Первые на Первом

Арсений ежедневно выглядывает в окно, цепляя взглядом каждую серебристую машину. Если быть точнее — серебристый тимор. Если ещё точнее — там на приборной панельке подсолнух болтается. Шастун же взрослый мальчик, зачем? Одним «Смешным ценам» известно. Серебристых машин было крайне много, но ни одного тимора с подсолнухом. Или куча тиморов, но без подсолнухов — и так в различных комбинациях. Правда, вокал Алёны Апиной ничем тут не поможет, только если она сама микрофоном не долбанёт Антона куда-нибудь, но это, к сожалению, маловероятно. И непонятно, чего так Арсений завёлся из-за очередного спора? Вообще, причина на поверхности — зачем телёпать из своей Поповки куда-то, где придётся провести некий съёмочный день вместе с Антоном? Арсений же просто взорвётся и будет пулять лаву в каждого встречного! Но есть и подводная — подлавовая — причина: Арсению хочется провести некий съёмочный день вместе с Антоном, камерами, микрофонами и сценариями. Одиночество сволочь, одиночество сука, и одно воскресенье в тусовке, где можно поактёрствовать, точно скрасит целый месяц жизни, наполненной отчётами, внутренностями и белыми халатами. На случай проигрыша Арсений даже удосужился найти канал Антона (с совсем неоригинальными аватаркой и названием) и глянуть, что же это за скетч-шоу. Завис на нескольких выпусках «Контактов», пока долистал до погребённого под другим контентом «Дабл тапа». В целом, идейка ничего такая… Особенно с рекламой такси — Арсений даже прихрюкнул. Но проигрыша, конечно, не будет. Арсений же не слепой (очки для вида, без диоптрий!), он видит серебристый тимор с ебучим подсолнухом и, слишком радостный, ожидает Антона в кабинете Димы. Шастуна нет минут пять. Потом десять. На пятнадцатой минуте Арсений уже не согласен с собственной теорией, что Антону кто-то позвонил, потому что, если у тебя травма, вряд ли ты будешь смиренно ждать окончания разговора, пока у тебя рука на одном нерве болтается. Решив глянуть на улицу из коридорного окна — у Димы оно выходит на другую часть парковки, — Арсений вылезает из травматологического кабинета и около своего натыкается на Антона, притоптывающего в ожидании здоровой ногой. — О, так ты у Димки был! — тот сразу натягивает на лицо улыбку и встаёт с неудобной лавки, прихрамывая и шикая на больную лодыжку. — А ты разве не к нему? — Арсений вскидывает брови, наскоро оглядывает все «сто девяносто с хуем сантиметров» и не может выявить ни одной новой травмы. — Как нога? — Э, — Антон теряется, на какой из вопросов отвечать в первую очередь: такой вот немногозадачный. — Нога норм, немного дёргает только. И да, я к тебе. — Улыбка уже не что натянутая, она вот–вот треснет от едва скрываемого неприятного чувства. — Тебе ко мне ещё рано. Лет через семьдесят приползай, — пытаясь пошутить и разрядить обстановку, Арсений продвигается к своему кабинету. Антон хвостиком следует за ним. — До ста я вряд ли доживу… Тебе должны были Наталью Винокурову привезти. Мою бабушку. — Лицо окончательно хмуреет, и Арсений в глубине души даже пугается такой серьёзности Антона. — Можно посмотреть? Его голос с каждой фразой всё тише и тише, смиреннее и смиреннее, а нижняя губа еле заметно начинает подрагивать. Арсений никогда не замечал, но именно сейчас видит — глаза Антона действительно зеркало души. Готовые пустить ручей чистых слёз, они впиваются в Арсения с мольбой — и отказать невозможно. — Только ничего не трогай, — «и мою душу тоже» — хочется добавить, потому что сердце трепещет, желая порваться от жалостливого вида Шастуна. Тот благодарно кивает и, опуская голову, чтоб прикрыть