TwichHub

      Поселение встречает их неприветливыми взглядами и настороженностью. Мужчины предусмотрительно опускают руки на кобуру пистолетов, готовые в любой момент начать палить по незнакомцам, что навестили их без предупреждения. Вова их настроенность понимает, принимает и только лишь успевает одёрнуть пару раз Пинка, чтобы тот не действовал необдуманно. Лишние жертвы им не нужны, они просто путники, которые в данный момент нуждаются в крове и пище. А радужная перспектива вот-вот получить желанное маячила на горизонте вывеской мотеля, на которой несколько букв уже перестали гореть ярко-красным. Вове плевать, ему лишь бы кровать была да ведро с водой, чтобы смыть с себя грязь. О большем он и мечтать не смеет.       В самом мотеле всё как-то спокойнее и дружелюбнее. Уставшая женщина за стойкой регистрации встречает их коротким приветствием, безропотно выдает ключ от номера, где есть кровать, да ещё и двуспальная. Правда, требует оплату вперёд. Пинк без каких-либо вопросов вываливает на стойку нужную сумму, оставляя ещё и купюры на горячий обед и те самые два ведра воды. Хозяйка от такой щедрости становится даже добрее. Только вот Вове не до её доброты. Он цепляет лыбящегося Пинка за запястье и тащит за собой в номер на второй этаж.       Ключ в скважине не поддается с первого раза, но со второго дверь отворяется, и они проходят внутрь относительно чистого номера. Обычный мотель, ничем не примечательный. Они в подобных этому останавливались за последний год раз сорок, если не больше. Хотя иногда они задерживались в том или ином городке на месяц, иногда даже на более длительный срок, если удавалось найти толковую подработку. Хотя это явлением было редким.       — Дальше большой город, давай задержимся там, — предлагает Пинк, заваливаясь на постель под аккомпанемент скрипнувших от тяжести его веса пружин. — Снимем дом, я найду подработку, а ты будешь встречать меня дома в фартуке на голое тело и готовить. Как тебе?       — Ты идиот? — фыркает Вова, скидывая с плеча дорожную сумку, а после принимаясь за пропитавшуюся потом рубашку, которую откидывает подальше, а сам валится на постель. — Хочешь построить со мной семейную жизнь? Я так похож на женщину?       — Нет, — Пинк отрицательно качает головой, перекатывается на живот так, чтобы его подбородок касался низа чужого живота. Вова непроизвольно поджимает мышцы, чувствуя колючую щетину, и выдыхает. — Ну, точнее только в одном месте.       Пинк скалится до невозможного довольно, щурит глаза и сползает ниже, проезжаясь подбородком по лобку сквозь одежду. Но даже так пробирает до костей. Вова выдыхает, запускает пальцы в тёмные короткие волосы, обстриженные абы как, и оттягивает чужую голову назад, слыша недовольный болезненный стон. Пинк смотрит на него почти обиженно, пока вновь льнет к паху, трётся щекой и в конце концов просто укладывает голову на бёдра Вовы и прикрывает глаза.       — Я не умею готовить, — признается Вова с нелепым смешком. — И вообще, пиздуй за водой, я хочу помыться. Раз уж решил быть муженьком, то вперёд.       Пинк стонет обречённо, закатывает глаза и нехотя поднимается, чтобы практически сразу исчезнуть за дверьми, оставив Вову в одиночестве с его размышлениями. Он никогда не предполагал, что ему кто-то может предложить совместную жизнь. Не при их жизни, не в это жестокое время, когда семьи себе могут позволить только крестьяне и богачи, наварившиеся на этих самых крестьянах. Они могут, но не они с Пинком. Они не привязаны ни к месту, ни к работе, они пересекают пустыню, путешествуют и даже не пытаются найти для себя укромный уголок. Так, скорее временную остановку, чтобы потом опять броситься в горячее пекло в попытке сбежать от клана, в котором они когда-то были, но в конечном итоге сбежали, выбрав свободу и жаркие перепихи друг с другом. Но это не значило, что можно было думать о создании семьи, они не рождены для этого, нет. Или Вова просто пытается себя в этом убедить.       