Первые на Первом

Всё началось с подвёрнутой стопы. Потом он приехал с вывихом запястья (дрочил, что ли, много?), потом со сломанным безымянным пальцем, а теперь вот — средний сломал. Арсений смотрит на этого лоха со снисходительной жалостью и прихлёбывает липово-мятный чай (кое-кто уже пошутил про мочу, не беспокойтесь) из огромной кружки с надписью «гутен МОРГен», подаренной приколистом-Димой. Сам Дима сейчас бузит что-то про аккуратность и халатность, накладывая бинт на уже высохший гипс. Антон смиренно смотрит на… Кто такой Антон? Это тот самый Антон Шастун — корреспондент Первого канала, более известный, как лох; кое-кто, шутящий про мочу; а также просто корявая каланча. Его в больнице №6 знают как облупленного и безрассудного героя. Постоянно попадая в самую гущу ярмарок, катастроф и катаклизмов, он зарабатывает себе трофеи покруче Тэффи: или вывихнутые, или растянутые, или сломанные конечности. Антон уже звезда этих ваших ТыТрубов, ВСтаГраммах (и прочих, и прочих, и прочих) — его падения, лица, фразы, оговорки, удары о все поверхности стали настоящими мемами. Знаете этот, про фикус? А как парень в розовом пиджаке в палатке с чурчхелой навернулся, видели? Тогда вы точно знаете, кто такой Антон Шастун! Так вот, Антон, поджав губы, глядит на оттопыренный средний палец правой руки, уже наверняка представляя, как будет печатать левой рукой и звонко материться. Арсений честно старается спрятать насмешливую улыбку в кружке с псевдо-мочой, — а чай, между прочим, вкусный! — но фырканье его выдаёт с потрохами. Кстати о потрохах — его там на столе усидчиво ждёт Аполлинария Олеговна, привезённая полтора часа назад. Бедняга умерла в девяносто девять лет, так и не дождавшись своей сотни. Внутренний перфекционист Арсения кривится от такой несправедливости, но саму бабушку жаль куда больше, конечно. Хотя за все тринадцать лет Арсений примирился с оборванными судьбами и уже не сильно заморачивался на то, что буквально роется во внутренностях мертвецов. Он ещё раз кидает взгляд со смешинками на Антона и берётся за ручку двери, чтобы пойти на свидание с почившей бабулей, но в спину прилетает не неожиданная колкость: — И даже не пошутишь, что средний? — спрашивает Антон, поднимаясь с кушетки, и машет загипсованной рукой. — Думал, ты и сам справишься, — Арсений оборачивается с нахальным видом и всё сёрбает липовую мочу (ну, она же ненастоящая моча). Он залезает в карман белого халата, выуживает оттуда чупа-чупс и кидает его Антону, который — о чудо! — ловит его с лицом обосравшегося кота. — На, утешительный приз, пососи. — Серьёзно? — Арсений уже не видит наверняка порозовевшее лицо, потому что разворачивается на пятках и вышагивает от травматологического кабинета до своего, патологоанатомического, за десять секунд — они прям бок о бок расположились. — Как я, по-твоему, его открою? Они ж эти сосалки, — Антон всегда называет сосательные конфеты «сосалками», отчего Арсений то ли плачет, то ли хохочет, — запаивают! Будь другом, насри кругом, открой, а? Получая тычок чупа-чупсом в плечо, Арсений со вздохом, закатанными глазами и недовольством резко вырывает его из руки Антона и принимается разворачивать. Спустя несколько минут ругательств персиковая сосалка вручается Антону и пожирается им же. — Шпашибо, — салютуя, отвечает Антон, теперь похожий на португальца. Арсений кивает и быстро ретируется в свой кабинет, чтобы Антон ему опять зубы не заговорил и неволей не заставил отлынивать от работы, чтоб потом получать выговоры от начальства. Здесь не темно, не страшно, стены и пол не заляпаны кровью — Арсений никогда себе не позволит не провести генеральную уборку после вскрытия, — и трупы не валяются грудой. Всё по полочкам, по холодильным камерам, никакой грязи и свет, отражающийся от бежевых стен. Здесь не бегают дети, как на втором этаже, нет шума и гама за дверью, как на третьем, и нет удушливого запаха духов, как у Людмилы