кричащие о всей подноготной глаза кудряшками, прокрадывается в кабинет вслед за Арсением. Арсений видит, как Антону неуютно среди всей обстановки. Жалюзи сомкнуты плотным рядом, одна лампа, как назло, перегорела утром, а аккуратно разложенные инструменты и сумки будто с сочувствием смотрят на двоих притихших людей. Арсений и гнетущей атмосферы этой никогда не замечал. Привык к мёртвому спокойствию своего кабинета, уже не страдал по попавшим сюда, считал, что всё справедливо. А сейчас — вдруг несправедливо. Люди имеют такую дурацкую привычку умирать; особенно в момент, когда они больше всего нужны. Антон нервно оглядывает стол для вскрытий, наверняка представляя, как по нему растекается кровь и лежит умиротворённый труп, не обращающий внимания на вспоротый живот и отсутствие сердца в прямом смысле. Теперь глаза (зелёные — Арсений рассмотрел) расширяются и отражают всё смятение и ужас внутри Антона. Выводя его из оцепенения вопросом, Арсений специально напускает на себя вид обычного серьёзного врача: — Кремировать будете или тело хоронить? Антон вздрагивает и промаргивается. Сначала молчит пару минут, Арсений успевает найти в ящике ключи и открыть дверь к холодильным камерам, и выдавливает из себя: — Не знаю, — его плечи поникают, — я бы хотел кремировать. Но не думаю, что мама согласится, она старой закалки. — Сжигать тела начали куда раньше, чем закапывать в гробу, — замечает Арсений и улавливает взором едва приподнятый уголок губ Антона. — Тебе нужно её увидеть или?.. — Увидеть. — Антон звучит уверенно, хоть походка у него медленная и ноги как ватные. — Потом вряд ли захочу уже. Открывается холодильная камера и первое, что видно — пальцы с бирками. Выглядит это жутко. Выдвигается его бабушка. Арсений заранее готов протягивать Антону салфетки, которые предусмотрительно тоже захватил из ящика. Арсений готов даже обнять на крайний случай, если случится прям сильная истерика, — но Антон не плачет. И от этого в тысячу раз хуже. Антон не плачет, не пускает слюни и слёзы, он смотрит потухшим взглядом на труп и молчит. Складывается ощущение (мерзкое, липкое, ледяное), что сейчас он видит, как кинохронику, события из жизни, связанные с бабушкой. Он разглядывает всё её старческое тело и позволяет себе избавиться от словно жмущей ему оболочки шутника. Антон, всё так же глядя на закрытые веки с седыми ресницами, спрашивает: — Вскрытие обязательно? Арсений сначала подбирает слова, а иначе — неправильный рычаг и взрыв. Сам не понаслышке знает. Сам же так ребёнком взорвался и собирал себя по кусочкам, медленно и против воли, после смерти дяди. Тогда ему не казалось, что дядя просто ушёл погулять надолго — навечно, — он в девять лет знал, что люди умирают. И злился на них за это. И на себя злился, что умрёт когда-нибудь, оставив свою любовь горевать, как дядя Серёжа тётю Марину. Арсений уже тогда дал себе клятву, что ни в коем случае не умрёт раньше положенного (он считал, что «положено» умирать только после семидесяти), и когда начался совершенно дурацкий возраст, подростковый, вспоминал о клятве. Отводил взгляд от ножей, таблеток, ванн и крыш. Он же человек обязательный, исполнительный, раз сказал — делает. Так и дожил до своих лет. И сейчас наконец открывает рот, а то затянувшееся молчание гнетёт ещё больше. — Раз диагноз не установлен, значит, да. Я буду аккуратен, обещаю, — Арсений надеется, что улыбается ободряюще, и похлопывает Антона по плечу. Того снова пробирает дрожь, остающаяся противным покалыванием на покрытой мурашками коже. Глаза всё бегают по трупу и голубым стенам, а грудь тоже дребезжит от чересчур частых вдохов