Признание

*** Мама встречает Гонхи на вокзале. — Давай скорее сумку, — ворчит она добродушно, вырывая из рук сына спортивную сумку, заполненную сменной одеждой и некоторыми необходимыми вещами, которые Гонхи использует ежедневно, вроде зубной щетки, бритвы и зарядного устройства — все то, что люди обычно берут с собой, когда на несколько дней уезжают из дома. Гонхи поехал погостить к родителям, поэтому и взял все это. Сумка получилась совсем не тяжелой, поэтому Гонхи в ответ на слова матери только смеется и говорит, что все в порядке, но сумку все же отдает — потому что она не тяжелая и потому что его матери так будет просто спокойнее — она вечно твердит, что Гонхи нельзя носить тяжести и что у него слабое здоровье (в детстве Гонхи был немного болезненным, ничего серьезного, просто частые простуды, нелепые аллергии, да кожное раздражение, когда он вырос все это прошло, хотя он до сих пор предпочитает не купаться в море, избегая соленой воды). Он отдает матери сумку и они бегут под мелким, моросящим дождем к стоянке такси, где их уже ожидает машина, украшенная скрытыми под налетом серой пыли черными шашечками на дверцах. — Ты так давно не был дома, мой дорогой, — говорит женщина, когда они садятся на заднее сиденье, тянет сына к себе за шею (ростом она чуть-чуть выше метра шестидесяти, так что Гонхи всегда приходится прилично наклонятся, чтобы мать могла его поцеловать) и звонко целует единственного сына в мокрую от дождя щеку. — Мама, — краснеет Гонхи, косится на таксиста и сжимает её маленькие мягкие руки в своих руках, — я тоже по тебе очень скучал, но тебе совсем не обязательно было встречать меня на вокзале. — Мне это в радость, — отмахивается она с улыбкой, поправляет сыну волосы и воротник расстегнутой джинсовки, осматривает его, укоряет: — похудел, Гонхи. Твой сосед, Сохо, совсем за тобой не смотрит? Разве он не должен присматривать за тобой, он ведь старший? Наверняка оба работаете на износ и питаетесь рамёном из забегаловок. Как у него дела? Ты говорил, что он, наконец, нашел работу по специальности? — Да, — улыбается смущенно Гонхи, — он получил диплом весной, но нашел работу по специальности совсем недавно. Мама, Сохо-хён хороший человек и он обо мне заботится, правда, просто он приходит с работы позже меня, так что обычно я готовлю еду для нас обоих. Я часто готовлю, тебе не о чем переживать, мы с хёном хорошо кушаем. Женщина смотрит на него с недоверием, качает головой, затем улыбается мягко, рот у неё немного большеват и уголки губ приподняты, как и у самого Гонхи. Наверное улыбка — это единственное, что он взял от матери, забрав все остальные черты от отца и деда по отцовской линии, в отличии от младших сестер — те были похожи на мать в молодости как две капли воды, и так же сильно не были похожи на самого Гонхи. Если кто-то когда-то видел Гонхи с сестрами — он никогда бы не подумал, что они родные, такие они были разные. Такси мчится по улицам родного города Гонхи, города, в котором он родился, но уже почти год как не был — учеба и работа занимала все его свободное время и он приехал только когда смог закончить университет и взять на работе недельный отпуск, пусть и в промозглом октябре, но другого варианта у него просто не было, так что Гонхи доволен и этим, к тому же его поездка домой имела весомую причину, о которой он пока что молчал. В таком трудно было признаться и Гонхи вообще не был уверен, что он сможет озвучить то, что собирался озвучить матери в лицо, когда переступит порог родного дома. Черт возьми, когда он собирал сумку, он репетировал это сотню раз, сотню раз перед тем, как начать собирать сумку, и репетировал это перед тем, как они с Сохо поссорились из-за того, что он собирается сказать маме и отцу то, что собирается. «Мама, папа, я хочу, чтобы вы знали. Я люблю Сохо-хёна и мы встречаемся», — вот что он собирался сказать родителям когда приедет домой. Он был полон решимости признаться в этом, хотя Сохо был категорически против и запретил