Однажды я забуду тебя, но не отпущу

— Ты опять подрался? — вопрос показался бы риторическим, если бы интонация не была пропитана волнением и испугом, впрочем, всё, итак, очевидно.       Рыжеволосый мальчик, чьи волосы больше напоминали птичье гнездо, чем что-то более приличное, недовольно скуксился, сложив руки на груди. Синяки на заостренных скулах лица, блеск глаз, лихорадочный румянец, тяжелое пыхтение — дайте ему воли, и он вернется, чтобы добить обидчиков и даже отбитые костяшки пальцев, что до сих пор кровоточат, ему не помешают. Ему всегда было плевать, что силы не равны, но Сережа этого не мог оценить в полной мере, считая среднего брата безрассудным. Он спер аптечку с кухни и теперь сидел у изголовья кровати самого младшего Разумовского, прямо на полу, отчаянно ища в коробке из-под обуви пластырь. Сережа помнил, что ещё пачка должна была заваляться, правда последняя. Денег на то, чтобы приобрести в ближайшее время ещё моток не было, на лекарства Толи ушли последние средства, но его состояние, как и прежде оставалось ужасным — он уже больше года не мог банально встать с кровати и о внешнем мире знал только из рассказов братьев, да и из газет, что мама иногда приносила с работы.        Толи, как и Серёжи, и Паши было всего семь, но он не ходил в школу в силу своего состояния, читал учебники братьев, газеты с маминой работы, книги с бабушкиного наследства. Он мог поглотить несколько книг за день и ему было мало. Как-то Сереже подарили большую книгу сказок Пушкина в красивой цветной обложке, такой яркой, с иллюстрациями, тогда он с Пашей оккупировали кровать Толи, и тот читал им произведения своим тихим, но нежным голосом, от которого мурашки шли по коже. Средний близнец уснул уже на второй сказке про старика и золотую рыбку, свернувшись в ногах клубком, а Сережа мужественно прослушал восемь и тоже заснул под боком младшего, окунаясь в вереницу сказочных снов. Утром мама еле их разбудила в школу и строго настрого запретила читать на ночь, но кто её слушал?       Сережа всё же откапал под тяжелое дыхание рядом кусок пластыря с победным: «Наконец-то!». Паша этого, конечно, не оценил, продолжая обиженно хмурить брови, сидя на кровати, в ногах Толи: злится, что его почти за шкирку оттащили от драчунов.       «Ну, и пусть!» — мстительно думает Сережа, прикидывая, как бы побольнее прилепить пластырь на многострадальный нос брата, которым он, кажется, успел прочесать землю. Толя всё ещё наивно ждал ответа на свой глупый и детский вопрос, хотя ответ тут и не нужен — по Паше, итак, всё видно и понятно: где, с кем и как он подрался. Вот только зачем? — Это было дело чести. — неохотно сдается средний брат, видимо, глаза олененка, который умел делать только Толя, окончательно добили черствое сердечко близнеца.       Сережа тяжело вздыхает.       Младший и правда выглядел так будто сейчас заплачет, даже приготовился шмыгать носом, вцепившись бледными пальцами в края одеяла. Он не любил боль, по этой причине терпеть не мог насилие, в котором Паша видел решение всех проблем. Толя жил в своем идеальном, выдуманном за счет книг мире, где царит только мир и добро, все решается словами, единороги едят сладкую вату, а с неба падает конфетти, и никто из близнецов не спешил его расстраивать тем фактом, что жизнь — дерьмо и, возможно, им придется глотнуть ещё больше её выделений в столь непростые годы. — У тебя всё дело чести. Тоже мне, Д’Артаньян не доделанный. — Сережа фыркнул и, получив в плечо пяткой чужой ноги, тут же возмутился. — Эй! Я тебя сейчас лечить не буду! — Ну и не надо, Айболит, и без тебя раны заживут. — брат ещё сильнее нахмурился и отвернулся к окну, облокачиваясь на железную спинку старой пружинистой кровати. — Я вообще-то почти победил зло! Эти ушлепки получили по заслугам!       Сережа тяжело вздохнул, слушая этот бред. Как же сложно быть старшим братом! Даже пожаловаться некому на тяжесть ответственности за двух детей, хотя он тоже ребенок, но почему-то вместо того, чтобы поддерживать авантюры среднего близнеца и также влипать в неприятности, он должен следить, чтобы тот не вляпался в очередную передрягу и ничего себе не сломал. Маме, итак, тяжело, а отцу тем более, ведь с работой сейчас возникли трудности.       Он поднялся с пола, пихнув ногой коробку с медикаментами под кровать брата, и залез коленками на матрас. Паша повернулся на предательский скрип постели и тут же широко распахнул глаза. Пластырь ровно зафиксировался прямо на носу, и Сережа гордо поднял голову, довольно скалясь — с первого раза и так ровно и точно! Вот что значит навык! Как там папа говорил? Мастерство не пропьешь! Хотя, как навыки можно потерять из-за чая или компота? Эти взрослые такие странные, говорят иногда такие смешные вещи.       