и выдохов. Случается это быстро — у Антона подкашиваются ноги, лицо белеет («как у мёртвого» — кажется в мимолётной истерике), и он падает своей махиной прямо на ошалевшего Арсения. Холодильная камера захлопывается, а Арсений пытается не уронить тяжеленного Антона, чтоб трупов и вправду не добавилось. Всё смешивается в чёрти что. Непонятно откуда взявшийся сквозняк — или он мерещится?.. — морозит и подгоняет; Арсений выводит Антона в коридор, ударяющий по глазам ярким отчуждённым светом, и парень на соседней лавке отодвигается от поваленного Антона, как от прокажённого. — Он не мёртвый, просто без сознания, — грубо утешает парня Арсений и легонько ударяет по бесцветным щекам, как Антон тут же открывает свои невозможные глаза, пока неспособные сфокусироваться ни на чём. — Очнулся? Антон, слышишь меня? Пока Антон выдавливает из себя по слогам «как через вату», Арсений одной рукой придерживает его слабую голову, а другой наливает воды из кулера. Чуть не разливая, всё-таки подносит к обсохшим губам Антона пластиковый стаканчик и вынуждает попить. — Ну, ты как? — осторожный и неуверенный вопрос долетает до Антона как с другой планеты, но он поднимает более-менее сконцентрированный взгляд и кивает: — Нормас, живой. Арсений понимает, что ни хрена он не «нормас», там всё глубже, но в душу лезть не хочет, хотя, когда ошеломлённый парень уходит на приём к Диме, поворачивается к Антону. У него к лицу краска потихоньку приливает, что несомненно утешает, но сильнее утешила бы беспечная улыбка с маленькими кошачьими зубами. — Тебе на работу не надо бежать? — У Арсения у самого работа, отчёты по вскрытиям, но ещё минут десять-пятнадцать он может — и должен — уделить потерянному Антону. Тот мотает головой и заметно расслабляется. Видимо, есть повод отвлечься от стресса и, может недолго, но поболтать о пустяках. — Не, у меня пара выходных, чтоб вещи собрать в командировку. В Италию лечу на саммит. То есть не прям там болтать с Маттареллой и шишками, а просто как журналист. Ты понимаешь. — А я уже представил, как ты с важным видом киваешь на все их слова и ничего не понимаешь, потому что тебе забыли дать переводчик, — Арсений усмехается и с удовольствием ощущает, как хохотнул Антон. Это мгновение, когда плечи соприкасаются и мелкая вибрация от смеха у обоих сливается, — радостное. — Да, жаль, что я итальянского не знаю, — кудряшки распластываются по лбу и макушке, а у Арсения возникает жуткое желание зачесать их нормально, чтоб не лезли в прояснившиеся болота, как ветви ив. Он себя сдерживает и сжимает руки в крепкий замок, когда, ухмыльнувшись, отвечает: — Я вот знаю, только более старую версию. У Антона аж лицо вытягивается и появляется тысяча вопросов — не умеет он ничего скрывать. Ощущение, что, даже надень Антон маску от подбородка до лба, всё равно ничего не скроет. — Это как? Типа в совке по-старому учил? Просто у меня в школе итальянский не преподавали… — Антон сводит пушистые брови к переносице и углубляется в школьные воспоминания. Арсений усмехается и качает головой: — В университете латынь учил, — ох, как он отлично помнит крик преподши насчёт произношения студентов: «Вы тут не демонов вызываете!». — Чтобы демонов вызывать? — у Антона явно есть родственная связь с той преподшей. Она, кстати, тоже нереально высокая была. — Чтоб врачом стать. Но и демонов, видимо, научился вызывать — ты же здесь. Антон фыркает, стараясь сдержать хихиканье, но нога его выдает — мысок затёртых фиолетовых кед всё-таки ударяет по полу, как и обычно. Антон вообще одна сплошная привычка и особенность. Арсений как-то поймал себя на мысли, что