***
Доезжают и правда быстро — за восемь минут. Только Арсений не понимает, что они будут делать в ночи у озера. К слову, у этого озера даже нет названия; это просто самое большое озеро всея Поповки. На самом деле, Арсений не понимает ещё одну вещь — какого хрена он вообще живёт в этой Поповке. Здесь сплошные дачи и загородные псевдо дворцы, а многоквартирных домов — ровно три, они и образуют двор, в котором Арсений обитает (проживает — слишком пафосное название для девятиэтажки с отключенной уже третий месяц горячей водой). Вероятно, дело в заработке, хотя уж захолустную однушку на окраине Москвы он мог бы себе позволить. Наверное. В Москве же хрен поймёшь с этими расценками. Но факт остаётся фактом, а Антон оставляет машину на обочине и первым молча направляется к озеру, запрятанному в деревьях. Грубо говоря, они приехали в лес. Только тут улица — и сразу рядом, на тебе, озеро, самый легкодоступный вариант для купания, например. Потому что любоваться тут, если честно, нечем — думает Арсений и плетётся за Антоном. Тот тем временем расстилает на холодной от ночи земле маленькое квадратное покрывало с вышивкой двух слонов — старое, как мир, даже растрепалось по углам. Арсению в голову почему-то лезут мысли о покойной бабушке Антона. Быть может, это от неё? Или даже от её мамы? — Садись, — добродушно подзывает Антон, выдёргивая Арсения из оцепенения и видя его сложную рожу кирпичом. — На коленки? — криво усмехается он, потому что на пледе для двух здоровых мужиков места явно маловато. — Можешь и так, — Антон в который раз за последнее время двузначно пожимает плечами и как ни в чём не бывало отворачивается, приступая к любованию. Неужели его успокаивают ущербный вид тарзанки из пожарного шланга и вонь тины? Арсений мысленно поражается Антону и плюхается прямо на морду слона на покрывале, слегка толкнув чужое бедро. Ну, хоть у кого-то на лице посидит. Пока он, тихонько ругаясь себе под нос, усаживается удобнее, Антон начинает говорить, так и не отводя взгляда от ровной водной глади. — Ты купался здесь когда-нибудь? — тема высосана из пальца, но Арсению хочется ответить просто потому, что он давно не общался с Антоном так полноценно и спокойно. Можно даже сказать — никогда. — Делать мне нечего, — вопреки нежности в груди, фыркает он. Потом с подозрением косится на умиротворённое лицо. — Если ты собираешься устроить ночное купание, я тебя с этой тарзанки в Москву запущу! Антон посмеивается (даже пение Леди Гаги и такая ласковая ночная тишь не сравнятся с красотой этого звука) и качает головой. — Да нет, я плавки не взял. — После паузы, сочащейся смешками и фантазиями, он продолжает: — Можно, конечно, и голышом, но кто на первом свидании раздевается? Арсений думает — «я, потому что, как правило, второго свидания не бывает», а потом Арсений думает (уже истерично) — «стоп, стопидзе, Антон это назвал свиданием?». Свою мысль, только не так надрывно, как она звучит в оригинале, Арсений пересказывает Антону, стараясь выглядеть непринуждённо. — А мы, значит, на свидании? — Арсений замечает, что у Антона тоже сбивается дыхание, ритм сердца и метаболизм к чертям от волнения. Надо же, прям родственные души. — Не шибко романтично, но… — Антон намеренно не отрывает глаз от озера, выглядящего как ровное стекло, и думает, как бы ему утопиться, — но типа уютно. Я думал, тут поживописнее будет. Он неловко теребит снятую кепку, машет ей, вяло отгоняя комаров, и собирается с духом. Ну, или ждёт ответа застывшего, как истукан, Арсения. Тот, обескураженно уставившись в одну точку — уголок левого глаза Антона, — едва слышно прокашливается и пытается связно говорить: — Если это признание… Вдруг Антон его слегка резко (но это просто от волнения) перебивает. — Оно самое, Арс, — заключает он со вздохом. Арсений на секунду теряется в нитях чувств и барабанных ударах сердца, но продолжает. — Раз это признание… В мыслях полно неразберихи и всякой чуши, которая ездит по ушам и мозгам вот уже пару месяцев. Арсений не имеет чёткого плана, что же, твою мать, в такой ситуации делать — он думал, ну, пострадает чуток и всё пройдёт. Антон внёс свои коррективы кислотно-красным