***
Родители планировали заехать за дочерью к двум часам дня. За это время ей предстояло собрать свой багаж на ближайшие три дня пребывания в глухой деревеньке в 10 лье от Тура, и целых 39 лье от Парижа. Зато дом де Мика находился на берегу реки Луары, кормилицы всей винодельческой долины Луары, как раз названной в честь нее. Это место, где Шарлотта выросла, провела 17 лет своей беззаботной детской жизни. И, пожалуй, не жалеет об этом. Но сейчас не время сентиментальничать и капать розовыми слюнями, а то всю квартиру зальёт. Полдня уже прошло, а девушка до сих пор не выбрала в чем поедет. Ходит по квартире в своем муслиновом баньяне, толком так и не собравшись. Для начала, ехать в ее обычном заношенном синем платье, праздничном фисташковом с принтом из малинников или вообще чёрное траурное, в знак протеста? Платье с малинниками сразу покажет, что у Шарлотты все хорошо в жизни, но марать праздничный наряд из-за какого-то пикника ей не хотелось. Чёрное? Будет переизбыток внимания и драмы на одну чокнутую семейку. Девушка решила ехать в повседневном синем, посчитав это оптимальным вариантом. Она небрежно запихала в гигантскую сумку свою ночнушку, переодетое баньяне и ещё несколько жизненно необходимых, по ее мнению, вещей, включая коробку ее любимого ягодного чая, горячего шоколада, пудру, тушь, румяна и книгу в девятьсот страниц по оккультной магии для лёгкого и увеселительного чтения на досуге. Пробило два часа, Шарлотта кое-как вытащила свою сумку с багажом на улицу, еле преодолев ступеньки и стала ждать карету. Буквально через пару минут к дому 9 улицы Гобеленов подъехал черный лакированный дормез. Да, ее родители совершенно не изменились, уровень напускного пафоса в их провинциальной крови до сих пор зашкаливает. К девушке вышел извозчик и забрал ее вещи в багажное отделение. Она села в карету и началось: — Здравствуй, Лотти, мы невероятно рады вновь тебя видеть, мы так скучали. — с надеждой обратилась женщина. — Ведь так Клод? — она многозначительно посмотрела на мужчину рядом. — Да, дочь, мы скучали по тебе. — отрешённо пробубнил он. — М, забавно, а я вот по вам скучала не особо. — Лотти, зачем ты так? Мы же о тебе заботимся. — оправдывалась мать. — Ага, заботитесь… Продолжать этот разговор дальше Лотти не хотела, потому уставилась в окно, делая вид, будто мечтает. На самом деле ей было просто кошмарно скучно. Ей предстояло ехать в одной карете целых четыре мучительных часа, наполненных заносчивыми вопросами от родителей, такого же заносчивого вранья и невыносимой дорожной тряски. Все это казалось девушке таким несуразным, глупым и нелепым, что ей даже было любопытно, поэтому она иногда поглядывала на своих попутчиков, в ожидании очередной смехотворной фразы. Ехали по Орлеанской дороге, во избежание лишних приключений с бандитами на мелких лесных дорожках. Грабили нынче часто, забирали даже не деньги или украшения, забирали еду. За окном пробегало множество распаханных полей и трудящихся фермеров. Вокруг было зелено, свежо, ярко. В кои-то веки пахло не конским навозом и отходами мануфактур, а скошенной травой и впитавшемся за этот год в землю петрикором. Родители Шарлотты тоже заскучали и стали с интересом рассматривать дочь, так что поглядывать теперь на них было категорически нельзя. Для девушки было пыткой не прореагировать на их дотошные взгляды и она, не сдержавшись, выпалила: — Что пялитесь? — Дочь! — вдруг проснулся с поучениями отец. — Лотти, помягче выражения выбирай, пожалуйста! — прибавила мать. — Конечно, так и поступлю. — в отместку буркнула она и в надежде, что претензии к ней закончились, замолчала. — Дорогая, у тебя платье совсем замаралось, может тебе прикупить новое? Если не хватает денег, мы дадим побольше. — толи побеспокоилась, толи унизила мать. — Спасибо, не надо, ваших ежемесячных подачек по горло хватает. Все-таки надо было одевать фисташковое с малинниками… — Как работа? Как на мануфактуре? — спросила женщина. — В порядке вещей. — отрезала Шарлотта. — Удивительно, как тебя так просто отпускает наниматель. — Пользуюсь авторитетом. — Никогда не думал, что моя дочь будет работать какой-то жалкой ткачихой. — вновь возник отец. А за ним стала наблюдаться необыкновенная активность. — Представь себе и меня все устраивает. Спокойствие, однообразность, стабильность и никаких неожиданностей. В дормезе снова воцарилась тишина. Через несколько лье однотонных лесов и цветущих лугов экипаж въехал в Орлеан, однако там решили не высаживаться, дабы зря не тратить время. Проезжали Орлеанский собор, вот вроде он невероятно красивый, грациозный, величественный, но таких соборов по всей Франции куча, в каждом городе как будто один и тот же собор. Шарлотта недоумевала, зачем строить абсолютно одинаковые здания? Нант, Тур, Страсбург, Амьен, Реймс, Труа, Леон, Туль — этот печальный бежевый песчаник, три арки, что-нибудь красивое и круглое по середине и две башенки, чаще всего одна из них не достроена, потому что в этом все французы, никогда ничего не доделывают до конца. Где-то на другом берегу Луары находится Орлеанский университет, в котором раньше училась Шарлотта. Странное местечко. Все такие целомудренные, носят напудренные парики. Да-да, девушка застала то время, когда всякий юнец, только вставший