Голоса

Этой ночью Евгению разбудило чьё-то хрипение. Медленно и нехотя приоткрыв один, а затем второй глаз, девушка стала всматриваться в темноту, пытаясь понять, где она и что тут делает. Выплывая из забытья, глазами она выхватывала очертания потолка и входа в палату, а сознание уже напомнило Графиценко, свидетелем чего она стала. Кажется, эта жутчайшая картина развороченного здания будет преследовать девушку нескончаемо долго, будто назойливый кошмар. Поморгав пару секунд, диспетчер привстала, оглянувшись по сторонам. Ещё толком не проснувшееся тело, снова сковал животный страх в тот момент, когда кто-то из еле освещаемой с улицы палаты прошептал хрипящим голосом "Помогите..." Моментально взбодрившись, девушка почти выскочила из кровати и встала, уставившись в глубь комнаты. В темноте помещения показалось движение, а после раздался сдавленный стон, напоминающий визг раненого животного, но никак не человеческий голос. Какой-то внутренний толчок или инстинкт заставил наплевать на сон окружающих, которые уже начали постепенно просыпаться из-за непонятного шума, и с горем на пополам дойти до выключателя, чтобы включить свет. Графиценко и остальным проснувшимся в глаза бросилась какая-то сюрреалистическая картина. Всё, что могла лицезреть Женя, было то, как Игнатенко извивается в агонии. Руками он тщетно цепляется за край простыни, параллельно пытаясь раздеться и скинуть с себя больничные вещи, которые малейшим своим прикосновением доставляли невообразимую в здравом представлении боль. На всех открытых участках тела виднелись покраснения и небольшие пятна, непонятно откуда взявшиеся. В этот момент девушка впала в ступор, как и остальные знакомые по палате. Ужас сковал всё её тело, ноги стали ватными и ледяными, было полное ощущение, что они не смогут выдержать вес хрупкого женского тела. Давление поднялось, сердце забилось в бешеном ритме, который отдавался во всём теле. Лицо стало горячим, кажется, даже чувствовалась кровь, закипающая в сердце, в венах и толчками поступающая в тело. Звуки стали приглушёнными, будто бы Евгению окунули в воду. Где-то глубоко в подсознании внутренний голос сказал лишь два слова: "Это начало". Выйти из минутного транса помогло осознание, что это всё происходит в реальности. Ващук, Кибенок и Тищура, лежавшие рядом, быстро отреагировав, подошли к койке Василия и попытались сначала понять, что происходит, а потом хоть как-то помочь. Отойдя от ступора, Графиценко глубоко вдохнула. Еë сердце пропустило один сильный удар и заставило её действовать. Схватившись за свою капельницу, девушка открыла дверь в длинный и нескончаемый коридор и постаралась пулей метнуться к посту медработников. *** В районе шести утра Евгения успокоилась. Ночной инцидент оказался пугающим не столько из-за своей неожиданности и ужасности, сколько из-за осознания, что это случится с каждым. Она думала об этом всю ночь. Врачи толком ничего не объяснили, но это было и не нужно. Всего того, что знала диспетчер, было достаточно. Это случится со всеми, несомненно. Признаки острой лучевой на лицо были уже сейчас, и если в самом начале пребывания здесь надежда ещё была, то в данный момент она уже погибла, как и большая часть шансов на выздоровление. Все, находившиеся в палате, сейчас спали. Или хотя бы пытались уснуть, невзирая на ухудшившееся состояние. Когда крупная дрожь прекратилась и девушка поняла, что чувствует себя чуть лучше, откуда ни возьмись появилась навязчивая мысль. Аккуратно и тихо передвигаясь среди мужчин, Графиценко подошла к койке Титенка. – Коль, можно? – шёпотом разрезав тишину спросила девушка. Молодой человек повернулся и лёг на спину, а затем с сонным видом кивнул. Несомненно, сейчас Женя напоминала ему младшую сестру, которая проснулась из-за кошмара и которой теперь