Паша потрогал пластырь на носу, а затем пренебрежительно фыркнул, не оценив лечение. Ну, и пожалуйста! Больно надо Сереже. Он демонстративно отвернулся от близнеца, свесив ногу вниз, и начал ей бездумно качать. За дверью в маленькую комнату послышались крики, видимо, мама опять ругалась с отцом из-за работы. В последнее время они постоянно много ругаются, и Сережа больше не может попросится к ним в кровать, ведь те стали спать раздельно, вместо этого они с Пашей оккупировали постель младшего брата и теперь спять в обнимку в тесноте на железной рухляди под ватным одеялом, потому что под другим холодно, деревянные окна продувает, а ваты было довольно мало, чтобы распихать по всем щелям и заклеить старыми обоями. — Может… Может что-нибудь почитать? — робко предложил Толя, комкая края зеленого ватного одеяла, опустив глаза.       Две огненные головы тут же устремили взгляд на младшего. Толю было немного жаль, он не мог с ними поиграть в пиратов, расхитителей сокровищ, шпионов и в смелых милиционеров в силу своего здоровья. Всё, что мог младший Разумовский это читать и рассказывать о прочитанном, а ещё рисовать. Толя любил рисовать, радовался каждому купленному альбому и карандашам, особенно, если маме удавалось достать цветные карандаши. Всё-таки дефицит распространялся не только на продукты питания. Вот отец жаловался на то, что им никак не достать нормальную стенку под книги. А слово то какое смешное! Де-фи-цит! Но такое умное! Сережа его хоть и по слогам произносил, но с важностью любого взрослого. Вот он вырастит, найдет себе достойную работу и купит всё, что мама пожелает, не смотря на де-фи-цит! — Давай ты меня лучше нарисуешь! Как настоящего героя! — Паша гордо выпрямился, встав на кровать, позируя. — А Сережа пока сгоняет на кухню за печеньем и за папиным радио. — Почему я? — тут же возмутился он. — И какое у нас в доме печенье?       Сережа нахмурил лоб. Единственные сладости, что у них были это лимонные карамельки с маминого дня рождения — это он точно знал. Ведь их принесло тетя Уля, мамина коллега по цеху. — Тебе все равно аптечку назад тащить. — Паша показал язык и спрыгнул с кровати, чтобы подать с тумбочки потрепанную тетрадь в клетку и простой карандаш младшему брату. — А насчет печенья… Я видел железную коробку с дедом Морозом на шкафу! Правда нужно будет стул на кухонную тумбу поставить… — А это не опасно? — подал голос младший брат, крепко сжав в руках карандаш и не открытую тетрадь. Боится, сразу видно. — И… Мама не будет злиться? — Да, не ссы, Серега почти бессмертный… — Паша подмигнул, усаживаясь в ногах брата. — И мама не будет злиться. Расслабься, Плакса.       Сережа снова вздохнул. Вот же… Опять всё ему делать!        Он слез с кровати, достав обратно коробку с медикаментами, а затем вышел в коридор. Родители ругались в гостиной, спорили о папином новом бизнесе и о том, что денег, итак, не хватает, а у них, на минуточку, больной ребенок, которому требуется должный уход и лечение. Сережа важно закивал на слова мамы. Толе действительно по-хорошему нужно быть в больнице под присмотром специалистов, а не здесь в маленькой комнатке, где продувают окна, на скрипучей кровати.       Он прошмыгнул на кухню, возвращая аптечку на место под шумок, а затем подтащил стул к кухонной тумбе, забираясь на него, а после переставляя стул на поверхность стойки. Кое-как добравшись до верха, Сережа все-таки приметил круглую железную коробку цвета с надписью «красный октябрь» и подтянул её себе. На удивление печенье оказались почти неподъемными, наверное, засохли и превратились в кирпичи. Разумовский еле-еле подтащил к себе коробку, стул предательски покачнулся и…        Сережа крепко зажмурился.       Коробка упала на пол с оглушительным хлопком.       Мальчик полетел следом.       Сережа открыл глаза, взглядом упираясь в белый потолок. Какой странный и цветной сон, наверное, это первое живое сновидение за прошедшие годы без кошмара и ужаса. Он привстал, но тут же рухнул обратно на железную скрипучую кровать, надо же, как во сне, только с белыми простынями и обычным колючим одеялом под белой наволочкой. Голова нещадно трещала, виски прострелило болью, и Сережа готов был заскулить, как побитая дворняжка у порога дома.       Где он и самое главное сколько он уже здесь?       Перед глазами пляшут черные точки на белоснежном фоне. Он жмурится и снова открывает глаза, стараясь привыкнуть к яркому освещению. Повернув голову в сторону, он замечает, что кроме кровати в маленькой комнате с мягкими стенами более ничего нет и это… Странно…       Что это за место?       Разумовский садится на кровать, опуская босые ноги на пол и неловко заправляет за ухо длинные пряди рыжих волос. Ясность ума это не добавляет, но по крайне мере он снова может обвезти взглядом помещение.       