Гонхи это делать (впервые за все три года их отношений он действительно запретил Гонхи что-то, совсем как ответственный взрослый, напрочь стерев из голоса привычную шутливую интонацию. Голос Сохо был твердым, когда они говорили об этом), и Гонхи сначала пообещал, что не будет, потом сказал, что все-таки признается, они поссорились, потом помирились, перед самым отъездом, и даже на вокзале Сохо умолял младшего не говорить ничего родителям, и Гонхи сказал, что не скажет, лишь бы успокоить старшего, но сам в это обещание не очень-то поверил. Сохо, наверное, тоже, но он промолчал и просто посадил младшего на междугородний поезд. Гонхи был полон решимости признаться, но едва только он увидел на перроне улыбающуюся мать, вся его решимость тут же разбилась на мелкие осколки и разлетелась, не оставив за собой ни следа. Гонхи никогда не был особо смелым, пугался всего на свете, друзья вечно потешались над его пугливостью, но сейчас его страх не был напрасным. Сейчас ему действительно было за что переживать, несмотря на то, что его родители всегда очень его любили, всегда принимали и понимали, Гонхи вырос в любви, ласке и бесконечной поддержке в любых начинаниях, даже самых дурацких, но ориентация — это совсем не то же самое, что игра на фортепьяно или танцы, или его тайное увлечение девчачьими поп-группами. Родители принимали его любовь к бездомным животным, которых Гонхи все детство таскал домой с улицы, но это совсем не значило, что они должны так же легко принять его любовь к мужчине, несмотря на то, что Гонхи давно уже вырос и был волен сам распоряжаться своей жизнью. Конечно, можно было бы просто промолчать, просто привыкнуть к вопросам матери о том, когда же он наконец найдет себе девушку, ведь ему уже двадцать четыре, привыкнуть к редким, но все же имевшим место быть фразам отца о том, что он должен быть ответственным, ведь ему скоро жениться (это не было каким-то фактом, просто размышления отца о будущем своего сына), но в последнее время эти разговоры всплывали все чаще, и Гонхи чувствовал себя плохо, он чувствовал себя мерзко, от того, что ему приходилось постоянно врать родителям и придумывать отговорки на тему почему же он не хочет снять отдельную от Сохо квартиру, ведь они больше не студенты, чтобы жить вместе, а два вполне взрослых мужчины и это выглядит как-то странно. К тому же Сохо такой красивый мальчик (со слов матери Гонхи, но Гонхи был с ней полностью согласен), им обоим пора найти девушек и не стеснять друг друга проживанием в одной квартире, потому что, еще раз, это выглядит немного странно, когда два взрослых, работающих, зарабатывающих, самостоятельных мужчины живут вместе. Не каждой девушке такое понравится. Гонхи отшучивался как только мог от таких разговоров, но в конце концов у него кончились оправдания. В конце концов он устал придумывать отговорки и врать в глаза родителям, и чувствовать себя ненормальным из-за того, что вынужден изображать из себя того, кем не является на самом деле. На самом деле он влюблен в Ли Сохо, и Ли Сохо тоже любит его, они вместе уже больше трех лет, и у них все серьезно, и это не подростковые ванильные бредни о совместном будущем. И это только еще больше усугубляет ситуацию. Такси тормозит у свежевыкрашенных ворот за которыми прячется небольшой двухэтажный дом, мать Гонхи расплачивается с шофером, они выходят из машины. — Вы перекрасили ворота, — беспокойно тянет Гонхи, следуя за матерью в дом. Она отряхивает обувь, поочередно постучав носком черных туфель по ступенькам крыльца, торопится скорее в теплое помещение, Гонхи ныряет за ней в холл, вдыхая подзабытый за год запах родного дома, разувается, мать тянется к нему, спускает джинсовую куртку с его плеч. — Иди вымой руки, — велит она суетливо, — сейчас я тебя покормлю. Кёнхи еще в школе, у нее сегодня репетиция, но она сказала, что постарается отпроситься пораньше. Твой отец придет только к ужину, у него куча работы, так что ты еще успеешь проголодаться до их прихода. Гонхи