TwichHub

      Илья меж двух огней мечется, обжигаясь то об одно пламя, то об другое. Определиться никак не может, потому что оба этих огня греют его, принимают любовно в крепкие объятия, лижут огненными языками в самых чувствительных точках, заставляя стыдливо заливаться румянцем. Пятна красные ползут по лицу, распускаются на щеках неровными бутонами ликорисов, на шее, груди и плечах тоже неизменно красуются яркие цветки неподдельного смущения.       Только ликорисы — плохой знак, воплощающий в себе весть о несчастьях и смерти. В случае Ильи это душевное сожжение на костре инквизиции, в который он зашёл по собственному желанию. Сам себя в эту ловушку загнал, сам себя обрёк на заведомый провал. Не перед семьей, друзьями и обществом, а перед самим собой. Горит заживо в кострище собственных чувств. Это ведь ненормально — любить одновременно двоих и бегать то к одному, то к другому.       В простонародье это называлось «по хуям прыгать», но Илья за такие слова в свою сторону не побрезгует и в лицо харкнуть смельчаку, чтоб неповадно было. На драку у него смелости не хватит: боли боится, да и не хочется потом светить фонарём под глазом на стриме и объясняться, откуда на его лице такая красота. Но о его слабости и сексуальных похождениях знало-то всего несколько человек: он сам, Антоша, которому приходилось вслушиваться в исповедь грешного в своих деяниях человека и поддерживать его, а ещё Денис и Даня, что и являлись объектами его страсти.       Илье каждый раз неловко, когда он от одного к другому бежит, но поделать с собой не может ничего. Ему нравится то, что Дрейк с ним нежничает, как влюблённый подросток, в то время как Кашин может и посильнее прихватить. Он может вжать в постель за шею так, что аж в глазах темнеет, когда в противовес этому Коломиец каждый раз расшаркивается перед ним, будто Илья девственник, ни разу не подставлявший жопу под член. От этого время от времени на смех пробивало, но в конечном итоге всё шло правильно, как надо. С Даней тоже было всё правильно. Но ни с одним из них не было идеально.       От мысли этой Коряков себя заживо сожрать готов, но в конечном итоге просто мечется туда и обратно, пытаясь компенсировать недостаток чего-то. Это что-то — нежность со стороны Дани и грубость со стороны Дениса. Одни по отдельности словно не были способны на эти функции. Илье было недостаточно, он хотел больше, жаждал всего и сразу.       Всё и сразу случается до идиотского глупо — с совместного похода жарить шашлык. И не заметить весьма однозначные взгляды Ильи с одной своей причины душевных терзаний на другую мог только слепой, не иначе. Хотя даже слепой бы смог почувствовать невысказанность и материально ощутимую жажду сделать что-то… необдуманное и настолько глупое, что после от стыда будут гореть не только уши, но и всё лицо в принципе. А уж Илья-то со своим легко читающимися смущением на лице и вовсе не сможет скрыть этого. Засада, в которую он сам себя загнал по собственной глупости.       А может, не сам? Быть может, виной всему эти двое, что весь вечер его так и подталкивали куда-то мимолётными касаниями, хваткой на поясе, которую легко было почувствовать даже сквозь верхнюю одежду. Держат крепко — не вырваться, да и не сказать, что Коряков пытался хоть раз. Лишь взгляд отводил стыдливо и время от времени пытался отстраниться на приемлемое расстояние. Чтобы ни Даня, ни Денис не заметили этих знаков слишком очевидного собственничества. Но его неизменно притягивали каждый раз ближе, и не заметить яркий всплеск пламени (а может, всему виной мангал, в котором до сих пор тлели угли?) в чужих глазах было нельзя.       Они замечают, а вот Илья обращает на это внимание слишком поздно. Примерно в тот момент, когда они всей своей бравой компанией оказываются в кальянке в VIP-комнате. Здесь нет ничего, кроме дивана, двух кальянов, столика и висящего на стене телевизора. Ну и их самих, неспешно потягивающих заказанные напитки. Сам Коряков в свой бокал с пивом вцепился так, будто именно он спасёт его от загребущих лап двух глубоководных акул, что расположили свои ладони на его коленях. На каждом колене по одной длиннопалой конечности: сжимают, проскальзывают «ненавязчиво» под коленную чашечку, задевая чувствительные точки.       «Они знают», — понимает Илья и паникует даже больше, чем от мысли, что Даня и Денис узнают о том, что он спит с каждым из них по отдельности, держа это в огромном секрете. Только никто не сказал ему, что секрет оказался не таким уж и большим, а эта парочка знала о нём если не изначально, то страшно предположить, в какой именно момент правда пролилась на свет весьма ограниченного круга лиц. Или это Антон им рассказал, устав наблюдать за метаниями своего друга? Верилось с трудом.       