тоже стал запрокидывать голову во время особо сильной волны смеха, тоже стал закатывать глаза иногда (раньше просто цокал) и тоже стал говорить «пизда» на «да» (но только при Диме!). Ведь ещё не поздно что-то изменить в себе. — Тебе бы это не помогло, — Антон закатывает глаза. О боже, он читает мысли Арсения? Серьёзно демон. — Так что послезавтра смотри корреспондента Антонино Шастунеццо на Первом и поймёшь, о чём умные дядьки болтать будут. — У Антона щёки даже блестят, как полированные, от гордости за командировку. Тут он сбрасывает с себя вид супер-журналиста и добавляет как обыкновенный Шаст-палка-длинный: — Я себе костюм синий в полосочку купил — охеренный! У меня ещё есть бабочка такая… синяя тоже. Она по цвету прям идеально совпадает!.. Арсений время от времени кивает, особо не вслушиваясь в словесный понос, зато всматривается в порозовевшее и ожившее лицо Антона — значит, всё в порядке. Пару раз Арсений всё-таки что-то отвечает, чтобы не показаться грубым и скучающим, но, конечно, куда интереснее получать отклик другого человека. Арсений и сам-то может часами болтать о творчестве Тарантино, лёгких при вскрытии, а также научно-фантастических книгах. А что? Он разносторонний человек! Только иногда его надо вовремя заткнуть, чтоб хуйни не сболтнул — особенно о чьём-то мнении. Как сейчас: — Звёздные войны, — разговор перетёк в имперско-космическую вакханалию после слова о фантастических (во всех смыслах) произведениях, — жалкая пародия на качественный сайнс-фикшен. Арсений при любом удобном случае говорил именно «сайнс-фикшен», на английский лад, потому что звучало пафоснее. Антона же возмущает не выбор слова, а такое неприкрытое нахальство Арсения посягать на святое святейшество. У него рот и глаза раскрываются, как межгалактические порталы, а брови, словно ракеты, летают по лбу. — Ты хоть один фильм смотрел? Это же гениально! — Смотрел, но не выдержал и сорока минут, — Арсений дёргает плечом и строит надменную рожу. Ему крайне забавно будет услышать доказательства Антона, который прямо-таки брызжет слюной: — Так там же въехать надо, алло! Ты чё, если труп вскрывать начинаешь, а он некрасивый, зашиваешь сразу? Да ты!.. Да ты!.. Невежда, блин! — он хмурится, скрещивает руки на груди и демонстративно отворачивается. Сопит: — Я с тобой больше не разговариваю. Арсений усмехается и встаёт, зарываясь ладонями в карманы (чтобы случайно не разгладить большим пальцем складки на лбу Антона); у него ещё куча работы, да и припёрлась какая-то девчонка с шишкой на брови вместе с хлопочущей вокруг неё мамой: может, обвинят сейчас, что отлынивает? Мёртвые, конечно, подождут, пока не сгниют, но вот начальство… По головке не погладит. И по голове тоже. «Фу, — сам себе фырчит Арсений, — какой ты стал озабоченный», — и машет всё ещё насупленному Антону: — Давай, удачи там на саммитах. — Будучи уже одной ногой в кабинете, Арсений разворачивается и кидает: — Переводчик не забудь попросить! Антон бурчит в согласие, но тут же вскидывается и прихрамывает к двери. Он вмиг перерождается в одну из тысяч своих ипостасей, становясь слегка уязвимым и трепетным. Вот бы так хоть раз непосредственно к Арсению кто-то отнёсся… — Я тебе, короче, позвоню. Ну, насчёт похорон. Просто я же сейчас того, улетаю, и с мамой поговорить быстрее надо. И ты мне потом скажи, в чём причина смерти, надо ж знать… — Антон, шмыгая носом, неловко приобнимает Арсения за плечи и плетётся к лестнице. — Смотри под ноги, а не в телефон, — тихо добавляет Арсений (впервые за последний месяц обнятый), больше отчего-то не желая, чтобы Антон снова лодыжку подвернул.

