About stars and love

      Август, 1945 год

             Конец лета. Они всем выпуском собрались в поместье у родителей Адриана. Эйвери ознаменовал очередную гулянку концом их беззаботной жизни. Школа закончена два месяца назад, у многих в сентябре начинается стажировка на работе, у кого-то впереди брак, у кого-то путешествия и грандиозные планы на жизнь, а у настоящих счастливчиков — полная неизвестность.       Лукреция скучающим взглядом скользила по уже бывшим однокурсникам. Она не будет по ним скучать, однозначно — нет. Только если по…       — Лукреция.       Она невольно вздрогнула, услышав знакомый голос. Встретилась взглядом с зелеными оливковыми глазами и мгновенно взяла себя в руки.       — Макгоуэн? — она вопросительно приподняла брови.       — Пойдем прогуляемся в сад? — на его губах привычная мягкая улыбка. И ямочки на щеках. Лукреция такие больше ни у кого не видела.       — Ну, конечно, — она устало закатила глаза. — Юной леди только и гулять по саду в обществе сомнительных мужчин.       — Не такой уж я и сомнительный, Лу, — и вновь короткая улыбка.       Она опустила взгляд. Ненавидит, когда он ее так зовет. От мягкого и короткого «Лу» у нее всегда сжимается нечто внутри. Нечто необъятное, теплое, что захлестывает с головой, сбивает с ног шквалом чувств. Лишает ее напускной неприступности, ломает ее сдержанность.       — Пойдем, — настаивает он, — никто даже не обратит внимания, что нас нет.       Лукреция стреляет глазами в сторону шумной толпы. На самом деле, она сама хотела уйти в сад. Она не любит Адриана и его глупые шумные сборища. Пришла она сюда по одной причине. И эта причина зовет ее в сад.       — Только ненадолго, — вздыхает она и, развернувшись, не дожидаясь его, первая устремляется на выход.       Если кто-то вздумает распускать о ней нелестные слухи, она на этого человека порчу нашлет.              Солнце уже близится к горизонту. Раскинувшийся сад залит красно-багровыми красками. Яркие лучи отражаются в высоких белых арках, что идут вдоль аллеи. В рубиновый окрашиваются цветущие кусты роз. Теплые летние лучи заходящего солнца приятно греют кожу.       В ее голове невольно всплывают слова писателя Уайльда о том, что жизнь без любви подобна бессолнечному саду с мертвыми цветами. Но сейчас здесь все цветет и пахнет. Жаркий воздух пропитан цветочными ароматами. Сад разукрашивают красные и белые розы, стройные грядки тюльпанов и невысокие зеленые яблони. Вряд ли в Англии можно найти более живописное место.       Она не спеша ступает вперед, чувствует, как он, всего в одном шаге, идет возле нее. Слишком близко.       Если бы она могла признаться, сказала бы, что очень скучала по нему последние пару месяцев. Но она в этом сама себе с трудом признается. Однако ей и правда его не хватало.       Хамильтон Ральф Макгоуэн — ее единственный… друг? Возможно. У нее никогда не было подруг, никогда не было близких друзей. Девочки в школе ее всегда сторонились, а с мальчиками ей было не интересно. Только Макгоуэн никогда ее не боялся, не избегал, не презирал. Он всегда ей обворожительно улыбался — с ямочками на щеках, смотрел на нее с теплотой и ласково называл «Лу», тогда как большинство называли ее «Гадюкой».       Они никогда не были близки. Не были близки настолько, насколько каждому из них хотелось бы. Лукреция всегда давала ему понять, что даже их дружба под запретом. Но как-то так получалось, что в особо тяжелые времена он всегда оказывался рядом. Чтобы помочь без всякой корысти, поддержать. Чтобы сказать какую-нибудь «мудрую» цитату Оскара Уайльда (Макгоуэн его до неприличия обожает), на что Лукреция обязательно закатила бы глаза и что-нибудь фыркнула. Но ей всегда становилось легче. Грело душу осознание, что она не одна.       В школе они встречались тайком на северной башне. Лукреция ему рассказывала о том, что тревожит, а он всегда находил правильные слова. Он рассуждал — здраво, а после всегда ее смешил какой-нибудь глупостью или очередной цитатой Уайльда, сказанной не к месту. Вряд ли кто-то еще заставлял ее так много смеяться.       Так было всегда. Последние года три — точно.       И летом ей особенно его не хватало.       