Only Just Like That

     A\N. Способны ли настоящие чувства, облачённые в тяжёлый и донельзя приятный плащ из негасимого огня откровенного желания, жадно поглощающего все мысли и разум на своём пути, родиться в буйстве страсти, окрепнуть под крылышком опекающего и властвующего в душе, нескромного вожделения и прорваться сквозь пламенную пелену, вынося категоричный приговор хаосу эмоций, выступая в его главе непререкаемым авторитетом и перерождаясь в единственно верный смысл всего и вся?.. Способна ли простая симпатия перерасти в жизненно необходимую, затмевающую собой всё остальное, глубокую и нерушимую привязанность, расцветающую упрямым и гибким вьюнком преданности только лишь одному человеку?..      Растревоженное беспощадным и не терпящим пререканий, будто вышколенным в лучших военных гарнизонах и по-армейски точным утром, хмурое, непокорно высказывающее протест надменным молчанием, недовольное необходимостью великодушно пропускать сквозь себя солнечный свет для неинтересных ему людей изо дня в день, выражающее своё мнение угрозой поднадоевшего всем дождя, угрюмое небо куталось в пушистые послушные облака, горделиво переливающиеся всеми оттенками серого, смешанного с белым и нежно-голубым цветами, словно в невесомое, пуховое одеяло, способное защитить от безжалостных нападок распорядка жизни и от вездесущей обязанности пробудиться и вершить привычные дела. Из-за капризов не насытившегося сном за короткую летнюю ночь пасмурного и неприветливого, встречающего все действия людей и их молитвы о благосклонности в штыки, недружелюбно ворчливого неба погода, подражая ему аки малое дитя взрослому кумиру, вторила воцарившейся ненастности, обрушивая на всё живое нестерпимую, но более-менее привычную японцам духоту, лишённую прикосновений ветра, и окуная человечество в переполненный влажностью, разрывающийся от неё, как персик от собственной сочности, разряженный, банный воздух, не нуждавшийся в помощи солнца для поддержания изощрённой пытки, прозванной «тсую» — сезон дождей, превращавших и без того жаркое, терзающее обильными осадками лето в заброшенный сатаной, потерявшим к этому своему творению интерес, порядком организованный ад. Гармонию природы, столь наслаждавшейся проявлением своей антипатии к людям во всей красе и обрекавшей Токё на молчаливое и терпеливое ожидание милости с её стороны, радостно дополняла бессмысленная трескотня будто оживающих после длительного молчания многочисленных, невидимых, вечно прячущихся от людского глаза, раздражающих всех своим нестройным хором песен, надоедливых, но являющихся неотъемлемой частью мирной обыденности цикад, традиционно служивших метеорологами, напоминавшими о том, что воздух прогрелся до температуры от тридцати градусов жары, несмотря на едва перевалившую за восемь часов утра стрелку всех циферблатов в мегаполисе и отсутствие даже лучика солнца, подсуетившегося взять выходной день благодаря сезонным причудам неба.      «Ненавижу лето…» — мои вялые мысли, вынужденно крутящиеся вокруг желания поскорее очутиться в прохладной, кондиционированной комнате, сосредоточенно, но слабо и равнодушно расписывали мне в подробностях тему собственной неприязни к этому времени года, не забывая напомнить о ещё одном компоненте моего флегматичного настроения, ласкающего обострённые, полные неудовольствия и антипатии чувства: «И утра тоже…»      Во-первых, понять, как большинство людей отдаёт своё предпочтение в пользу первой половины дня и особенно его началу и убеждённо приводит в доказательство сему кажущиеся им разумными доводы, мне было определённо не дано: всю свою жизнь я без всяких сомнений и задних мыслей считала личным наказанием за невесть какие грехи необходимость выползти из-под нагретой за ночь кроватки, покидая мягкие и ласковые объятия одеяла и подушки, под бодрые вопли беспокойного будильника, переросшего впоследствии во всегда чересчур жизнерадостного и снующего туда-сюда AI-секретаря, вызывавшего исключительно желание пристукнуть его. Однако, увы, сия вредная, хоть и, бесспорно, полезная голограмма не обладала иногда такой нужной функцией боксёрской груши для облегчения стресса и особенно для истребления хотя бы какой-то доли неприязни к выживанию по утрам.      