Дверь открывается, и в комнату заходит Пинк с двумя вёдрами в руках. От воды в них идёт слабый пар, и Вова готов застонать от удовольствия. Горячая вода. Не ледяная, а действительно горячая. Проклятье, ради этого он готов задержаться здесь на недельку-другую. Просто чтобы почувствовать себя человеком, мыться и есть нормально, по расписанию, а не когда придется. Но сейчас не самое подходящее время. Они тут от силы дня на три: восстановить силы, отъесться, постирать вещи и выяснить, как обстоят дела в мире. Не больше и не меньше.       Пинк переливает горячую воду в таз, и Вова невольно залипает на то, как напрягаются его руки, как перекатываются под кожей мышцы, как бугрятся татуировки. Кратковременной дрочки в пустыне ему не хватило, Пинк только раздразнил его этим, оставив практически неудовлетворенным и влажным, отчего часть пути штаны липли к коже, натирали, давили на промежность и вообще, просто хотелось нормально потрахаться. Так, чтобы хватило хотя бы на неделю, пока они не доберутся до очередного поселения.       Горячая вода расслабляет, приносит долгожданную разнеженность телу, от которой сладко поднимаются пальцы на ногах. Хотя тут свою лепту вносит и Пинк, который омывает его спину, плечи и грудь тряпкой, сопровождая почти каждое своё движение отрывистым поцелуем то в шею, то за ухом со своими нелепыми комментариями и развязными поползновениями забраться меж ног Вовы. Тот сначала сопротивляется, но в конечном итоге разводит колени в сторону, откидывается спиной на обнажённую грудь Пинка и прикрывает глаза, ощущая первые прикосновения горячей от воды ладони к промежности.       Чужие пальцы скользят по складкам, смывают дорожную пыль и пот, забираясь туда, куда Вова ранее не позволял никому. Пинк отстраняет руку, загребает в ладонь воду и льёт её на влагалище, тянет за короткие волоски на лобке, и Вова стонет надсадно, растекаясь на низком стульчике безвольной амёбой, пока Пинк продолжает ласкать его, широко ведя языком по выпирающим позвонкам.       — Пошли в кровать, — хрипит Вова несдержанно, не без чужой помощи поднимаясь на ноги и меняя место дислокации. Прохладные простыни грубо мажут по коже, но это подстрекает только больше, заставляет жаждать сильнее. И Вова не отказывает себе в удовольствии, когда охотно подаётся всем телом навстречу ласкающим его рукам. Прогибается в пояснице от жаждущих прикосновений к рёбрам и бёдрам, на которых Пинк задерживается, хватает покрепче и тянет вверх так, что Вова проезжается промежностью по ноге Пинка, оставляя на его штанах влажную полосу от смазки. — Блять…       — Согласен, ты та ещё блять, так течёшь, — тихо посмеивается Пинк и, задавливая возмущения Вовы, уже сам двигает коленом, склоняется ниже и целует чужие губы до развязного мокро, всасывает язык Вовы, отчего тот скулит, сам трётся , пытаясь хоть немного ослабить давящее возбуждение. — Куда ты так спешишь?       Пинк глухо посмеивается, отстраняется немного и припадает коротким поцелуем к груди Вовы, чтобы начать постепенно спускаться всё ниже и ниже, пока не касается лобка. Вова под ним весь влажный и жаждущими, с горящими от возбуждения глазами, голодный до ласки, которой Пинк его обделять не намерен. Он разводит половые губы в стороны, льнёт ртом к влагалищу, языком проскальзывая по истекающей смазкой дырке, а после выше, чтобы обхватить губами клитор.       Вова едва не кричит, когда его трогают там, внизу, везде, когда щетинистый подбородок скользит по чувствительной плоти, вдавливается в края вульвы. Но вместо крика из груди вырывается несдержанный всхлип, от которого даже не стыдно. Вова плачет навзрыд от стимуляции, закидывает ноги на плечи чужие и упирается пятками между чужих лопаток, пока за короткий ёжик волос тянет Пинка ещё ближе, хотя ближе-то уже и некуда. Он словно пытается вплавиться в него. И Пинк это позволяет, когда хватается сильнее за чужие бёдра, легко переносит центр тяжести назад и усаживает Вову себе на лицо.       — Давай, детка, двигайся, — хрипит он сыто, довольно до безобразия, пока Вова распадается на атомы и опускается на гостеприимно подставленное лицо так, чтобы сесть влагалищем аккурат на раскрытый рот. Делает это несмело, до дрожи в непослушных ногах и опускает взгляд вниз.       — Блядь…       Пинк под ним выглядит как порочность. Покрасневший, с влажными глазами и расширенными зрачками, словно они не трахаются, а обдалбываются дурью, словно последние нарики. Пинк смотрит ему прямо в глаза и лижет широко, хорошо, правильно. Так, что позвоночник прошибает электричеством. И Вова может только смотреть и податливо двигать задницей в такт чужим телодвижениям. Пинк его направляет, вжимает в себя плотнее, ближе, и Вова заходится воем, потому что это невыносимо. Но никто из них не прерывает это безумие на двоих, напротив. Пинк вылизывает его так воодушевлённо и самозабвенно, что дыхание перехватывает, что кончить хочется от одного только вида двигающейся вверх и вниз головы, утыкающегося в его влажный от пота лобок носа. И в одно из таких движений, особенно требовательных, Вова отпускает себя. Стонет во всю глотку, опускается почти всем весом и кончает, заливая лицо и плечи громко пыхтящего под ним Пинка смазкой. Ему хорошо, плохо, невероятно. И всё это одновременно.       — Вставь, — шепчет он загнанно, сползая на чужую грудь, а после ниже. Так, что твердый до невозможности член, всё ещё скрытый несколькими слоями одежды упирается ему меж половых губ. — Вставь. Хочу тебя внутри. Полностью. Пожалуйста…       И это «пожалуйста» звучит так жалобно и просяще, что Пинк не выдерживает. Тормоза и самообладание сдают, он наспех разбирается с собственными штанами, тянет их вниз до середины бедра вместе с бельём и облегчённо стонет, больше не чувствуя давления. Вова тоже стонет, но как-то обречённо и до невозможности по-особенному, и Пинк не может ему отказать. Не сейчас, не такому Вове, который скользит по его члену истекающим влагалищем, мягко обхватывая увитый венами ствол меж половых губ. Не сейчас, когда он самостоятельно помогает себе рукой, чтобы насадиться медленно, сантиметр за сантиметром пропуская в себя горячую плоть и туго обхватывая её стенками. Не сейчас, когда он садится на его, Пинка, бёдра и коротко ёрзает, привыкая у чувству заполненности. В последний раз они так трахались недели две назад, когда останавливались в небольшом городишке на юго-западе отсюда.       — Ты умница, детка, — выдыхает Пинк в чужие губы, ловит их в ласковом поцелуе и, оградив мелко подрагивающие Вовины бёдра, начинает двигаться короткими, но сильными толчками, выбивая из раскрасневшегося рта расхлябанные стоны. И нежность почему-то затапливает от этого зрелища, какой Вова перед ним сейчас. Открытый и ласковый, охочий до секса, раскрытый, влажный и так хорошо его принимающий. — Даже если ты не умеешь готовить, мне будет достаточно только того, что ты со мной. Хорошо, детка?       — Д-да… — сдавленно на очередном толчке выдыхает Вова и жмурит слезящиеся глаза, пока Пинк продолжает трахать его так хорошо, что можно кончить от одного лишь этого осознания. Пинк знает, чего он хочет. Знает, что Вове нужно, и даёт ему это, не боясь прослыть тем, кто у бабы под каблуком. Только Вова ни баба, да и каблуков у него нет. Но это не отрицает того факта, что ему потакают, не действуют наперекор. Может, лишь изредка, но Вова тогда и сам не сильно противится. Пинк его знает слишком хорошо.       И сейчас знает, что нужно его совсем немного приласкать, и он вновь кончит, жаждуще хватаясь за широкий разворот плеч Пинка. Что он и делает, когда пальцы чужие вновь находят его клитор, давят и стимулируют, выдаивая оргазм, что, кажется, льется густой карамелью прямо по венам. Сладко, душно, ахуительно правильно. Так и должно быть. Вова запрокидывает голову, стонет с надрывом и обмякает, туго обхватывая стенками жарко пульсирующий в нём член. Он не знает, кончил ли сам Пинк, но тот не двигается, тоже дышит шумно, уткнувшись в доверительно подставленную Вовой шею.       — Возможно, я не так уж и против попробовать жить с тобой нормально, — хрипит Вова и скалится сыто, мягко соскальзывая с постепенно обмякающей плоти. Сперма в нём пошло хлюпает, пузырится, стекая по внутренней стороне бедра, но Вове плевать. Плевать на всё, кроме хищного прищура карих глаз напротив и короткого поцелуя в дрожащие от пережитого оргазма губы. Они могут попробовать. Хотя бы немного.