её руками.       Макрон дёрнулся, подняв руки вверх, будто сдаваясь. Он конкретно не понимал поведение своей потенциальной внучки. Возможно, так сказались на ней сильнодействующие препараты и усталость. — Почему Бриджит сказала, что я не в себе? Она меня простила, да? — Кэтрин, расскажи, пожалуйста, что ты помнишь после того, как пошла в клуб. — Ты меня наругал за то, что я пошла в клуб. Потом мы начали с тобой встречаться, а об этом узнала Бриджит, но она разрешила нам с тобой вместе быть. — Расскажи последние воспоминания, — Макрон прикрыл глаза.       Он явно не ожидал, что услышит такие слова от Кэтрин. — Помню, как проснулась после вечера, когда хотела покончить жизнь самоубийством — ты меня спас, и мы с тобой готовили завтрак, а потом на кухне мы занимались сексом. — Ч-что? — чуть ли не истерически прокричал Эммануэль. — Ты слышишь, что говоришь вообще? Я хоть и развёлся с Бриджит, но никогда бы не позволил себе переспать со своей внучкой, несмотря на твоё вульгарное поведение, — он встал с места, из-за чего девушка спиной упала на кровать. — Что ты такое говоришь? Ты же говорил, что любишь меня! А как же те поцелуи? — Кэтрин, не неси чушь! Максимум, что нас связывает, то это Бриджит! — Нет..нет..нет..нет, — Кэтрин вцепилась в свои волосы, опуская голову вниз. — Это же не могло мне сниться, не могло! Какое сегодня число? — Двадцать пятое августа. — Как август? Был же июнь! — Ты пролежала в коме два месяца. Врач сказал, что тебе могло это всё сниться. — Мне снилась наша с тобой любовь, — обречённо и тихо ответила Кэтрин, поднявшись на ноги. — Если мне и вправду это снилось, то я хочу, чтобы ты знал. Я люблю тебя.       Морель в два шага преодолела расстояние между ними, целуя Макрона в губы, не ожидая взаимности. Она уже поняла, что это была иллюзия. Но почувствовать такие желанные губы хотелось, невероятно сильно хотелось. Кэтрин прижалась к мужчине ближе, в последний раз чувствуя его тепло.       Макрон грубо оттолкнул её от себя, отшвырнув обратно к кровати. Кэтрин больно ударилась затылком об стену. Эта боль не была сильной. Такое ощущение, что физической боли не было вообще. А вот моральная — да, была. — Какая мерзость. Оставь свою похоть при себе. Я позвоню твоим родителям, они за тобой приедут, — Макрон показательно вытер свои губы. — Надеюсь, они тебя облагоразумят, — в его голосе чувствовался холод и отвержённость. Он развернулся, уже открыв дверь, чтобы покинуть палату, но Кэтрин успела выкрикнуть: — Я люблю тебя. Я полюбила тебя в иллюзиях. И ты меня полюбил. Возможно, всё было бы по-другому, если бы не эта передозировка. — Мы с тобой чужие люди, и вряд ли когда-либо станем родными. Ты чужая мне. Живи своей жизнью, Кэтрин. Мы не будем вместе только потому, что в твоём сне мы любили друг друга. — Прощайте, — тепло произнесла Кэтрин с улыбкой. — Прощай, — холодно ответил он, не выражая ничего, кроме безразличия.       Всё меняется. Чужие становятся родными. Родные — чужими.