Во-вторых, называть подобное время суток самым продуктивным я бы также не спешила: производительность каждого человека вовсе не зависит от показателя часовой стрелки или же от яркости естественного освещения за окном, поскольку существует множество иных факторов, влияющих на работоспособность за день, которая в конечном итоге всё равно оказывается приблизительно одинаковой у всех, если, повторюсь, на тяжком пути, свитом из труда и работы словно брыкающаяся верёвочная лестница, не встретятся какие-то особо плохо воспринимаемые препятствия. К примеру, таким собственным личным врагом и непреодолимым барьером я считаю ранний подъём, который, сколько бы я ни спала, практически всенепременно дарил мне от всей своей прозрачной и бессмысленной душонки букет из невнимательности, абсолютно не украшавших меня мешков под глазами, сонливости и потребности в кофе, и букет этот был столь любовно подвязан важной и даже главной составляющей — тонкой и изящной лентой раздражительности. Неудивительно, что, едва взобравшись на вершину существующей ныне более укомплектованной и слегка урезанной, на мой взгляд, системы образования, в моём случае торжественно увенчавшейся выпуском из Школы Права Нитто и специализацией преподавателя истории права в альма-матер, я с радостью распрощалась с приевшейся мне жизнью по школьному расписанию, подстроенному, конечно, под ненавистное мне утро, и постепенно отвоевала себе в личное пользование лекционные часы исключительно в послеобеденное время.      В-третьих, летние утра с самого начала обещают пытку духотой и влажностью, заставляя постоянно желать ледяной воды и всегда иметь запас маленьких полотенец — слабо утешающее спасение от нескончаемого пота; зимние — с момента просыпания дарят незабываемо кислое предвкушение того, как придётся покинуть тёплую кровать, а затем и уютную квартиру ради улицы, где властвует жестокий, резкий ветер, с преспокойной местью людям превращающий жалкий, мало ощутимый минус в нечто более существенно низкое и расцарапывающее холодом; осенние — хороши, если не нужно разлучаться с милым убежищем от ненастья и брести в ливень на работу или учёбу, ведь такая погода мне по душе, лишь когда можно сидеть дома, занимаясь любимыми делами, и общаться с любимым человеком, не расставаясь с ним ни на мгновение и уделяя время занятиям неприличным и возмутительно смутительным; весенние… пожалуй, я ещё не открыла для себя, к чему могла бы придраться в этом случае, ибо меня полностью устраивает Токё в сей сезон. Громоздкая, трудно дышащая, неповоротливая и переполненная людьми жестянка из бетона, стали и стекла в качестве нашей столицы преисполняется пробуждающимися цветами и ароматами, хоть и большая часть их создана магией голограмм, радуя идеальной погодой, поднимая настроение и просто воодушевляя на глупости и полезности, если, конечно, вы не являетесь тем несчастным, к кому слишком привязаны аллергии-садисты, способные испортить весь кайф от просыпающейся природы.      В-четвёртых и в-главных, моя нелюбовь к любым утрам усилилась в последние несколько лет лишь потому, что практически каждая такая зараза заставляет меня расставаться пусть даже на какое-то время с моим бесценным, излюбленным и возлюбленным, единственным и личным Инспектором Гинозой Нобучикой — моя причина добровольного раннего пробуждения в какой угодно период года ради ещё одного страстного поцелуя перед мучительной разлукой из-за кажущегося таким долгим рабочего дня и ради моего маленького обязательного ритуала, который он так снисходительно позволяет мне и к которому сам так привык: поправить и без того идеально завязанный галстук и проверить, не портит ли какая-нибудь незначительная деталька его красивый собранный облик, а