страшно. Хотя, справедливости ради, стоит сказать, что после ночного инцидента и Николаю сон не шëл. Девушка присела. – Слушай. Мы же можем поговорить на научные темы? – Получив утвердительный ответ, Евгения продолжила. – Ты же знаешь, что я учитель физики по образованию? Вот. Понимаешь, у нас у всех болезнь. Лучевая болезнь. Наш организм, он состоит из клеток... – Угу, – Титенок явно заметил обеспокоенный вид подруги. Он привстал на локте, внимательно еë слушая. – А радиация, бесконтрольная, конечно, она, попадая в нас, разрушает клетки. – Ты хочешь сказать, что мы умрём? – приподняв одну бровь, абсолютно серьёзно спросил мужчина. В груди прихватило. Именно это она хотела сказать. Но сейчас, виновато и встревоженно оглянувшись и осмотрев всю палату своих друзей, девушка не могла сказать этого. Сердце сжалось, а ком в горле поднялся выше. Она и сама не могла представить смерть кого-нибудь из них. – Нет. Это всё зависит от дозы, которую мы схватили. – Она остановилась и попыталась быстро придумать, что она "хотела сказать". – Я боюсь, что Вася получил больше, чем мы. Пустая кровать Игнатенко резала глаз. Будто напоминая о том, какой кошмар всех ждёт. Женя боялась. Она боялась за каждого из этой палаты. – Женёк, послушай, – Николай взял ладонь диспетчера в свою, – Я понимаю, это тревожит тебя, но тебе поспать нужно. Хочешь, тут, если страшно. Но нужно. Девушка тихо встала. – Нет. Всё хорошо. Я у себя. Прости за это всё, спасибо. *** Ближе к обеду каждый из общей палаты лежал по отдельности. Так было и с другими. Женя не знала точно, сколько этажей они все заняли. По палатам расселяли без списка и порядка. Графиценко была уверена, что ей повезло: через стену был Титенок, который время от времени отстукивался в эту самую стену. Встречаться где-то было запрещено. Евгения не курила. Ей не то чтобы не нравилось, просто она этого не понимала, возможно, из-за того, что тяги к никотину у неё не наблюдалось. Зато почти все окружающие её люди этим страдали. Вообще было удивительно, как люди, которые рискуют жизнью среди огня и каждый раз спасаются из смертоносного дыма, готовы добровольно вдыхать по сути тот же дым и травить табаком себя. Впрочем, это не сильно волновало Графиценко. А сейчас курение даже спасало. Странно, но здешних врачей не интересовало состояние лёгких их пациентов. Их политика была проста: если ты жив, можешь передвигаться из коридора и у тебя есть время между капельницами и обследованиями – кури на здоровье. Спасали и балконы, на которые все сговаривались приходить в одно и то же время. Тут была безопасная зона от «Вам нельзя находиться рядом!». Также спасал запасной выход. Точно такая же «общественная курилка». Звучало, может, и странно, зато, даже если в небольшом пространстве лестничной клетки собиралась толпа хоть в человек шестнадцать, врачи то ли не могли ничего сделать, то ли им было просто наплевать. Женя не курила, но посещала эту курилку, возможно, чаще всех. В этот день состояние наконец-то улучшилось, да и энергии у девушки было через край. За несколько проведённых здесь часов она почти перестала чувствовать запах дыма. Тут было безопасно и почти спокойно. Все могли переговорить и посмеяться так же, как сутками ранее в общей палате. Все порядочные люди могли напомнить, что пассивное курение ещё хуже обычного и что это в некоторой степени «не нормально», но после Чернобыля «нормального» почти ничего не осталось. Впрочем, и не останется. Благо образование позволяло знать, ЧТО будет дальше. На корке подсознания ещё крутилась мысль о том, что оставлять своих друзей в неведении было жестоко, эту мысль перебивало осознание, что они поймут это спустя, в лучшем случае, пару дней. Мозг кипел от вопросов: как всё произошло, где был очаг этой чёртовой радиации в ту