Анатольевны на пятом. На четвёртом этаже, в целом, спокойнее всего, а в патологоанатомическом кабинете — вообще нирвана. Трупы не болтают, не возятся, инструменты спокойно лежат по коробкам, никто просто так не стучится… — Арсений, Арсений, пустишь? — ну, кроме Антона. Барабанит он так, что складывается ощущение, будто стучит он гипсом и вот-вот проломит хлипкую дверь. Арсений, так и не успевший сделать первый надрез, чтобы иметь весомый аргумент не пускать, вздыхает, ставит кружку на рабочий стол в углу и проворно, как змея (самая настоящая гадюка, сказал бы Антон) выскальзывает из кабинета, чтобы нельзя было увидеть не до конца укрытый труп бабули. — Чего такое? — ворчит он, глядя снизу вверх на Антона, держащего за щекой чупа-чупс. Такое зрелище могло бы тянуть на оценку «секси», если бы не глупое лицо с распахнутыми глазами и загипсованный фак. Хотя, может, так даже лучше… Или, может, у Арсения давно никого не было. Пятница на прошлой неделе считается за давно? — Вот што рублей, — шепелявит Антон, тыкая слегка мятой купюрой в Арсения, потому что так и не вытащил свою сосалку изо рта. — Я понимаю, российское телевидение заботится о врачах, но зачем мне от тебя сто рублей? — Арсений посмеивается, скрещивает руки на груди и рассматривает деньги, будто Антон может его обмануть. — Так мы мешяца полтора назад пошпорили, фто я шредний палец шломаю. Ты выиграл. — Тот пожимает плечами и, втюхнув-таки несчастные сто рублей, вынимает изо рта чупа чупс, весь обслюнявленный. Антон умудряется делать даже это громко — с хлюпаньем и чпоканьем. Арсений Брезгливый Великолепный морщится и прячет купюру в карман, туда, где раньше лежало персиковое нечто. — Надеюсь, никто не подумает, что ты патологоанатому взятку даёшь. Пока. Не дождавшись ни ответной шутки, ни улыбки, ни прощания, Арсений опять скрывается в кабинете, напоследок крикнув: «В палатке с яйцами лоб не расшиби!». Антон по ту сторону двери фыркает вперемешку с хрустом чупа-чупса и больше не стучится. А жаль. Арсений только сейчас придумывает шутку про то, что «пока» — это в значении времени, и скоро Антон будет реально давать ему взятку за… эпичное вскрытие? Но шутку эту инвалидную никто не оценит. А про средний палец Арсений тоже что-нибудь да придумал бы — просто соль на рану сыпать не хотел. Хотя скоро только это и останется делать — в прямом смысле, — если Антон продолжит каждые две недели наведываться в травмпункт с всё более и более извращёнными ранениями, будто он бьётся на поле боя по принципу «у кого пиздатее получится противника ёбнуть, тот и победил». Арсений бы, конечно, посмотрел на такую бойню, но смотрит на бледную морщинистую кожу и натягивает белые перчатки, выуженные из такого же белого халата. Хорошо, что хоть стены не белые, а то психиатрическое отделение прямо. А оно направо, вдоль коридора, ещё раз направо и пятая дверь слева. Совершая привычные до тошноты действия, соблюдая все правила вскрытия, Арсений думает о нескольких вещах: об уборке дома, закупке продуктов дней на пять туда же — и об Антоне. Но о последней вещи (хотя он человек) совсем чуть-чуть думает. Так, краем мозга задевает. А этот большой — сто девяносто с хуем сантиметров — и скрюченный — вечно ка-а-ак сгорбится — знак вопроса всё растёт и растёт, не давая покоя днём, после обеда и вечером, после дрочки на какого-нибудь Лео ди Каприо (не клише, а классика). — Да не нравится он мне! — неожиданно для себя и распотрошённой Аполлинарии Олеговны вскрикивает Арсений раздражённо. — Ди Каприо да, конечно, но не этот хрен. Может, он нравится Диме — за то, что денег накидывает. А мне-то что? Иногда Арсения вот так прорывает: разговаривать с трупами, что-то усердно им втирать — вот они, настоящие психологи, не осудят и не разведут сопли на пустом месте. Такая терапия проходит регулярно, каждый день, потому что каждый день найдётся тема, которую хочется высрать из души, а травматолог Дима (которому Антон — да блин, опять о нём — денег накидывает, чтоб без очереди принимал, а то ему потом ещё в залупу для репортажа переться) в один момент может плюнуть на глубокосердечные чувства Арсения и пойти курить на самом интересном месте. Например, когда он рассказывает про соседскую собачку, попавшую под машину прямо у него на глазах; или про неудавшуюся из-за несварения страстную ночь (не уточняя с кем: про Арсеньевскую особливую любовь к мужикам Диме знать пока рано, не дорос); или банально о том, что кофе теперь стоит дохуя с хуёчком. Поэтому, кстати, Арсений липово-мятно-мочевой чай сегодня и пьёт. Короче, трупы — охрененные психологи. Это должно быть первым пунктом в несуществующем кодексе психического состояния патологоанатомов. И почему для этой неблагодарной профессии — в кишках-то мёртвых рыться — не придумали хоть названия прикольного? Так бы, может, молодёжь больше тянулась в эту сферу. А то один патологоанатом на три района. Вот если бы был моргист, труповик или мертвечник, очередь бы из искателей приключений выстроилась до Останкинской башни. Это десять километров, между прочим! Жаль, что от дома Арсения до больницы далеко не десять километров. На квартиру он, конечно, не жалуется, да и старшая по подъезду крутая, молодая, причёска модная у неё и чувство юмора отменное, но ехать на электричке два часа из Поповки так себе развлечение. Скорее, звучит, как заголовок для региональных новостей «Моргист Арсений Попов едет из Поповки» — остаётся Антону в руку микрофон дать. Но это всё глупости. Вот так за глупостями и размышлениями о них у Арсения проходит весь этот день. И следующий, и неделя, и по ощущениям целый месяц. Арсений в принципе живёт как в вакууме, где ничего не происходит, кроме внутренних делишек больницы. Ну, и его личных терзаний, что его постоянно бросают парни или он их бросает. Он просто не привык мириться с чужими недостатками, подстраиваться под кого-то, особенно, если и другой человек не может притираться, а требует, чтоб Арсений вокруг него бегал. Нет уж. Арсений не лошадь на ипподроме, и так за всех всегда пашет. Один патологоанатом на три района! — Да не загружайся, — каждый раз на перерыве машет рукой Дима и трёт лоб, когда Арсений снова нудит об одиночестве. — Кошку заведи, вон, Шасту помогает. Дима бросает это как бы в никуда, даже не подозревая о нарастающем цунами вопросов: — Откуда ты это знаешь? — у Арсения брови взлетают, как цены на фисташки, а глаза выражают плохо скрытый интерес. — Это сложно не знать, — Дима удручённо качает головой, — Шаст постоянно всякую шушеру мелет, про Клеопатру свою — чаще всего. Заебал меня уже с «Клёпой» своей, если честно. Арсений бы умилился и рассмеялся одновременно, но старается тщательно скрывать любопытство за каменной рожей похуизма. Плевать ему и на кошку, и на Шаста, и на одиночество — только прям харкнуть не получается. Нечто скребущее нежные чувства Арсения мешает очерстветь совсем, сохраняя больные, но человечные мысли. Дима без всякого удовольствия пересказывает наиболее запомнившиеся ему истории, связанные с Всемилостивейшей государыней Клеопатрой: как она дождиком срала в этом году (уже клише, а не классика), блеванула во время родов и омлеты тырит по утрам. Арсений с радостью послушал бы все эти истории из уст повелителя Клеопатры, Антона, потому что уверен — у него вышло бы увлекательнее. Дима же с безынтересной интонацией бормочет про четырёх — или их шесть было? — котят, испачкавшихся в рвоте, и вечер вгоняет в уныние. — Ясно, — кивает Арсений, хотя ему ни хуя не ясно, что в итоге с омлетами. И что, Антон реально сам готовит? — Я думал, у Антона девушка есть. Заметить это получается невпопад, и Дима сначала выглядит сконфуженным от быстрого галопа с темы на тему, а потом просто пожимает плечами: — Да, может, и есть, тупо живёт один. Вот бы и у Арсения так же просто отпустить получилось, а то одиночество реально задрало.