ныряет в его бессменные потрепанные тапочки, которые всегда хранятся в обувнице даже несмотря на то, что Гонхи не живет здесь с тех пор, как ему исполнилось восемнадцать и он уехал в Сеул чтобы учиться в университете, спешит в ванную комнату, моет руки, возвращается в кухню. Мать велит ему садиться за стол, ставит перед ним тарелку с мясом и чашку с рисом, тушеные овощи и кимчи, немного жареной рыбы и гречневой лапши в соусе, и на кухонной тумбе поодаль стоит еще тарелка со сладостями, прикрытая полотенцем. — Когда ты успела все это приготовить, разве ты не ходила сегодня на работу? — удивляется Гонхи, постукивая об стол металлическими палочками, чтобы выровнять их в руке. — Я взяла сегодня выходной, — улыбается она мягко, подпирает щеку ладонью — все еще молодая, не смотря на то, что ей уже за сорок, астеничного телосложения, лицо почти без морщин, аккуратный нос, пусть и не очень тонкий, рот большеват, глаза характерного разреза, округлый овал лица уже немного неровный, в силу возраста, но это почти не бросается в глаза, выкрашенные в черный цвет волосы — чтобы скрыть подступающую седину, довольно симпатичная, если уложить волосы и сделать макияж — даже элегантная, и Гонхи настолько на нее не похож, что можно подумать, что это не она его рожала, если бы не одинаковый рот. Гонхи голоден, а домашней еды, маминой еды, он не ел почти год, так что он очень старается не торопиться, чтобы насладиться вкусом, но все равно в конце концов набивает рот лапшой и мясом, а потом с трудом сидит и пережевывает, стараясь не подавиться. Мать смеется, треплет его по волосам и принимается расспрашивать о том как у него дела на работе, хорошо ли он кушает и спит, как к нему относится начальство и как все-таки дела у его соседа по квартире, его друга, красивого Сохо, который как-то давно приезжал к ним в гости. Гонхи вертит в руках палочки, ворочает ими в чашке с рисом и никак не может начать разговор, ради которого он приехал домой спустя целый год отсутствия. Его терзают сомнения: а вдруг Сохо все-таки был прав и говорить об этом не стоит? А вдруг Гонхи не поймут? Вдруг не примут? Стоит ли признаваться в чем-то подобном, а если и стоит, то прямо сейчас, огорошив мать вот так, или все же подготовить её? Может быть стоит дождаться отца и поговорить с ними обоими? Может быть стоит сказать только маме и если она поймет, или хотя бы попытается понять, то потом сможет хоть немного подготовить отца? Нужно ли вообще признаваться в чем-то подобном, не будучи уверенным в адекватной реакции родителей? Они никогда не высказывались плохо об однополых парах, это было действительно так, но они не высказывались о них вообще никак, потому что эта тема никогда не поднималась у них дома, словно ничего подобного в природе не существовало, словно они никогда не замечали, что что-то такое есть, даже не игнорировали, а просто не видели, не обращали внимания или не задумывались. Его родители были образованными людьми, умными людьми, отец занимал хорошую должность, мать тоже имела хорошую работу, они вложили в Гонхи и его сестер много сил, многому научили их, о многом разговаривали с ними, но не об ориентации и не о том, как это плохо или как это хорошо — любить человека своего пола. Гонхи ни разу не видел и не слышал из их уст осуждения в адрес кого-то из-за «не той» ориентации, но никогда не видел и не слышал поддержки в адрес кого-то по той же самой причине. Он сам никогда не спрашивал об этом родителей (даже когда начал сомневаться в своих предпочтениях касаемо пола партнера — это было в старшей школе), потому что у них в семье были не приняты такие разговоры, их просто вырастили как и всех обычных детей, не говоря ничего «за» или ничего «против» отличной от нормальной ориентации, не говоря вообще ничего, просто потому, что считали, что их дети и так с детства знают, что нормально, а что нет, что мальчик должен быть с девочкой, а девочка с мальчиком, и это нормально и хорошо, и никак иначе быть не может. С Гонхи