***

Написав миллиарды отчётов и удостоверившись, что покончил со сторонними делами, Арсений принимается за воистину аккуратнейшее вскрытие уважаемой Натальи. Иногда он говорит ей, что «Антоша будет в порядке, Вы не волнуйтесь, это он за Вас переживает» и подобный бред, почему-то успокаивающий. Арсению попросту приятно думать, что он старается для другого человека: для того, кто может тупить, смеяться с фигни и спорить невесть на что, а может и погрязнуть в работе, и обижаться, и плакать по бабушке. Арсений старается для такого обычного человека, как и он сам. После душевных, тёплых и даже семейных разговоров (монологов) устанавливается причина смерти — инфаркт миокарда. Арсений уже залезает в телефонную книгу, чтобы набрать Антону, но, не найдя ни одного контакта вроде «Журналюга Грачевич» или «Навозник», или «Батон Шастун», или хотя бы «Шастунец», вспоминает, что номера Антона у него нет. Арсений слегка разочарованно цыкает и продолжает копаться в бумажках, утопая в работе. Уже следующим утром, пока едет из Поповки сонный и мятый, Арсений слышит прелестное «О-о-о-о, кот ин э бэд ромэнс» своего рингтона и видит на дисплее незнакомый номер. Чтобы взбодрить нервные клетки, которые от стресса явно меньше положенного размера, и поднять себе с утра настроение, Арсений поднимает трубку, настраиваясь на розыгрыш мошенников. А он могёт — как заболтает зубы! — У аппарата, — сдержанно начинает он. — С газировкой? И мне тогда возьми, — добродушно вворачивает полный энергии — Арсений завидует — голос, появляющийся в эфире порой в шесть тридцать утра. — Доброе утро! — Уже виделись, я тебя по телику смотрел. Антон на проводе фыркает, и не в обоих, конечно, но в одном ухе у Арсения жужжит. Он скашливает утреннюю сиплость и якобы безынтересно спрашивает: — И как ты узнал мой номер? — Да так, — Антон шумно шмыгает, и Арсений опять морщится, сбавляя громкость, — у Димаса выпросил. — Интересно, а «Димас» знает, что его так зовут? И если да, то бесится ли? Потому что, даже будучи знакомыми с тринадцатого года (Арсению лень считать, сколько времени прошло с тех пор), Дима и Арсений не называют друг друга «по-корешски». — В общем, чё звоню, ты узнал причину? «Причину чего? Недосыпа? Коликов в животике? Исчезновения самолётов в Бермудском треугольнике? Шёпота Рыжего из Иванушек?» — мог бы спросить Арсений, если бы был тупым. Но он тактичный (не)молодой человек и понимает всё сразу, отвечая: — Инфаркт миокарда. — Так и думал… — вздыхает Антон и тут же продолжает, не желая вешать гирлянду-молчание, — мама не то чтобы согласна, но я почти уговорил её кремировать. Не в смысле маму кремировать! — он быстро исправляется, а Арсений неслышно посмеивается, чтоб не обидеть. — Бабушку, естественно. Ты поможешь? — Сам сжигать не смогу, не допустят, но в крематорий перенаправлю. Мне платить за это не надо, но в целом обойдётся тысяч в пятнадцать. Хотя, если таких денег нет, — звучит, как сказка для корреспондента Первого канала, — то могу попробовать выбить скидку. — Да не, не парься, наскребу, для неё не жалко. Гирлянда молчания всё же блёкло мерцает, натянутая от Останкино до Котельников, мимо которых чинно проезжает десятая электричка. За мутным окном только очухавшиеся от долгой зимы берёзы и тополя, солнце серо пробивается сквозь облака, напоминающие мягкие подушки, где Арсению хотелось бы отоспаться лет эдак на двадцать вперёд. — Тогда… я