зимой обязательно и всенепременно собственноручно повязать пушистый шарфик, проконтролировав, чтобы мой Нобучика не замёрз и не простудился, если придётся выехать на задание; запустить жадные до касаний пальцы в шёлковые длинные пряди его волос, ощущая их прохладность и лёгкий, неуловимый, но родной запах; приподняться на носочки и прижаться к его сильному телу, чувствуя, как в ответ он обнимает крепче, поглаживая мою спину совершенно не успокаивающе, заставляя напрягаться от приятной, обволакивающей чувства и разум истомы и оставляя меня с ней, обещая избавление от неё лишь по возвращении… Я любила эти моменты, отдыхая душой и сердцем в их нежной прелести и ласке, с удовольствием уделяя чуткое внимание сим мимолётным и ценным знакам нашей глубокой взаимной привязанности друг к другу, но прощать какому-то времени суток неотвратимые ежедневные разлуки с моим молодым человеком я вовсе не собиралась, будь то утро или вечер — всё равно.      И сейчас, сим летним утром, я вяло бреду по улице, переставляя кажущиеся претяжёлыми ноги, которые будто бы даже через кроссовки пытается предательски обжечь нагревающийся асфальт, и изображаю некое подобие ленивой пробежки исключительно по той причине, что у меня были домашние обязанности, бережно доверенные мне моим строгим и дисциплинированным Инспектором и кои я безмерно ценила и старательно исполняла, гонимая бескорыстным желанием порадовать его, поддержать и показать, что он может со спокойной душой полагаться на свою верную подругу. Мысли о Гинозе и об ответственности перед ним подействовали на меня прохладным, освежающим, бодрящим ветерком, приподнимая настроение, испаряя антипатии к чему бы то ни было, и заставляя собраться с духом и продолжить начатое, вырисовывая на моём лице мечтательную мягкую улыбку, вызывавшую молчаливое удивление и неодобрение не понимающих моего счастья и даже не догадывающихся о нём немногочисленных прохожих.      — Дайму! Не убегай так далеко! Нельзя!      Резво бегущий впереди меня большой, из-за пушистой, обильной, тёмно-серой, местами чёрной и лишь слегка кое-где белой шерсти похожий на огромную плюшевую грозовую тучку, радующийся прогулке и свободе пёс будто и не обратил внимание на мои слова, дёрнув в ответ ушами, словно легкомысленно отмахиваясь от запрета, не оставляя мне выбора кроме как ускориться и немного укоротить поводок. К его восторгу, как и перманентной жизнерадостности, относительно выгуливания в жаркое время года я относилась с недоверчивым сомнением: Дайму же сибирский хаски — северная, рождённая среди суровых зим порода, ведущая происхождение из — насколько я знаю — неведомой мне далёкой страны России, столь холодной и утопающей в снегу, что даже я, такая любительница прохлады, никогда бы не захотела посетить её. И хоть сие милое животное ни разу в своей короткой жизни не навещало родину своих предков и уж тем более не жило там, как любимец Гинозы умудрялся переносить жару и влажную духоту с завидным спокойствием, оставалось для меня любопытным секретом — знала бы и я такой способ… Или же дело было вовсе не в какой-то тайне, помогавшей собаке справляться с тяготами погоды, и не послушный мне шкодливый Дайму, чудным образом превращавшийся из степенного, взрослого, уже даже пожилого пса, какого он строил из себя при обожаемом хозяине, наверняка подражая ему же, в вертлявого и подвижного, весёлого большого щенка, всячески демонстрировал мне своё жизнелюбие и радость исключительно для того, чтобы приободрить меня и коварно сделать из меня напарника для игр, требующих всяческих забегов и резвости, ради которых собака была готова игнорировать жару и всякое самодостоинство в качестве не мало прожившего животного и на которые я была отнюдь не способна в силу усталости и нерасположения к какой-либо активности в данный момент. «Гомэн, Дайму», — флегматично подумала я, стараясь поддерживать темп бега и напрасно ожидая хотя бы дуновения ветерка в лицо, сжалившегося над изо всех сил не останавливающейся бегуньей.      