***

За семь месяцев, что они знакомы, успели заключиться десятки, а вероятнее, сотни споров по всякой фигне: у кого премия больше будет, сколько раз упадёт Антон во время репортажей в Якутске, сможет ли Арсений продержаться без своего наркотика, кофе, всю неделю, — и тому подобные. Благодаря этим спорам у каждого прибавлялось по рублей двести за каждый месяц помимо зарплат, а счёт был — вы что, думали, это просто так всё? нет, тут дело серьёзное — 67:45 в пользу Антона, как ни странно. То ли он обладал супер-интуицией, то ли старался так усердно, когда спор касался непосредственно его, то ли Арсений дебилом был. Ну, последнее точно нет. В общем, они прям как тычинка с пестиком — метафорически! — со спорами этими. Или как грибы. Если как грибы, то Антон — навозник белый (и не надо удивляться, он иногда сильно воняет, особенно после шатаний по богом забытым местам), а Арсений — трутовик, только вместо второй «т» буква «п». У него даже профессия почти так называется! И в один прелестный день, когда мартовская система сбоит и за окном, по ощущениям, грёбаный январь, Арсений попивает чёрный, как его чёрствая душа, кофе (больше половины громадной кружки занимает миндальное молоко) и ехидно смотрит на Антона, всем своим существованием выражая радость за очередную травму. — Ну чё ты пялишь так? — бурчит Антон. Сняв гипс с пострадавшего месяц назад среднего пальца, Дима сразу принимается за ушибленную лодыжку. Обрабатывает, мажет её чем-то, затем забинтовывает, а Антон попискивает время от времени. — Я ещё долго продержался, между прочим! — А дольше не судьба? — Арсений, хмыкая, отпивает кофе понемногу и думает, на что же может изгалиться этот человек, если приложит максимальные усилия. Сломает позвоночник, чудом выздоровеет спустя десять операций, а потом опять сломает? Картофелечисткой порежет себя на мелкие кусочки и суперклеем заштопает? В лепёшку с крыши расшибётся и ещё сам себя по пазлам соберёт? «Бесконечность — не предел!» — явно про него. — На спор нарываешься? — прищурив глаза в кошачьей манере, тянет Антон и тут же шипит (как его Клеопатра; хотелось бы на неё хоть одним глазком глянуть, она наверняка пушистая, ласковая и с хвостом длинным) от далеко не нежных движений Димы. Тот хмурится и машет на них обоих руками: — Так, навозник и труповик, размножайтесь где-нибудь в другом месте, хоть на столе в морге, — у него сегодня вечером аж два собрания: рабочее, потому что заведующий отделением, и школьное, потому что дочь первый класс заканчивает, — вот недовольный и ходит. А Арсений ему завидует по-белому. И из-за больничного статуса, и из-за семейного. У Димы квартира вот не пустует, там жена и дети, еда домашняя и сама атмосфера другая. Арсений, когда бывает у него в гостях, чуть ли за больное сердце не хватается, так оно надрывно стучит в месте, полном любви и заботы. А хотя, знаете, похуй. Арсений внезапно злится на себя за эту зависть, на судьбу за то, что человека подходящего до сих пор не послала (на самом деле Арсений в судьбу не верит, только в себя, и то не всегда) и на Антона за его невковыристость. Разом гнев заливает все шлюзы внутри, но… — Спорим, я два месяца сюда приходить не буду? — но злость так же неожиданно, как и пришла, уходит под напором лучезарной улыбки Антона и его протянутой огромной ладони. — И ни в какую другую больницу. — Арсений кивает и просит пробегающую мимо медсестру разбить их сцепленные руки. Тепло чужой кожи смывается холодным сквозняком, и от этого немного грустно. — Когда я выиграю, ты снимешь спецрепортаж о доблестной больнице №6 и сногсшибательном патологоанатоме Арсении Сергеевиче. — У сногсшибательного