сегодня займусь этим. Не переживай. Блядь, дурацкая фраза какая! Арсений слышит, кожей ощущает разочарованный вздох на проводе и мысленно даёт себе смачную пощёчину — такое дебильное «не переживай» ни хрена не утешит того, кто потерял члена семьи! Нет, Арсений всё-таки тупой. Но лишь иногда. — И не переумирай, — переводит разговор в шутку Антон. Он сопит в трубку ещё немного и неловко заключает: — Спасибо. До скорого. — Не за что, — правда не за что, ничего Арсений не сделал нормального, поэтому окликает напоследок, — Антон, я ещё не говорил почему-то, но — соболезную. Честно. В трубке нет гудков, значит, Антон всё слышит: и неспокойное дыхание, и раскаяние в голосе, и жалость. — Спасибо, — повторяет он. — Нормас, переживём «и смерть родных, и удар под дых». Арсений отсылки не понимает (пора бы ему поинтересоваться молодёжными исполнителями, а то совсем скатился в старпёрский информационный кокон), но с охотой соглашается. Вдруг его торкает как от тока, и Арсений аж дёргается на сиденье: — Антон! — если бы стояли лицом к лицу, он бы его ещё за локоть потянул. — Да вроде я, — Антон слегка обескураженно усмехается. Размахивая в воздухе рукой, словно художник в творческих метаниях, Арсений (не обращая внимания на пялящуюся в его сторону девочку с огромным портфелем) (бедная, сколько ж учебников нынче детям пихают!) выпаливает: — Сегодня срочно приезжай! Тебе нужно оформить эту херню… Ну, как её… — не выходя из образа утончённого творца, Арсений изысканно испытывает прескевю, но тут же щёлкает пальцами — да так звонко, что девочка рядом вздрагивает с выпученными глазами, — и чуть ли не кричит. — Удостоверение о смерти! У девочки и её портфеля явно случается нейрогенный шок. — Его нужно получить в течение суток с установления смерти. Блин, я хотел тебе вчера сказать, но у меня не было твоего номера, — Арсений раздражённо цыкает, а Антон угукает: — Запиши тогда. Я заеду где-то… — он прикрывает динамик телефона и перешёптывается с кем-то несостоятельным диалогом наподобие: «ну, мы там это, короче, быстро, а потом туда-сюда и ок», — через часа полтора. — Возьми свой и её паспорт; заявление я распечатаю и помогу заполнить, а МСоС у меня на руках, естественно. Антон явно старается не заржать в голос, но фырканье и вопрос выдают его с кучерявой головой: — МСоС? Реально? — по сторону провода Антон морщится от смеха. — Что это вообще? — Медицинское свидетельство о смерти, — спокойно (на грани нервного срыва) отвечает Арсений. — Это официальная аббревиатура? — Антон с подозрением в голосе интересуется об упоротости российской медицины, и на фоне у него что-то шуршит. — К счастью, — Арсений вздыхает, приваливаясь носом к стеклу электрички, — нет. Ладно, давай, иди работай, тут скоро моя станция. Арсений нагло врёт, ему до нужной ещё минут пятнадцать, просто он слышит гневный возглас откуда-то из Останкино: «Шастун, ебать тебя в зад! Потом об отсосах поболтаешь, у нас Ярмарка Счастья!» — и думает, что счастья этому заёбанному возгласу не занимать. — Желаю купить побольше радости и счастья, — аккуратно колет Арсений пристыженного Шастуна в точку смущения. — А пока — пока. — Окей, заеду, — деловито, но стыдливо вставляет Антон. — Пока. — Пока. — Я уже потерял смысл этого слова… Пока! — смеётся Антон и со скоростью света вешает трубку, а то вообще крыша поедет. Пока едет только электричка, и Арсений надеется, что так оно и останется.