маркером и расчертил жизнь Арсения на два этапа: «до Шастуна» и «после Антона». Он успел заебать своими тупыми шутками и вечными неприятностями, — но оттого стал только роднее. Да Арсений за его бабушку переживал больше, чем за свою зарплату, хотя трупы для него всегда были точно и бесповоротно мертвы, без воспоминаний, без тепла, без скорби. Арсению мозг переклинило — и диагноз называется «Антон Шастун», пусть так и запишут в медкарте. — Раз это признание, то я вынужден его принять. Ты мне нравишься, Антон. До «люблю» ещё плестись и плестись, но это «нравишься» другое, нежели на сайтах знакомств и в сомнительных клубах, где «нравишься» — чисто про лицо. Антон нравится ему весь, в комплексе — и первое, и второе, и десерт, и компот, и чаевые. Самое главное — с ним Арсений может отпустить свою тревожность, что является ужасным человеком и вообще сгниёт в канаве. Паранойи, зависть, одиночество — такой букет ему уже осточертел, воняет своим приторно-кислым запахом, и хочется такие цветы заменить на что-то вроде нежности, ласки и заботы. Поэтому когда Антон к нему наклоняется, Арсений ничего не боится. — Если ты вынужден, то не надо. Мне такое вот ни к чему. Вместо предполагаемого поцелуя Арсений получает серьёзного и слегка насупившегося Антона. Он сразу качает головой и машет руками, нарушая безмолвную идиллию своими трепыханиями. — Я не так сформулировал! Подожди, давай отмотаем, — Арсений метафорически нажимает на кнопку пульта и якобы возвращает время назад. — Раз это признание, — начинает он так же, только теперь взгляд Антона не восторженный и ожидающий, а по-тёплому насмешливый, — то я отвечу тебе взаимностью, потому что сам этого хочу. Ты мне нравишься, Антон. А вот на этот раз Антон наклоняется, чтобы поцеловать. И целуется он отпадно. Арсений взаправду чуть не валится на покрывало от его напора; но напора нежного и мягкого, будто Антон ждал три вечности этого поцелуя и сейчас был в такой эйфории, что осторожничал всеми возможными способами. Они тихо, совсем бесшумно касаются губ друг друга, не стремясь проникнуть никуда глубже (куда глубже, когда ты уже в сердце?), прикрывают глаза — из-за темноты, полностью овладевшей летом, не полюбуешься толком — и сплетают пальцы: Антон кладёт ладони на шею Арсению, а Арсений кладёт свои поверх его. Наверное, Арсения впервые с таким трепетом целуют. И с таким выражением лица: до глупого влюблённым. Это он видит, когда мягко отстраняется и пытается набрать в лёгкие побольше прохладного вязкого воздуха, вместе с тем вдыхая сладковато-цветочный запах любви и перечно-острый аромат звёзд над их головами. — Ну что, получил свой шанс? — с напускной въедливостью интересуется Арсений и продолжает поглаживать широкую ладонь Антона, периодически теряясь пальцами в узорах колец. — Получил, — тот улыбается, как огромный кот, и снова ластится к Арсению, притираясь щетинистой щекой к чужой, гладко выбритой, а кудряшками врастая в висок с единственным седым волосом. — Только не потеряй его теперь. Антон, всё ещё широко-широко улыбаясь, хихикает: — И не сломай. Озеро Поповки может быть настолько красивым, только если тёплый и ласковый Антон Шастун под боком мурлыкает «Вдоль ночных дорог».***
В утро съёмок у Арсения мандраж. Пусть это будет всего двадцатиминутный ролик, который посмотрят полтора землекопа, прежде всего это — первая профессиональная видеосъёмка Арсения. До этого он просто позировал на один-единственный фотоаппарат в присутствии визажистки и фотографа — не шибко большой опыт. Зато Антон и вся съёмочная группа на максимальнейшем и усерднейшем расслабоне шоркаются по площадке, окружённой по всем стенам хромакеями. Один коренастый парень (мужчина?) (Арсению далеко за тридцать, и он не понимает, как обращаться к другим людям) даже громко шутить и смеяться над своими же картавыми юморесками умудряется — тот самый Дима Журавлёв, с кем Антон знакомит в первую очередь. — Ну что, боец, готов? — с залихватской улыбкой Дима хлопает Арсения по плечу своей ручищей-базукой и, видимо, не ждёт никакого ответа, кроме как «есть, сэр!». — Погнали, переоденем тебя! Журавлёв юрко и шустро направляется к