Илья в это верить не хотел и просто свалил всё на то, что это он последний кретин, который прокололся, что это сука-судьба подложила ему самую жирную свинью из всех возможных. Ещё и самую вонючую, очевидно, потому что ну как это всё объяснить по-другому? Как такое может быть, что его в какой-то момент просто зажимают на этом треклятом диванчике, пружина в котором ну очень неприятно утыкается прямо в задницу, так и норовя выскочить из-под обивки и впиться острым концом в мягкую ткань? Ответа у Ильи, предсказуемо, нет.       Зато есть отменная порция спиртного в организме, ощущение жара во всём теле и нестерпимое желание податься навстречу жадным касаниям, атаковавших его с двух сторон. Даня вжался со спины, прильнув широкой грудиной к выгнувшимся навстречу лопаткам, а Дрейк пристроился спереди. Устроил загребущую руку повыше колена, чтобы трогать мясистое бедро было удобнее, а второй обхватил за затылок, не давая дёрнуться с места. «Это конечная остановка», — понимает слишком отчётливо Коряков, даже не пытаясь высвободиться из этого капкана человеческих рук.       А разве не об этом он мечтал? Где-то в глубине своей души лелеял надежду на то, что всё решится само собой. Даня и Денис в какой-то момент узнают, что Илья спит с ними обоими, что никто из них не начнёт закатывать никому ненужные сцены ревности, а просто договорятся через рот и будут трахаться вместе. И, судя по всему, всё к этому и ведёт. Потому что укус в столь чувствительное местечко, где шея переходит в плечо, служит слишком понятным намёком на сценарий сегодняшней ночи, которая точно закончится далеко не дружескими посиделками за распиванием пива и песнопением хитов сегодняшнего дня.       Вечер продолжается в салоне такси, где Илью зажимают с двух сторон, потому что водила напрочь отказался сажать их спереди по каким-то своим личным причинам. Разбираться никто не стал, было как-то не до того. Да и какое может быть дело до таких мелочей, когда с двух сторон тебя подпирают коленями и время от времени жмутся губами к уху, чтобы сболтнуть какую-то чушь. Илья не вслушивается, больше акцентируя внимание на звуках, выдохах, задержках между словами и влажному скольжению языка по пересохшим губам. Свои сглатывания обильно выделяющейся слюны он почему-то не слышит от слова совсем.       Он не слышит и собственные стоны, когда дверь квартиры захлопывается, и его зажимают тесно-тесно меж двух жарких тел, трогают, — лапают бессовестно, — рот залепляют поцелуями, от которых голова идёт кругом. И куртку тянут куда-то вниз. Илья внимания не обращает, он вообще не может больше ни на что обращать внимания, кроме как раскрасневшиеся от поцелуев губы Кашина, по которым тот скользит кончиком языка мимолетно. Но от этого зрелища его тут же отрывают, открывая вид на покрасневшие скулы Дрейка, что смотрит так жадно, будто сожрать его готов заживо. Но это Дрейк, и его жадность совершенно другая. Приторно нежная, без толики так иной раз желанной грубости, коей сейчас прямо в меру.       Потому что Даня сминает ладонями его ягодицы сквозь джинсы, подаётся вперёд, вжимаясь напряженным членом в бедро. У Корякова голова кругом идёт и во рту слюны совсем не хватает, несмотря на то, что они тут на троих уже обменялись бактериями на жизнь вперед. Сил думать нет, но ему никто и не даёт: ведут, как покорную марионетку в спальню, на ходу освобождая от лишней одежды. Илья даже не сразу понимает, что на постель его валят уже почти обнаженным, а единственной преградой остаются лишь трусы, самые нелепые как назло, совершенно не подходящие под ситуацию. Хотя какие вообще могут подходить под эту ситуацию?       Однако и DK, и Дрейка мало интересует нижнее белье, которое они в две руки тянут с Ильи, наваливаясь сверху и облепляя контрастными поцелуями уязвимо подставленную на растерзание шею. С одной стороны кожу нещадно пятнают яркими, почти чернющими засосами, впиваются в дрогнувшую глотку клыками, а с другой целуют едва ощутимо, языком выглаживают пульсирующую сонную артерию, которая вот-вот, кажется, лопнет, оросив ярко-Алой кровью постель и двух виновников этого торжества. Илья за них цепляется беспомощно: вплетает пятерню в отросшие волосы Дениса, натягивает светлые пряди у самых корней, тянет к себе ближе, чтобы поцеловать, толкнуться едва ворочающимися языком в горячий влажный рот; а второй тянет к себе Кашина вплотную, выдыхает в губы Коломийца от ощущения тяжести и скользнувшей по торсу и ниже ладони, что обвивается плотно вокруг твёрдого члена, окольцовывает его и ведёт вверх-вниз, хныкать беспомощно заставляя от обилия ощущений.       И этих ощущений слишком много, однако сконцентрироваться ни на одном из них толком не получается. Приятная грубость сменяется на ласку, и так по кругу. Илья просто теряется, но отчётливо понимает, когда положение в пространстве меняется. Теперь он лежит сверху на Кашине, гнётся под тяжестью тела Дрейка и сорванно хватает ртом воздух, когда тот толкается в него смазанными пальцами, тянет края дырки в стороны, раскрывая смущающе сильно, отчего лицо хочется спрятать, не показывать горящие огнём щеки, скрыть по шальному блестящий взгляд. Но кто ему это позволит? Даня удерживает за шею прямо под челюстью, открывая себе вид на яркий румянец и дрожащие губы, с которых то и дело срываются короткие стоны и мычание.       «Им нравится», — понимает Коряков отчётливо. — «И мне тоже».       — Пожалуйста… — хрипит он задушенно, выгибает умоляюще брови и едва ли не плачет от безысходности, когда на смену пальцам так и не приходит чей-нибудь член.       Нет, эти двое решили довести его, замучать до потери сознания, не иначе. Ведь толкнувшиеся внутрь пальцы Кашина означают лишь одно: он так просто от них этой ночью не выберется, они вытрахают из него всю душу, и Илья будет этому счастлив до предательской дрожи в коленках и выворачивающего наизнанку оргазма, осевшего на ладони Кашина белёсым пятном. Этого слишком много и одновременно так мало, что на стену лезть хочется. Только Илья лезет на член, притирается вплотную в облепившим его с двух сторон парням, смотрит из-за плеча на Дрейка заискивающе. Знает, что это сработает. Денис слишком падок на просящие взгляды с немой мольбой, а Коряков пользуется этим бесстыдно, стонет коротко от неприятной пустоты внутри, но тут же срывается на блаженное мычание, когда на смену пальцам наконец приходит член.       Толчки неспешные, но точные, без порывистости. Именно то, с чего следовало начинать. Хотя, говоря по правде, Илья согласился бы на любой расклад. Он сейчас вообще ничем не управляет: ни самим процессом, ни собственным телом, ничем. Он может лишь подстраиваться, гнуться податливо и подставляться под собственнические касания, от которых точно останутся сладостным напоминанием синяки. Ещё он может задыхаться от нехватки кислорода, который из него тянут жадными поцелуями. Всего слишком много и сразу, но это хорошо. Это ведь именно то, чего так Илье хотелось. Это то, в чём он буквально нуждался.       Из терпкого удовольствия вырывает прикосновение к макушке и шевеления Кашина под ним, что сдвигается выше, садится так, что лицо Корякова оказывается аккурат напротив вздыбленной ширинки. Намёк предельно ясен, и он обхватывает ладонью твёрдый член сквозь одежду, вслушивается в низкий стон, раздавшийся сверху, и под нажимом чужой руки вжимается щекой в пах. Подобное уже не смущает, как и откровенные взгляды исподлобья. Не смущает и то, что его дрожащие руки отнимают, и DK сам тянет треники и трусы вниз, спуская резинку под яйца, а после подтягивает Илью за затылок ближе к члену. Времени на раздумья никто не оставляет, тыкают мордой, как неразумного котёнка, лицом и одним только этим действием как будто приказывают — «соси».       И Илья не смеет сопротивляться: накрывает губами головку, ведёт языком, слизывая горчащий на языке предэякулят и помогает себе рукой, обхватывая всё ещё предательски подрагивающими пальцами член у основания. Ладонь на макушке пока не давит, лишь удерживает, словно давая предупреждение, что в любой момент жалкое подобие инициативы могут отнять, Коряков даже глазом моргнуть не успеет. А потому глаза он и вовсе прикрывает, пока ведёт языком по кругу, вбирает в рот глубже, сжимая губы плотнее и втягивая щёки.       Держать под контролем себя сложно, поскольку толчки становятся более резкими, то и дело вырывающими из глотки вибрирующие по всей длине стоны. И это — спусковой крючок чужого терпения. Даня давит на затылок, загоняя член в горло и утыкая Илью носом аккурат в лобок, отчего тот на миг задыхаться начинает от обилия ощущений. Но Дрейк замедляется, нависает сверху, мажет короткими поцелуями по линии позвоночника и уделяет особое внимание шее. Прихватывает выпирающий шейный позвонок зубами, совсем слабо, лишь ради сладостного ощущения во всём теле, но тут же сменяет мнимую грубость на ласку горячего влажного языка, которым скользит выше, к уху.       Илье хорошо так, как не было никогда. Его буквально трясёт от того, что да, вот оно то, чего ему так не хватало: ласки и грубости в одном флаконе, от которых его плавит нещадно, развозит во все стороны, как кисель. И добивающим фактором становится ощущение длиннопалой прохладной ладони, что опускается на его обильно текущий прекумом член и ведёт размашисто вверх-вниз всего несколько раз. Этого достаточно, чтобы кончить на месте. Благо, его почти сразу оставляют в покое. Коряков не уверен, кончил ли кто-то из этих двоих вообще. Зато его укладывают на кровать на лопатки, гладят по лицу, стирая ручейки пота, и устраиваются по обе стороны.       — Как давно вы знали? — хрипит он загнанно, пытаясь выяснить за этот вечер хоть что-то.       — С самого начала, — усмехается весело Кашин, с удовольствием отмечая для себя, как быстро сменяются эмоции на чужом лице.       — Ты чертовски плохо умеешь скрывать «секреты», — подаёт голос Дрейк и вторит беззлобной усмешке Дани.       «Я идиот», — всё-таки констатирует для себя неоспоримый факт Илья и стыдливо закрывает лицо ладонями.