ночь, как, что, зачем? Хватит. С Евгении хватит. С каждым таким рассуждением о смертельной опасности, девушке становилось только хуже. Она просто хочет существовать сейчас. Тут, как и остальные пожарные той смены. Просто быть, смеяться и думать о том, что это скоро кончится. – Жень? Ты с какой планетой связь там установила? – заметил её мысленное отсутствие только что подошедший Правик. Он встал напротив, облокотившись на окрашенный в белый косяк входа, и выглядел достаточно обеспокоено. В его перекрещенных руках зажжёная сигарета. Почти всегда идеально уложенные волосы сейчас торчали вверх и выглядели небрежно и забавно. Возможно, именно так он и должен выглядеть в соответствии с его поведением и шутками. Сколько Евгения его знала, он всегда был таким. Молод, ершист, но дотошен и принципиален. – С марсом, очевидно же, – чуть язвительно ответила диспетчер. – Не удивлён. – Разговор мужчин продолжился, однако Володя теперь внимательно следил за поведением Евгении, будто бы стараясь понять, о чём она думает. Ващук, сидевший рядом, встал. – Пойду-ка я, а то опять искать будут. Пока все прощались на время с приятелем, Владимир пожал руку и занял его место. – Будешь? – Мужчина знал, что девушка не курит, но всем своим видом намекал Жене на то, чтобы она взяла сигарету. – Ага. – Краткий ответ. Графиценко взяла никотиновую палочку и просто держала, будто не зная, куда её деть. – Ты из-за Васька сама не своя? – Парень всё ещё мастерски делал вид, что слушает окружающих. Его взгляд блуждал по стоящим сослуживцам, пока он сам чуть наклонился к девушке, будто загораживая от всех. – Не совсем. Вообще за вас волнуюсь. Предчувствие плохое. – Женя стряхула пепел с бесполезно тлеющей сигареты. Ей было приятно, но одновременно до абсурдного стыдно вот так сидеть и разговаривать полушепотом с Правиком, когда за ними явно пристально наблюдал Титенок. – Забей, нам сейчас всем не очень, поболит-пройдёт. И не из такой задницы выбирались. – Пожарный ухмыльнулся, вторя общему хохоту. – Сама-то как? – Зійде, я же внизу была, а не там, с вами. – Снова пепел летит вниз, на этот раз более крупными хлопьями. – Сегодня даже лучше, чем вчера. Но голова всё ещё раскалывается. – У меня тоже. – Сухой ответ, и Женя понимает, что что-то не так. Ему намного хуже, чем он говорит. Его повреждённое α, β и γ частицами лицо выглядит не красным и подпалённым, а белёсым. Он почти всегда молчит и иногда поджимает губы. Он старается скрыть своё недомогание. Может быть, от остальных он его и скроет. Но Женя это видит, для Жени это заметно. Только девушка захотела что-то ответить мужчине, как он вдохнул сигаретный дым, закашлялся и, отмахнувшись от предложения помочь от такого же бледного Тищуры, поспешил удалиться в коридор. Кашель был чудовищный, каждый раз при его выдохе нутро девушки съëживалось. Только сейчас Титенок заметил тлеющую и нетронутую сигарету в руках девушки, хотя смотрел на неë почти всё время. Сама Евгения сейчас с переживанием смотрела на закрывающуюся за Правиком дверь. Женя подняла глаза на Николая. Она ожидала увидеть в его взгляде отторжение или укор, но неожиданно для себя на его лице увидела лишь добрую и понимающую улыбку, что ненадолго смутило еë. В ту же секунду, как наступила короткая пауза, со стороны коридора послышался глухой и гулкий звук, будто в тишине амбара кто-то уронил мешок кортошки. Все тревожно переглянулись, и непонимание завязалось в воздухе тугим узлом. В голове что-то щёлкнуло, словно вспышка затвора у фотоаппарата, и девушка поспешила к двери. Спустя секунду поняли и остальные. В мыслях диспетчера звучало лишь: "Нет нет нет, не сейчас, не он". За дверью, кажется, без сознания, лежал Правик. Контраст его светлой рубашки и выкрашенного пола будто открыл глаза Евгении на настоящие габариты