на путь образования, сразу начинал пафосно носить парик и утверждать будто теперь он — взрослая состоявшаяся личность. Она наблюдала этот цирк ежедневно, параллельно учась литературе, в основном религиозной, философии и иностранным языкам. Как итог, к своим 17 она знала испанский, английский, немецкий, мертвую латынь и основы славянских языков. Ещё знала Библию, Апокриф и Божественную комедию от корки до корки, хотя последнее ей в жизни пригождалось не раз, поэтому это умение считать бесполезным было бы несправедливо. Через Орлеан попали на дорогу в Тур, проходящую прямо вдоль Луары. Вообще Луара может показаться не такой уж большой рекой из-за узкости ее русла, но она очень длинная и имеет много притоков. Дом Де Мика, например, построен между рекой и как раз таки ее притоком — Ле-Коссон. Из-за обильного паводка в этом году местные песчаные дороги прилично размыло и образовались глубокие ямы и лужи. Вследствие карету кошмарно трясло, прибавьте еще ветер, разносящий запах лошадей и всего к ним предлагающегося. Благоуханная деревня и ее прелести. Перебравшись через Кошачий мост, наконец, они приехали. У парадного входа, следуя правилам здешнего этикета, уже ждала прислуга: старый, давно знакомый дворецкий, только теперь поседевший окончательно, все-таки работа у него нервная и две служанки, с которыми Шарлотта знакома не была. Значит, самое интересное предстояло впереди. На первый взгляд, особо ничего не изменилось, кроме одного спиленного граба, оттенка георгинов в центральной клумбе и анютиных глазок вместо бархатцев в палисаднике. Сад поместья Де Мика был неизменно захватывающим зрелищем, что в детстве, что сейчас. Тем не менее спокойно полюбоваться им девушке не дала мать. — Лотти, располагайся в своей детской комнате, там все подготовлено. В 9 у нас ужин, приходи. А пока можешь отдохнуть у себя, — она заметила, что Лотти на нее даже не обращала внимания, она смотрела в сторону сада. — Помнишь, ты нам с отцом собирала каждый день букетики? Все время бегала от страшной тяпки злого садовника. А он потом жаловался нам на твое поведение. Шарлотта поняла, что в покое ее не оставят и, не проронив матери в ответ ни слова, зашла в дом. В парадной первого этажа сидел отец, поэтому девушка сразу поднялась на второй этаж, не желая снова терпеть расспросы, на сей раз со стороны отца. На ужине наговорятся. Она, спустя пару приемных-галерей, служивших в детстве ей детской, в конце концов дошла до своей комнаты. Шарлотта закрыла на замок дверь с надеждой так абстрагироваться от всего мира, но не тут-то было, сзади нее бесшумно появились две горничные: — Добрый вечер, госпожа Де Мика, мы — ваши камеристки, Натали и Анна. Если вам неудобно произносить наши имена, можете заменить их на удобные вам. Только дайте, пожалуйста, знать. — у обоих служанок были русые волосы, у первой потемнее, у второй посветлее. Обе с карими глазами и орлиными носами. Видимо, сестрички, еще и разница в возрасте внешне небольшая, буквально несколько лет. — Ваш багаж уже здесь. Нам его разложить? — Нет, я сама, можете идти. — она выпроводила девушек и опять заперлась. Шарлотта собрала в дорогу только самое нужное, поэтому раскладывать было нечего. Она лишь выгрузила всю косметику у зеркала и сложила под подушку пижаму. Оставшееся время девушка решила поспать. Она, подложив под голову максимальное возможное количество подушек, развалилась на кровати и уснула. Даже не сняла обувь.***
Шарлотту разбудил чей-то громкий, настойчивый стук в дверь. За окном небо залилось ночной краской, поэтому угадать причину стука было не трудно. Скорее всего, напоминали про ужин. — Иду я, иду. — хриплым голосом попыталась прокричать девушка. Вроде, после этого отстали. Она привела себя в порядок, отдельно уделяя внимание волосам, так как после сна она была похожа скорее на рыжую кудрявую африканку, чем на француженку. Немного припудрила блестящий лоб, хлопнула по пухлым щекам, чтобы они приняли хоть немного приемлемый вид и в заключение состроила чарующие зеленые глазки своему отражению. Еще поправила корсет, но эти ее мучения, лучше не описывать. Соскрёбши из собственного характера все терпение, которое в нем было, Шарлотта выползла из своей уютной берлоги, обреченно вздохнула и спустилась вниз, на встречу судьбе и, казалось, давно отвязавшимся от нее людям из прошлого. У этого исхода событий был один весомый плюс — сама пища на ужине. В доме Де Мика всегда ценили любые кулинарные шедевры, поскольку глава семейства, Клод Де Мика, по совместительству отец Лотти, был истинным гурманом и по нему это было видно: карикатурное пузико и очевидный второй подбородок. Мать же, диаметрально противоположная ему, худенькая с тощими ручками и ножками, выпирающими скулами, голенастая. Однако, нельзя было отрицать, лицо у нее было красивое, благородное и отчасти высокомерное. Ее внешность была такая же острая, как в действительности ее характер: черные, прямые волосы, мертвенно-белая кожа и изумрудные глаза. Ночью, в детстве, Шарлотта, в приступе своей бурной фантазии, могла принять родную мать за привидение. Зато доброго папу было видно издалека, в прямом смысле, и это, конечно, сформировало о нем более положительное мнение, как о добром толстячке, своеобразном Пер-Ноэль во фраке.