Впрочем, Дайму никогда не пытался проявить хоть каплю послушания мне, с неудовольствием и ленивым возмущением рассуждала я, и, похоже, воспринимал меня с самого начала исключительно как какого-то однопомётного щенка, которого привели ему в личное пользование для развлечений и подвижных игр, представлявших для собаки неотъемлемую часть жизни, несмотря на его почтенный возраст, и которого он только поэтому так добродушно и тепло встретил. «Его Плюшевая Лохматость» изволил подчиняться беспрекословно только Нобучике, не воспринимая никого вокруг даже как потенциального помощника своему воспитателю, и вёл себя как и полагается взрослой, воспитанной и породистой собаке исключительно в присутствии своего хозяина, сохраняя эту важную степенность и в играх с ним, и в выражении ему собственной бесконечной привязанности. И посему выполнение обязанности справляться с пусть и признавшим меня, но мягко и иногда вредно отвергающим мою кандидатуру на лишь временного заместителя псом и контролировать его всё ещё вызывало у меня некоторые трудности. «Что ж, тяжело его винить…» — язвительно, но справедливо ущипнула меня какая-то нахальная мысль, возвращая все мои помыслы в привычное им русло, утопившее любые размышления в родной и единственной теме, главенствующей среди всех вот уже несколько лет и зарождавшей во мне некое бескрайне тёплое чувство, переплетавшееся с любовным томлением, и тем самым отвлекая внимание от дававшейся сегодня с некоторым трудом пробежки: «Ты сама покоряешься Гино безоговорочно и с удовольствием, нэ?..»      Абсолютная, сущая правда, кристально-прозрачная, как и всегда до блеска протёртые стёкла любимых очков моего Инспектора, и суровая, безапелляционная, не оставляющая выбора, как и его строгий, пронзающий насквозь острый взгляд тёмно-зелёных, словно чистейший изумруд, чей цвет преисполнен благородных сгустившихся теней и не разит ненужной яркостью, пронзительных глаз. Всего только воспоминание об этом его взоре, предназначенном одной лишь мне, способно заставить меня таять, будто коснувшуюся его горячей ладони обречённую снежинку, и терять голову от будоражащих идей, и поэтому несвойственные мне когда-то, а теперь всегда связывающие при его появлении мои чувства мягкость и кротость не оставляют ни единого шанса какому-либо протесту или даже слабому недовольству. Да и о каком недовольстве может идти речь?.. В первый и последний раз я была столь неразумна, чтобы попытаться проявить оное, так давно… И дело касалось — я запомнила это навсегда по некоторым причинам — именно утренних пробежек, которые время от времени совершал Нобучика и отношение к которым у меня было самое ленивое вследствие длительной и устоявшейся презрительной нелюбви к бегу в принципе. Одолевавшие меня в то первое утро нашей общей пробежки ворчание, ограничившееся сумбурным тягучим потоком сонливых раздумий, и лёгкая досада на саму себя, что согласилась на подобную вылазку во имя большего количества часов совместного времяпровождения, исчезли в мгновение ока как коснувшееся огня глупое пёрышко, едва Гино, бросивший на меня подбадривающий, но строгий взгляд, перешёл с шага на бег трусцой, постепенно понемногу ускоряясь, и я, как зачарованная, последовала за ним: моим сознанием всецело и вмиг завладел образ бегущего впереди молодого человека, лишавший меня способности разумно или хотя бы как-то мыслить. Оказавшиеся во власти беспечного, с такой знакомой мне пылкостью охватившего свою прекрасную цель ветерка, тогда ещё довольно-таки коротко, на мой личный взгляд, аккуратно подстриженные агатово-чёрные и лёгкие, словно тончайшие нити дорогого шёлка, матовым аристократичным блеском оттенявшего собственную непроницаемую мглу, покорно и чутко отзывающиеся на прикосновения ветра, подчиняясь его хаотичным ласкам, густые и мягкие прядки волос взлетали и перепутывались под напором беззаботного проказника и от размеренного бега Нобучики… Что живо напоминало мне моменты, когда