пожарного. По сравнению с ней, мужчина казался просто огромным и неподъёмно тяжёлым. – Помогите! Срочно! – Девушка, не контролируя свои ватные ноги, приземлилась на колени, больно ударившись и поняв, что позже на ногах появятся фиолетовые синяки. Аккуратно, насколько возможно, Графиценко приподняла голову мужчины и осмотрела её. В глаза бросилась ссадина на виске от жёсткого падения. Продолжая придерживать голову Правика одной рукой, второй она до побеления костяшек вцепилась в его рубашку в районе плеча. – Та швидше! Тут человеку плохо! – постаралась как можно громче проорать девушка на весь корпус. Откуда-то издали, из палаты выбежала Людмила и показался силуэт Василия. Их перекрыли санитары, спешащие и напуганные, будто школьники, которых припугнул рассерженый учитель. *** Он не вставал. И это казалось жестокой шуткой. Прошло уже около четырёх часов. За это время стало хуже ещё и Кибенку. Девушка бегала, как верная собачка, от одной койки к другой и обратно, время от времени захаживая и к остальным, кто чувствовал себя чуть лучше. Все лежали по отдельным палатам, иногда перестукиваясь и ещё реже переговариваясь между собой через стены. Главврач сегодня была в клинике, но принимала какого-то американца. То ли консультировала, то ли консультировалась. Везде ходили только медсёстры и медбратья. Жене, как и остальным, меняли капельницу, им всем выписали какой-то раствор. Евгения не знала, как он помогает, но отёки заметно спадали у всех, даже горло переставало першить. Кибенок сознания не терял, поэтому он мог, пусть и шёпотом, передавать Жене эти «незабываемые ощущения». Кажется, ему стало легче после того, как что-то вкололи. Кажется. – Вить, ты как? – диспетчер, сидевшая на небольшой тумбе, подняла взгляд. – Нормально. Правда. А ты? – Сухой ответ. Но другой дать невозможно. От каждого громкого звука – головная боль, появляющаяся вспышкой, а от каждого телодвижения – ломка. Тяжесть во всём теле даже повернуться толком не давала, не то что открыть глаза. Мужчина лежал, будто гвоздями прибитый к постели. – Хорошо. – Мозг требует ещё, хоть какой-то реакции. На что тело выдаёт лишь небольшую улыбку. – Слушай, а что там на крыше было, ну... Во время пожара? – вопрос тихий, задан шёпотом. Почему – неизвестно. Она не старалась скрывать интерес. – На крыше? Ну... – мужчина шумно выдыхает. Видно, что он устал. – Там было жарко. Битум везде, расплавленый, собака. Горел и булькал. Там вообще всё горело. Камни были, ну, наверно, не камни, а обломки какие-то, больно ровные. Но они тоже горели. Ты как в сказке. В очень опасной сказке: всё разными огнями горит и страшно. Мужчина замолчал. Графиценко потерялась где-то в свои мыслях, она представляла эту картину в голове. Ужасно. Что-то было не так, что-то звучало не правильно. Камни. Камни горели, может ему показалось? Может он это сказал из-за лихорадки? Девушка хотела переспросить Виктора, но, повернувшись, заметила, что он спит. Евгения вышла в коридор на цыпочках. Она должна поговорить с кем-то. Оставаться с мыслями один на один просто нельзя. Приоткрыв дверь в палату Титенка, Графиценко увидела неожиданную картину. Люда. Там была Люда! На лице моментально появилась улыбка. – Оце зустріч! – Девушка присела на кровать напротив, перед этим аккуратно закрыв дверь, так, чтобы никто из медиков не заподозрил их в такой посиделке. – Ты как? – кивнув в сторону пожарника, спросила Женя. – Да ничего, сойдёт. Вы лучше расскажите, когда успели спланировать всё? – девушки сразу поняли, о чём идёт речь. – Когда в нашей ещё были, утром. Она прибежала за Васей, мне тогда ещё не так плохо было, – начала с огоньком в глазах рассказывать Женя. – Вот и сказала: «Если что, бери ключи и деньги. Постарайся ещё и балалайку, мы надолго». – Диспетчер до сих пор не могла