закутку с одеждой, а Арсений, поспевая за ним, только и успевает спрашивать. — В кого? Дима ухмыляется и пафосно отвечает, развернувшись в полоборота на ходу: — В рэпера. Антон за спиной лишь ободряюще улыбается и трясёт кулачками «на удачу». А Арсений, пусть не имеет никакого имиджа, начинает за него беспокоиться — ну какой из него рэпер? Текст легендарной «Серотониновой ямы» он, конечно, знает наизусть, а зачитать — дело уже другое. Надо обладать феерическим выражением лица, состоящим из смеси похуизма, тупости и крутизны, а также дебильными интонациями в голосе. У Арсения в каталоге только четыре режима: сука-негодяйка, заёбанный врач, король драмы и лапочка, скрытая глубоко в душе. Журавлёв с Антоном открывают пятый — актёрский. И Арсению определённо нравится. Он словно окунается в молодость, когда суставы не крутило и зубы не болели, но главным образом — были университетские движи по типу спектаклей, инвалидных стендапов и КВН. Правда в последней авантюре Арсений так и не поучаствовал — зато сыграл Онегина (и стрелял из пальцев на дуэли, потому что кто-то просрал его пистолет — но это уже совсем другая история). И сейчас Арсений ностальгирует по таким драйвовым активностям, с готовностью примеряя новые роли и импровизируя текст в некоторых местах. Ему даже приходится отработать за непришедшего левого чувака, но это и хорошо — больше экранного времени, значит. А материала они снимают на выпуска три: в съёмочном павильоне сидят несколько часов, на природе отгоняют шмелей и мух два часа, а потом шатаются по разным локациям до самого вечера. Заканчивают на пруду в парке Останкино с видом на телебашню — Антон и малознакомая, но в целом приличная Оксана играют нарочито слащавую парочку. Неужели неделю назад, сидя у озера, Антон с Арсением смотрелись именно так? Пожалуй, нет. Никаких «котиков» и «зайчиков», наигранного смеха и глупых очевидных комплиментов; только комары, кусающие за жопу, нелепые подростковые истории и крайне нестандартные комплименты («У тебя нос, как кнопка в лифте: я на неё нажал и в рай поднялся», — прямая цитата Антона Шастуна). Арсений, переодевшийся в своё, а не шубы, золотые цепи или скафандры, сидит на лавочке под дубом и, несмотря на открытый чат телеграма, не может смотреть в телефон, когда прямо перед глазами Антон о чём-то болтает с оператором и сосредоточенно смотрит в экран, иногда взрываясь от смеха. А смеётся он громко, утки на пруду каждый раз шарахаются. Вместе с утками от смеха Антона шарахается и арсеньевское сердце, трепыхаясь в груди подстреленным воробьём, — и Арсений ничего не может с собой поделать. Да и, впрочем, не собирается. — Ну, что, — Арсений неловко сжимает в руках совершенно не нужный рядом с творческой галереей идей Шастуна телефон и пожимает плечами, — я поеду, наверное. Спасибо огромное, день был невероятный! Он уже тянется смущённо похлопать Антона по плечу, как тот удивлённо поднимает брови: — Ты серьёзно попрёшься в свою Поповку? Ничего не знаю; мы идём ко мне, жрём роллы и смотрим «Звёздные войны»! — Антон серьёзно скрещивает руки на груди, готовясь почти насильно оставлять Арсения у себя дома. Арсений же взвешивает все за и против (в перечне против у него только то, что он не почистит зубы утром) и кивает. Ему действительно влом ехать два часа до своей халупы с неприветливыми соседями и серыми стенами арендованной квартиры, когда можно остаться у человека, позвольте заметить, близкого и любимого, и поесть с ним роллов, которые Арсений ел последний раз год назад. Единственное, что его не устраивает — это «Звёздные войны». — Ну уж нет, — Арсений копирует позу Антона, до последнего сохраняя неприступный вид, что тот аж напрягается, — мы будем смотреть «Игру Эндера»! Никаких Люков и Чубак в мою смену! Антон фыркает, закатывает глаза, явно испытывая облегчение, и заключает: — Значит, «Назад в будущее», — у него в глазах пруд пруди любви, даже эта Останкинская лужа не сравнится с той искренней нежностью, которая теперь, кажется, навсегда засела в зелёной тине. Тина эта — настоящая трясина; болото, утягивающее Арсения день за днём в новые толщи эмоций, будто доселе не знакомых. Ему