патологоарсения анатомосергеевича вновь ехидное выражение лица. — Я такое слово не выгр… не выговорю, — у Антона уже тут язык заплетается, — так что учти, называть буду моргистом. — Не перепутай с онанистом, — Арсений вздыхает и приподнимает уголки губ в издевательской улыбке. Антон же смеётся в полный голос и притопывает здоровой ногой, а сквозняк словно теплеет. — Постараюсь, — смущённо и смешливо кивает Антон, зачёсывая упавшие на светящиеся радостью глаза кудряшки. — А если выиграю я, ты придёшь ко мне на ютуб-шоу! Арсений сразу же скукоживается, как изюм, и мотает головой. Ну уж нет, на такое он не подписывался (и на канал Шастуна тоже). Он вообще не любит публичные появления, где тебе посвящается целый выпуск — не твоим достижениям, а именно твоей личной подноготной. И никого же не интересует, сколько жизней ты спас — а в его случае упокоил, — всем хочется знать, кто, с кем и как спит. Этим люди Арсению и не нравятся, и он уверен, что Антон абсолютно такой же. Он даже выглядит обыкновенно, как у него могут быть отличные интересы от пресловутых Васи и Люды Пупкиных? — А я-то тебе зачем? Я не Егор Крид, чтоб в каждой бочке затычкой быть. — Сморщенная физиономия Арсения отбила бы желание у любого разумного человека, но Антон снова пристаёт. В этом, пожалуй, его единственное отличие от остальных. — Во-первых, на его месте давно уже микрофоном сверкает Милохин; а во-вторых, ты втянешься, я тебе отвечаю! — у Антона всё ещё горят глаза. Ребёнок, ей-богу. — Там не как у Дудя, не боись, про дрочку спрашивать не буду. Только если за кадром. Арсений честнейше старается держать непоколебимую каменную рожу, но то, как подмигивает Антон, стоит тысячи смайликов, плачущих от смеха. — И про что же будешь спрашивать? — Арсений берётся за ручку своего кабинета, чтобы в любое мгновение смыться. Вот такая подсознательная подготовка к бегству. — Ни про что, всё нужное я уже узнал, — интриган грёбаный. Антон стоит, жмурится, улыбается слишком довольно. Сейчас ка-а-ак заорёт на весь коридор о том, что Арсений чуть не провалил экзамен и не вылетел на втором курсе, что Арсений в школе часто щеголял с расстёгнутой ширинкой, что Арсений постоянно западает на женатых!.. — Чего ты там узнал? — голос неожиданно сиплый, но фраза всё равно звучит с наездом. — Твою инсту, конечно, нужно ещё поискать, но там вся инфа как на ладони. Мне, кстати, понравилась последняя фотосессия, концепт — во! — Арсений сомневается, что Антон правильно понял концептуальный смысл фотографий, но это второстепенное. — А я снимаю скетч-шоу. Там надо просто вжиться в роль, а это ты, видимо, умеешь. О да, Арсений классно вживается в роли гетеросексуала и не-одиночки. Иногда параллельно. — У нас уже есть несколько выпусков, но обновлённый состав не помешает. Короче, забились! — не дав никому ничего возразить, Антон тут же отвечает на назойливый звонок (у него на рингтоне, кстати, всратая рэпчина, «Серотониновая яма» какая-то) и с красными ушами слушает, как кто-то его отчитывает за опоздание. Арсению особо ничего не слышно, но начало он улавливает: «…и если твоя история хоть на бу-уковку не совпадёт с тем, что мне наплёл Серый, я вас двоих вышвырну! Понятно?..». Жестами они скомкано прощаются, Антон сломя голову бежит по лестнице, а Арсений вновь берётся за секционный нож. Он ожидает, нет, жаждет, что из-за опасной беготни — да ещё и с подвёрнутой ногой! — Шастун вот-вот вернётся, и ни на какое шоу переться не придётся. Но грохота вроде не слышно, и остаётся лишь надежда, что Антон ёбнется на первом же перекрёстке. Не подумайте, Арсений не жестокий. Просто немножко ленивый и множко закрытый.