Нужно начать с простого, а именно с имени и возраста. Его зовут Сергей Викторович Разумовский и ему… Он замирает, с ужасом осознавая, что элементарно не знает сколько ему лет. Как это возможно? Сережа трясет головой и пытается вспомнить хотя бы последние дни, но всё как будто в тумане. Он потерял память? Когда? Как? Разве в таком случае возле него сейчас не должны находится родственники, чтобы помочь восстановить хоть часть воспоминаний?       Сережа встает с кровати, но снова оседает обратно на жесткий матрас. Голова кружится и на несколько секунд в сознание проясняются несколько картинок. Он видит перед собой светлый бежевый плащ, что мелькает перед глазами, а затем видит бледное лицо с длинными рыжими прядями, что спадают по угловатым худым плечам. Сережа замирает, кладя прохладную ладонь на свой лоб.       Вспоминает.       Он смотрит на свое отражение, сидя на пластмассовом белом стуле за прозрачным стеклом, словно рыба в аквариуме. Его отражение выглядит намного симпатичнее, чем сам Разумовский — у его отражения длинные чуть светло-рыжие волосы в тугом хвосте, квадратные компьютерные очки, светлые-светлые глаза и всё лицо в уродливых веснушках. Руки у его отражения перепачканы в засохшей краской, что портит рукава бежевого плаща, да и улыбка у него такая радостная, мягкая, теплая. По-домашнему уютная… — Привет, Сережа… — медленно говорит отражение и ласково, почти невесомо кладет руку на стекло. Синяя и зеленая краска отпечатывается на прозрачной поверхности и глаза Разумовского цепляются за эти пятна, пропуская мимо ушей чужой голос. — Я так рад, что наконец-то нашел тебя. Ты меня понимаешь? То есть… Конечно, скорее всего понимаешь… То есть… Ты меня слышишь?       Сережа только меланхолично кивает. Смирительная рубашка не дает протянуть руку в ответ, да и доза транков не прибавляет ни сил, ни понимания происходящего. Очередной сон? А когда ему в последний раз снились сны? Сережа думает, что в далеком, в далеком детстве, если оно у него, конечно, было. Хочется думать, что да, было и, что семья у него тоже была: большая, с братьями, с бабушками и дедушками, и с вороной по имени Марго, чтобы домик на дереве, как в американских фильмах, или шалаш за домом, сладкая клубника летом с чужого огорода и драки с соседскими мальчишками.        Так ведь должно выглядеть нормальное детство?       Он тряхнул головой под каким-то печальным взглядом голубых глаз своего отражения. Прошлое он не помнил. Кажется, Сережа вообще ничего не помнил, он часами даже собственное имя вспомнить не мог, что уж говорить о прошлом. Сеансы с доктором Вениамином Рубинштейном стирают воспоминания о том, что он съел на ужин и ел ли он вообще, что тут можно сказать о прошлом? Для Сережи это чистый белый лист — рисуй, что хочешь.       Отражение поддалось вперед, чуть склонив голову на бок, и поскребло короткими ногтями по стеклу. — Я за тобой приду, хорошо? Подожди нас, пожалуйста…       Сережа снова кивает, а сам думает, что значит нас? Сколько у него таких отражений? Если каждое его отражение вылезет с зеркала, то получится ли у него создать свою собственную армию и захватить больницу? Повезло же его отражениям, они хоть двигаться могут, а Сереже даже рот трудно открыть. — Только таблетки больше не пей. — напоследок говорит отражение и легко встает, а затем покидает его палату, оставляя Сережу за стеклом совсем одного.       Несправедливо.       Сережа тоже хочет уйти.       Он распахивает глаза, но стекло и пластмассовый стул пропадают. Вот парень снова на кровати, голова болит и почти не варит, но молоточком стучит по головному мозгу последняя фраза: «только таблетки больше не пей».       Разумовский нервно облизывает губы, взгляд шальной, будто у нашкодившего котенка, который совершенно не кается в содеянном. Таблетки. Кажется, он действительно не пил таблетки последние дни, а значит… Это не амнезия? У него просто проясняется сознание, да? Во рту очень сухо и хочется пить, но вдруг они подмешают ему препараты в воду?       Было бы неплохо понять ещё кто именно эти они… Он вспомнил имя своего лечащего врача, но совершенно не помнит, как тот выглядит. Да, и что ему делать? Нужно же прикинуться сумасшедшим, но Сережа даже не знает с каким диагнозом он здесь лежит. Может у него случился нервный срыв или что-то вроде этого? А вдруг он страдает паранойе или всё более серьезно и у него, к примеру, шизофрения? Разумовский несилен в психиатрии, понимает это мгновенно, ведь толком больше не знает диагнозов.       Сережа вновь ложится на кровать, сворачиваясь калачиком. Он ничего не понимает.       А ещё ему страшно и голова трещит по швам.       Он сжимает в ладонях края простыни, утыкается лицом в подушку и кричит.       Слезы предательски стекают по щекам.       Кто-нибудь спасите его, пожалуйста, он запутался