до жути нравится окунаться в неизведанное, не пытаться выкарабкаться из объятий, обвивающих всё крепче с каждым разом, отвечать на осторожные (и не очень) поцелуи. Арсению — вот так новость — до жути нравится Антон. Ребята потихоньку рассасываются: Журавлёв картавит на прощание, Оксана убегает к метро, и ещё с десяток человек пакуют камеры и микрофоны. Антон даёт им последние «ценные указания» и со спокойной душой ведёт Арсения к себе домой по тропинкам парка, известным ему одному, вечно опаздывающему на работу. — Помнишь, я как-то руку сломал? — Антон приостанавливается около особенно большой кочки. — Левую или правую? — со сложным лицом спрашивает Арсений, потому что руку его ненаглядный и не глядящий под ноги парень ломал трижды. — Левую, лучевую кость когда херануло, — уточняет тот и кивает на кочку, — здесь и навернулся. Арсений смотрит сначала на кочку, потом на Антона, а потом на юркую белку, скакнувшую по дереву. Вот у кого Шастуну надо поучиться. — Не удивлён, — вздыхает Арсений притворно недовольно и продолжает идти вслед за Антоном в кепке «Реал Мадрид». Доходят они не быстро, всё же расстояние приличное, но крохотная уютная квартира на третьем этаже того стоит. В ней пахнет ароматизатором с гранатом, адской смесью мяты, мяса и гречки с кухни и, естественно, особым ароматом Антона. А, ну, и кошкой пахнет. Худощавой, лысой, озлобленной кошкой по имени Клеопатра. — Что это за чудовище? Шаст, она меня сейчас сожрёт! — верещит Арсений и пулей врывается в ванную, найдя её чисто интуитивно, пока кошка прожигает его блёкло-серыми глазищами, встав в боевую стойку. — Да ты чего, не сожрёт! Ты ей просто понравился, — Антон тем временем преспокойно чешет исчадие преисподней за ушком, и оно даже мурлычет. — Клёпа не очень любит чужих, но с тобой всё будет хорошо. Да, Клёпонька? Последнее Антон сюсюкает, подхватывая Клеопатру на руки, словно грудного ребёнка, и неся её к Арсению. Тот осторожно выглядывает из-за двери и встречается с ледяным взором кошки. Они смотрят друг на друга, оценивают, а потом Клеопатра улепётывает попить воды. Арсений облегчённо выдыхает. — Всё будет хорошо, — повторяет Антон с доброй улыбкой и гладит Арсения по плечу, — вы притрётесь. Значит ли это, что Арсений будет часто появляться в этой квартире и видеть Клеопатру? Он готов перетерпеть даже вонючий лоток ради Антона, чего уж там. Сбросив с себя оцепенение и мечты о сожительстве, Арсений дёргается и улыбается: — Ну что, по роллам? Заказывают, ждут, подключают «Назад в будущее», терпят шипение Клеопатры, шипят в ответ, — а главное, вместе. У Арсения сердце плавится от всеобъемлющей ласки, сжимается в сладкой неге от того, как всё по-домашнему; несмотря на тридцатку градусов за окном, в этой квартирке всё равно теплее. Но вдруг, внезапно, совершенно неожиданно — Антон в который раз подтверждает звание самого неуклюжего корреспондента в мире: наворачивается в узком коридорчике с пакетом роллов. И, конечно, задевает плечом тумбу с тапками. Валятся и роллы, и Антон, и благой мат. — Господи… — бормочет Арсений, поднимая его и ощупывая плечо. Антон воет, ругается и чуть ли не плачет (непонятно: от боли или от расхераченных роллов), — сейчас я принесу лёд, а ты не смей двигаться! Понял? Арсений быстро прибирает бедлам и мчится на кухню, в ответ слыша невнятное «по-о-онял», находит предусмотрительно полный пакет льда и торопится обратно к Антону. Возле того уже восседает обычно надменная Клеопатра, которая сейчас смотрит на хозяина с неподдельной жалостью. Арсений аккуратно обходит её лысый хвост и прикладывает лёд к пострадавшему правому плечу. Он смотрит на Антона, как и кошка, с жалостью, щемящей сердце, и тихо говорит: — Вывих несерьёзный, но я не вправлю. У Димы как раз сегодня поздняя смена, поедем сейчас к нему, он разберётся… — голос звучит успокаивающе, Антон перестаёт хлюпать носом и вставляет: — Только сначала поедим, а то я по дороге умру не от боли, а от голода. — Ты и от боли не умрёшь, — усмехается Арсений, но соглашается для начала поужинать. Началось всё с подвёрнутой стопы и продолжается вывихнутым плечом. Главное — чтобы в любви без переломов.