Тогда, когда родители обрушили на нее известие о близящейся помолвке. Разумеется, она знала, что рано или поздно ей это предстоит, но она… надеялась на что-то. Душа беспрестанно на что-то надеялась. Или же на кого-то.       — Лукреция…       Наконец, остановившись, она поворачивается к нему.       Так они и стоят, смотрят друг на друга.       Он щурится от неярких солнечных лучей. Сквозь стекла очков кажется, будто глаза у него смеются, но она чувствует на себе его серьезный и обеспокоенный взгляд.       Лукреция взор от него оторвать не может. Что-то в нем изменилось за то недолгое время, что они не виделись. А она понять не может — что именно. Все те же нелепые очки в роговой оправе. Лукреции они никогда не нравились, они как у их престарелого преподавателя по нумерологии. Совершенно не модные. Волосы немного отросли. Каштановые кудри растрепались от теплого ветра. Солнце в них отражается и подсвечивает медью. Это красиво.       — Завтра я уезжаю в Штаты, — выпаливает он на один дух.       Лукреция приходит в себя. Устремляет на него взгляд широко распахнутых глаз, приоткрывает рот в немом вопросе.       — Я поступил в Институт трансфигурации и чар. Он находится в Нью-Йорке. Это большая возможность.       — Ты… едешь учиться? — она на него недоуменно смотрит. Она никак не была готова к тому, что им предстоит расстаться. — Я имею в виду… когда ты вернешься?       — Я не знаю. Возможно, я не вернусь.       — Ты шутишь, — у нее нервная улыбка дрогнула на губах.       Он мученически прикрывает глаза, тяжело сглатывает.       — Меня… ничего не держит в Англии, Лу.       Лукреция на него с непониманием смотрит. А как же она?       Все это кажется злой шуткой.       Она слишком привыкла к тому, что он всегда рядом. Всегда готов прийти по ее первому зову. Как он может ее бросить? Особенно сейчас, когда вся ее жизнь трещит по швам и она не знает, что делать.       Совсем недавно он поставил всю ее жизнь под сомнение. Заставил сомневаться в том, во что она верила всю свою жизнь, во что верили все ее предки. Лукреция ненавидела его за это. За пошатнувшиеся устои, за лишние мысли в голове, за сомнения, зародившиеся в беспокойной душе. За то, что обнажил все ее желания и мечты, что она скрывала. За то, что открыл глаза.       А сейчас он собирается ее бросить со всем этим один на один.       Она не выдерживает. Внутри все дрожит от надвигающейся бури. Сердце безумно колотится, дышать становится все труднее. Подступающие слезы душат.       Голос срывается на крик.       Сколько можно терпеть? Держать это в себе?       Глаза жжет от обиды. Она по щекам размазывает горячие слезы.       Сердце задыхается в груди. От всепоглощающей жалости к себе, от переполняющей боли. От неизвестного чувства, что скребется внутри, острыми когтями раздирает бедное сердце в клочья.       Как он может так поступать? Бросать ее совсем одну.       Он говорил, что любит. Ей никто больше такого не говорил! А сейчас он уезжает. Уезжает на другой конец света. Навсегда. Разве так поступают люди, которые любят?       Из нее так и сыплются обвинения. Горло сжимает от спазма.       Но все это лишь внутри. Как и всегда — внутри ураган, да такой силы, что воздух вокруг нагревается. Только Лукреция и бровью не ведет. Смотрит на него и коротко бросает:       — Удачи на новом месте, Макгоуэн.       Она морщится — надтреснутый голос ее подводит, сразу выдает. Но она все равно разворачивается, чтобы уйти. Сбежать.       — Стой, Лукреция, — перехватывает ее за руку.       — Не трогай меня, — зло шипит в ответ, выдергивая кисть из его крепкой хватки.       — Я знаю, что тебя обручили с Пруэттом, — он перехватывает ее руку, только сейчас аккуратно и нежно. Ей дышать трудно от его прикосновений. Он приподнимает ее ладонь и опускает взгляд на помолвочное кольцо, что с недавних пор украшает ее палец. — Достойная партия для мисс Блэк.       От его нежных касаний у нее мурашки по руке бегут, по коже, вдоль — по шее, пускают волнующую судорогу по позвоночнику. Слова застревают в горле, она от него взгляда оторвать не может. Он мягко перебирает ее пальцы, а у нее сердце в груди задыхается от переполняющих чувств.       Она медленно, судорожно выдыхает, старается не выдать свои эмоции. Но он тут же поднимает на нее внимательный взгляд.       — Если ты хочешь мне что-то сказать, Лукреция, то сейчас самое время.       Ей важно, чтобы он был рядом, возле нее. Всегда. Мог утешить ее, поддержать, как он всегда делал. Мог рассмешить, как умел только он. Мог вызвать то необъятное и необъяснимое, что ее всегда переполняет при одном лишь упоминании имени.       Только вот она сама не рискует заглядывать так глубоко в собственную душу. Держит на поверхности чувство, что Макгоуэн нужен ей в качестве утешения. Она всегда глушила любые чувства к нему — недостойный. Но что-то оказалось куда сильнее ее убеждений.       Иначе она не понимала, почему все внутри нее трещит, осколками режет внутренности под его ожидающим взглядом.       — Почему… ты не хочешь учиться в Англии?       — Я не хочу не этого. Я не хочу смотреть на то, как ты несчастлива в браке, — он непривычно холодно усмехается.       Она упрямо мотает головой — не хочет, чтобы он оказался прав. Хотя и знает — она будет несчастлива в браке. Знает это наперед. Все ее жизнь по дням расписана на десятилетия вперед. Ей от этого рыдать хочется — ей не нужна эта жизнь.       — Останься, — срывается с ее языка. В груди все давит от столь откровенной просьбы, дыхание перехватывает.       — Ты хочешь, чтобы я всегда был возле тебя, но при этом… не имел возможности быть с тобой?       — Хочу!       — Ты невозможная эгоистка, Лу.       Смотрит на нее разочарованно, безнадежно. А она вскипает от злости. Несчастное сердце тут же наполняет волна гнева. Как будто она выбирала свою судьбу!       — Ты не понимаешь? — голос ее дрожит от негодования. И от обиды. — Я — старший ребенок главы древнейшего рода. От меня семья откажется, если я буду… с тобой.       У нее не только голос дрожит, ее всю колотит. Кажется, это первый раз, когда она озвучила свои мысли, свои страхи вслух.       — Точно, — и вновь усмешка, — я же недостаточно чистокровный для тебя. Точнее, для твоего отца, ведь ты живешь, лишь бы ему угодить. Каждый раз забываю. Куда мне до вашего священного списка.       Ей невыносимо видеть отвращение и непонимание в его глазах. Ее это только больше ранит. Открытое осуждение за традиции, в которых она живет. Открытое презрение к ее отцу — главе древнейшего магического рода.       Но что она может поделать? Большинство ее однокурсников и вовсе считают Макгоуэна полукровкой, хотя, на самом деле, у него всего лишь прадед был маглорожденным. Но ее отец и правда никогда в жизни не одобрит подобную партию.       — Всю жизнь только и делаешь, что стараешься угодить родителям, — не выдерживает он. — Живешь в мире, который сама ненавидишь. Знаешь, что будешь несчастна, и все равно идешь на поводу у семьи. Ради чего, Лукреция? Ради чего ты себя постоянно ограничиваешь во всем, сдерживаешь? Отказываешься от того, чего сама хочешь? Ради чего? Скажи мне!       Она молчит. Как ему объяснить, что она не может отвернуться от семьи? Сколько раз она пыталась, он не понимает, не принимает этого. Семья — самое важное, ее учили этому с самого детства.       — Ради брака с Пруэттом? Ты же его терпеть не можешь.       — Зато я ему нравлюсь! — голос звучит отчаянно.       — Он тебя не знает! — грубо перебивает. — Он ничего о тебе не знает! Ему нравится то, что снаружи, но не ты.       Она задыхается от возмущения. Но так ли уж он не прав? Ее никто не знает. Наверное, она сама себя не знает.       — Он не знает, что ты, на самом деле, можешь быть невероятно доброй и любящей, — смягчаясь, произносит он. — Я всегда буду говорить, что Диппет совершил ошибку, не назначив тебя старостой. Потому что младшекурсники никого не любили так, как тебя.       Она опускает взгляд — не в силах выносить все эмоции, что он даже не скрывает — столь пронзительно смотрит на нее.       Возможно, это было правдой. Лукреция любила детей, а они отвечали ей взаимностью. Первые-вторые курсы — ничем не запятнанные светлые души. Она не любила людей, не умела находить общий язык с ними, она видела все их пороки и грязь, подлость, хитрость, двуличие. Видела, потому что и сама такой же была. Но дети, в большинстве своем, совсем другие — бескорыстные, невинные, пусть и часто забавно хитрые.       — А еще Пруэтт не знает, что ты ненавидишь квиддич, несмотря на то, что ходишь на все матчи и знаешь все команды. А ведь он бывший капитан. Будешь и дальше всю жизнь притворяться?       Она невольно губы кривит. Одно слово «квиддич» вызывает у нее смертельную скуку, а Пруэтт готов день и ночь об этом говорить.       — Пруэтт не знает, что ты любишь клубничный пудинг вместе с поджаренным беконом на завтрак. Кто вообще так ест? Ты ненормальная! — восклицает он и тут же широко улыбается. Так, что появляются ямочки на щеках.       Лукреция невольно вспоминает, как она попала в Больничное крыло в разгар эпидемии гриппа. В раннее утро к ней заявился Макгоуэн с завтраком на подносе, на котором был ее любимый травяной чай, клубничный пудинг и поджаренный бекон, вместо пресной и полезной больничной каши. Он не один час провел возле нее, развлекая ее дурацкими разговорами. О ней никто так никогда не заботился. Разве что, только мама, когда она была совсем ребенком.       — Пруэтт не знает самого главного.       Лукреция непонимающе хмурит брови под его серьезным взглядом.       — Он не знает, что ты — самая лучшая. Необыкновенная.       В очередной раз — трудно дышать. В легких воздуха не хватает. А он приближается к ней непозволительно близко.       — Хватит, пожалуйста… — сама свой надтреснутый голос не узнает.       Он все равно подается вперед, обхватывает руками ее талию — из нее звонкий возглас вырывается. Слишком, слишком, но так желаемо близко. Дрожит в его руках. Тянется к нему навстречу невольно.       Безумно хочется сдаться собственным желаниям. Тогда, когда его лицо в десятке дюймов от нее. Когда видит в зеленых глазах яркие желтые прожилки — так близко! На носу — едва заметные веснушки. Когда она чувствует его горячее, обжигающее дыхание. Когда ощущает на себе его нетерпеливый обожаемый взгляд.       — Лу…       Склоняется к ней. Она отворачивается — горячие губы оставляют смазанный след на ее щеке.       — Нельзя, — шепчет она. Жмурится, сдерживается от порыва упасть в его объятия, раствориться в них.       Дрогнув, его руки соскользнули с ее талии. Он мягко проводит по ее волосам, от чего она вздрагивает, невольно прикрывает глаза от столь невесомого касания. И в следующее мгновение чувствует легкий поцелуй на своей щеке.       — Прощай, Лу.       Она так и стоит с закрытыми глазами. Пару секунд слышит его шаги, прежде чем они окончательно стихают. Ушел.       Ей требуется пара минут, чтобы привести дыхание в норму. А мысли так и мечутся в беспорядке. За их короткий разговор солнце окончательно опустилось, погружая сад в полумрак, только в отдалении на крыльце слабый огонек горит.       Последний раз глубоко вздохнув, Лукреция выпрямилась. Надо держать себя в руках. Она справлялась с любыми трудностями, и эту проблему тоже переживет. Всего лишь школьное увлечение. Она не может из-за этого предать ожидания и устои семьи.       Развернувшись, она уже хотела направиться к дому, как вдруг наткнулась на изучающий взгляд серых глаз в опасной близости.       — Альфард?! — неожиданно громко воскликнула она, но тут же напустила на себя суровый и угрожающий вид — он наверняка все видел. — Если ты хоть кому-то об этом расскажешь, я тебя уничтожу. И даже не посмотрю на то, что ты мой брат.       Альфард лишь весело усмехнулся на ее заявление.       — Расскажу о чем? О том, что ты полная дурочка? Да уж, для семьи это станет ударом!       Гневно сжав губы, она его взглядом прожигала.       — Макгоуэн отличный парень, правда? — провокационно спросил он, глядя на нее с весельем. — И тебя очень любит. Как и ты его…       — Замолчи, — прошипела она. — Он для меня не более, чем бывший одноклассник.       — Боишься, что мистер Арктурус от тебя откажется, если ты вступишь в брак с недостаточно чистокровным? Какая же ты трусиха, Лукреция.       — А ты — не трус? — ее колотит от злости. — Или ты уже представил родителям Принц как свою будущую невесту?       Веселье из глаз кузена исчезло. Альфард скривил губы в неестественной усмешке и ответил:       — А может и представлю? Ты-то откуда знаешь?       — Никогда не представишь, — отчеканила она. — Так что даже не смей осуждать меня или лезть в мою жизнь.