понять, как в той неразберихе и панике, что царила в медсанчасти, она смогла так чётко сформулировать мысль, да и про гитару не забыть. Мужчина явно был поражён их собранностью. Получше, чем у пожарных, будет. А позже в красках описал, как это выглядело с его стороны. Дружеские «посиделки» пришлось свернуть, когда к Николаю пришёл медбрат. Девушки попрощались и с улыбками вышли за дверь, маша руками. Но ровно в тот момент, как они оказались спиной к закрытой двери, их улыбки спали с их лиц. – Ти сама на себе не схожа. Розповідай. – Людмила повернула голову в сторону диспетчера. Что ж, надо признать, что скрывать эмоции от такого же эмпата как и она сама, Графиценко не могла. – Володе стало сегодня плохо. Он не встаёт, понимаешь? – предательский ком в горле заставил замолчать, чтобы просто не разрыдаться от бессилия. – После того, как он упал, он до сих пор не в сознании. Врачи сказали, мол, из-за давления упал. А он терпел! Он терпел боль, тогда, в курилке, – девушка перешла даже не на шёпот, а на какой-то громкий хрип. Она снова остановилась, стараясь успокоится и проморгать все слёзы, пеленой застилавшие глаза. – Он весь белый был, когда вышел. Знаешь, я думаю, что он уже не мог держаться. Повисла тишина. И, полностью облокотившись на стену, девушка смогла услышать не только своё сердце, выпрыгивающее из груди, но и сердце подруги. Графиценко почувствовала, как Игнатенко взяла её за руку. Она пыталась поддержать, хотя у самой глаза были на мокром месте. Диспетчер переплела пальцы и сжала руку, в знак, что готова выслушать, что готова поддержать. – Васі. Йому теж стало гірше. Знаєш, у вас же обличчя обгоріли у всіх. – Будто подтверждая свои слова, девушка, чуть повернув голову к собеседнице, сделала пару оборотов указательным пальцем напротив своего лица. – Вчора, ти сама знаєш. Всю ніч не спав. Але потім, потім йому щось вкололи та його відпустило. Але вранці в нього знову почервоніло обличчя. Мені здається ще й губи... – Люда замолчала, будто стараясь взять себя в руки и констатировать то, во что ей не хотелось верить. – Вони сильно набрякли. Тишина. Слышно только дыхание и чьи-то шаги. – Мы справимся. Знаешь, этот кошмар же не будет вечным? Нам... Нам нужно просто потерпеть. Дверь в палату открылась почти без звука. – Привет, – снова в никуда. Женя знала, что Володя её не слышит. Девушка остановилась напротив койки, смотря на мужчину. Вот он. Она смотрит на парня и думает, что в ней что-то ломается. Снова. Сердце сжимается, а ком в горле подбирается всё выше. – Как себя чувствуешь? – всё, что смогла выдавить из себя диспетчер. Глаза были уже красные и влажные, и она не хотела усугублять своё положение. Графиценко стала на колени у кровати. Она схватила горячую руку Правика, не обращая внимания ни на что, даже на явный жар у мужчины. Она держала руку Володи, гладила её большим пальцем. Девушка не думала ни о чём, просто хотела чтобы он очнулся. Он просто очень долго спит. – Ребята волнуются. Я тоже. Знаешь... – Девушка вслушалась в мерное дыхание и виновато подняла глаза. – Я так боюсь. Ты даже не представляешь, как я боюсь, что это конец. Я боюсь, что наши руки просто расцепятся. Что всё кончится. Мне просто хочется, чтобы ты поговорил со мной. – Опять тишина. Она не нагнетает, даже наоборот, помогает собраться с мыслями. – Я всё время откладывала всё на будущее, даже не задумываясь, что всё может закончится вот так. От любого пожара. Я никогда не говорила тебе, что волнуюсь, когда вызов касался не только нашей части. Я никогда не говорила с тобой о любви, не спрашивала. Знаешь, какая же глупая причина на это была? – Диспетчер замолчала. Дыхание такое ровное, так успокаивает, что хочется просто забраться в прохладную постель, на эти старые белые простыни, и уснуть. – Я просто хочу