мои пальцы вплетались в манящую прохладу чернейшей шевелюры в порыве страсти или в минутках ежедневной нежности, и разжигало желание сию секунду остановить Гино и вцепиться во вступающие в контрастную борьбу чёрных кудрей с бледностью кожи пальцев, тонкие, но крепкие пряди, чтобы притянуть к себе ради одного никогда не насыщающего меня действа… Моё усталое от нескончаемых визуальных пыток, но столь жизненно нуждавшееся в них воображение дразнили не только картинки беспамятных игр с его идеальными для меня по всем параметрам волосами, в густоте которых извечно спешат утопать мои алчные пальчики в бессознательном стремлении схватиться сильнее и неосторожно болезненнее. Безудержные, с трудом покоряющиеся моему слабому самоконтролю фантазии терзались наслаждением от открывавшегося мне во всей красе вида широкой, мужественной спины, от полного созерцания которой мой взгляд вероломно преграждала несколько свободная Нобучике футболка, поддававшаяся натиску ликовавшего ветра, трепавшего её как хочется, проникая под неё и касаясь спины брюнета своими воздушными руками, торжествовавшего надо мной и заставлявшего меня испытывать дикую зависть от того, что я не могу прямо сейчас избавить Гино от сего мешающего мне предмета одежды и исцеловать каждый миллиметр драгоценной белой кожи, добавляя светло-алые метки к оставленным мною же неосторожным царапинам — последствие страсти накануне, не позволяя ему развернуться и с ликующим удовольствием чувствуя, как он напрягается, будучи не в силах противостоять мне и своим желаниям. Мой распалённый, не видящий ничего, кроме своей цели, затуманенный мечтаниями взгляд, нехотя откликаясь на мольбы разума о спасении, провалил мою попытку вспомнить о самоконтроле и неосмотрительно упал ниже спины, обхватывая упругие ягодицы и скользя по красивым, стройным ногам, скрытым от меня длинными спортивными штанами — впрочем, мне совсем не нужно было гадать и теряться в представлениях, я знала точно…      — Почему ты улыбаешься? — мои потерянные в сладости желаний и фантазий мысли сбились во вздрогнувший от мелкого страха быть рассекреченными комок, едва я услышала прохладный, спокойный голос Гино, увидела его направленный на меня из-за плеча серьёзный, как всегда сосредоточенный взгляд и осознала, что мои губы расплылись в глупой, неконтролируемой, мечтательной улыбке.      — П-просто так, — сбивчиво ответила я, теряя контроль над дыханием, но выдерживая пронзительный, точно читающий меня как книгу, снисходительно властный взор Нобучики и пытаясь усмирить предательскую улыбку, прикусывая губы. Не рассказывать же ему!.. — Правда!.. — надеюсь, что он думает, будто раскраснелась я от бега, и что даже не догадывается о раздирающих меня в душе демонах-искусителях… однако стоит нам переступить порог нашего дома…      — Хм… — неоднозначно и задумчиво отозвался мой проницательный Инспектор, отворачиваясь — мне показалось или я правда заметила некое подобие усмешки, промелькнувшей в тёмно-зелёной листве его глаз? неужели он?.. ох!.. нет, не может быть! я не могла себя выдать! — и командным тоном отдавая не то совет, не то приказ: — Беги быстрей!      — Х-хай!.. — не задумываясь, словно рекрут начальству, в испуге пискнула в ответ я, собираясь с силами и честно пытаясь направить мысли в более спокойное русло, но снова попадаясь в коварную ловушку соблазнительных, возбуждающих образов, и, безвольно ведомая ими, повержено отдаваясь им и утопая в их томительной сладости… «Как только мы вернёмся домой…» — поддерживала мои силы и остатки разума спасительная мысль, пока я молилась, чтобы Гино не пришло в голову снизить скорость и не поравняться со мной, лишив тем самым меня головокружительного зрелища, и чтобы он никогда не догадался, какое ошеломляющее действо творит со мной. ______________________________________________ AI-секретарь — Artificial Intelligence aka Искусственный интеллект, на русском же ИИ-секретарь. Токё — столица Японии (в самой верной транслитерации).