держать тебя за руку и говорить. Вдвоём, я не хочу говорить в пустоту. Знаешь, теперь я думаю, что ты обязан знать причину. Это будет в первую очередь нечестно перед тобой. Я так долго думала, как ты отнесёшься к моим словам, что просто испугалась, что ты можешь оборвать все связи со мной. Но я даже не думала о том, что молчать — это так эгоистично! – девушка старалась собраться. Даже просто говорить вслух об этом сейчас было тяжело. Было тяжело просто признаваться самой себе. – Теперь ты лежишь здесь, и я могу только предполагать, как ты себя чувствуешь. Я думаю, что я могу сказать тебе это. И, слышишь, ты можешь отреагировать как хочешь. Мне не важно, выгонишь ли ты меня отсюда, а, может, обматеришь. Можешь пойти и рассказать всем, высмеять или добиться моего увольнения, когда поправишься, если я не уйду раньше. Гораздо важнее для меня твоя жизнь. – Евгения вздохнула, даже после своего монолога она не была уверена, что готова признаться. Даже в тишину, в пустую бесконечность. – Я никогда не говорила, что я тебя люблю. Люблю больше всего на свете. Я не знаю, когда ты стал чем-то большим, чем лучший друг и названый брат, как думают все. – Слёзы то ли облегчения, то ли простого человеческого страха непроизвольно побежали по щекам, а руки лишь крепче сжали кисть мужчины. – Да, я знаю. Я знаю, что я последняя дрянь, что это настолько неправильно, что это мерзко. Честно, мне уже плевать. Да, я буду гореть в аду. Я пыталась. Если бы я могла перестать любить, то я бы перестала. Не получается. Прости. Девушка судорожно хватала ртом воздух, целовала его руку, не отпуская её, и прислонялась к ней лбом. Это было всё, что она могла сделать для него сейчас. – Яка ж ти дурна... – кажется, тишина опустилась гробовая. Ни звука, ни вдоха. – Не тримай мене за дурня. Я пока не слепой и, тем более, не глухой. Казалось, в этот момент всё замерло. Все звуки с улицы, из коридора. Девушка распахнула глаза, боясь сделать лишнее движение. Она просто смотрела перед собой, куда-то в одеяло. В ушах отдавался стук сердца и неприятный звон. Руки леденели мгновенно, а щёки пылали. Графиценко почувствовала, как кровь резко подступила к лицу. И что делать? Притвориться спящей? Встать и уйти? Сказать «хорошо»? Глупейшая ситуация. Ещё одна в Женину копилку. – Ты, кажется, хотела, чтобы я начал разговаривать, разве нет? – его рука дёрнулась и накрыла руки девушки. Если бы Евгения его не знала, подумала бы, что он сказал это с издёвкой. – Прости. Я пыталась. – Жень, глянь на меня, – по голосу не получалось определить его эмоции. Спокойный, безэмоциональный, на большее просто не хватает сил. — Я не дурак, я видел. Я знал. К сожалению, думал, что детское всё, перестанешь, нет, даже не разлюбишь. Лучше сказать, перелюбишь. Не пресёк. Прости. – Пообещай, что не изменишься. Не поменяешь мнение и... – Да, обещаю. – Горячая мужская ладонь сжала руки, сам Володя лишь немного кивнул в подтверждение сказанного. – Ты слишком дорога мне, чтобы я хоть на минуту позволил себе изменить мнение о тебе. Ты знаешь, что я тоже виновен, и ты должна найти силы, чтобы принять это так же, как ты нашла силы признаться. На лице девушки наконец-то появилась улыбка, болезненно-счастливая, настоящая, но самое главное, что впервые за долгое время Графиценко позволила себе расслабиться и не думать о совести. Парень попробовал встать, опираясь сначала на локти, а после – на ладони. Он пытался стабилизировать своё положение, смотря на девушку сверху вниз, невольно надеясь, что диспетчер подождёт, пока он усядется. Она ожидает слов. Обычно после такого люди говорят, продолжают тему или начинают новую. Разговор не начинается. Вместо этого поцелуй. Лёгкий, почти не существующий. Невесомое прикосновение, а после, горячее дыхание на двоих. Боязно и бережно.