никогда о таком не говорили, поэтому ему было так сложно начать подобный разговор — он так сильно боялся разозлить или разочаровать родителей, особенно мать, с которой он всегда был ближе, чем с отцом, как и практически любой ребенок (даже не смотря на то, что он уже вырос), что у него никак не хватало решимости поднять эту сложную, совершенно точно неприятную его матери тему. На несколько мгновений он даже пожалел, что не попросил Сохо поехать с ним, даже не смотря на то, что Сохо был категорически против подобного признания, ему все равно пришлось бы смириться с решением Гонхи, просто если бы Сохо был рядом, Гонхи чувствовал бы себя спокойнее. Увереннее, сильнее, чувствовал бы себя более смелым, но он решил не впутывать Сохо в свой разговор с родителями. Гонхи сделал это потому, что не хотел ссориться с Сохо и хотел уберечь его, потому что, несмотря на то, что Сохо был старше, в их паре именно Гонхи оберегал его и проявлял о нем заботу (хотя Сохо тоже был заботливым, просто его забота была немного другой и проявлялась немного иначе), в их паре Гонхи был «старшим» без привязки к возрасту, был более ответственным (не всегда, но чаще всего), и Гонхи принимал больше важных решений, чем Сохо. Они даже жить стали вместе потому, что Гонхи предложил, пусть и робко, потому что они были вместе уже довольно долго и относились друг к другу достаточно серьезно, чтобы вещи Гонхи могли сушиться в квартире Сохо и запасная зубная щетка Гонхи, и его запасная бритва заняли место в ванной рядом с гигиеническими принадлежностями Сохо. Если бы Гонхи не предложил, если бы он не решился предложить, если бы он не подыскал квартиру, они и дальше, наверное, так бы и мотались друг к другу с одного конца города на другой из одной крохотной квартирки в другую, мечась между двумя зубными щетками. Поэтому, зная характер Сохо он не попросил его поехать с ним. Он не захотел его впутывать, не захотел его расстраивать, не захотел заставлять его принимать какие-то решения, а сейчас сам жутко жалел об этом, потому что Сохо был ему нужен, а его не было. Невозможно быть сильным и принимать решения двадцать четыре часа подряд семь дней в неделю. Гонхи ворочает палочками в рисе и мямлит что-то о том, что на работе все хорошо, что начальство хорошее, что он ест и спит как следует и открывает рот, чтобы сказать: «а еще мы с Сохо-хёном встречаемся, мама», но в последнюю минуту осекается и замолкает. Мать вроде бы видит, как он мнется, ласково опускает ладонь на его предплечье, спрашивает: — Ты ничего больше не хочешь мне сказать, мой дорогой? Гонхи отрицательно качает головой, стыдливо опустив покрасневшее лицо. Тогда она говорит: — Я помою посуду, — встает со своего места, собирает со стола пустые тарелки, складывает в раковину, а те, в которых осталась еда затягивает пищевой пленкой и ставит в холодильник. Открывает воду, очень тоненькой струйкой, так, чтобы вода не шумела и принимается ловко счищать с грязных тарелок остатки еды потрепанной поролоновой губкой. У Гонхи от волнения болезненно сводит живот. — Мама… — Зовет наконец нерешительно он и отводит взгляд, потому что она поворачивает к нему голову и смотрит на него краем глаза давая понять, что слышит и слушает сына. — Как ты относишься к Сохо? Она удивленно вздергивает брови явно озадаченная подобным непонятным ей вопросом. Пожимает плечами, отворачивается к раковине, ловко ополаскивает под струей воды тарелку, ставит в сушку, тянет растерянно: — Кажется, он хороший мальчик, вы же друзья, разве нет? Вы дружите уже довольно давно. Гонхи кивает совершенно не понимая, что мать его не видит, сцепляет пальцы в замок, выкручивает их, сжимает, выламывает почти до боли. — Почему ты спросил? — голос у нее до ужаса будничный и ничего не подозревающий и поэтому Гонхи почти отступает вновь, в который раз за сегодняшний день, он почти отступает, готовый вновь солгать, лишь бы избежать разочарования в глазах матери, лишь бы избежать боли в её глазах, но тут же понимает, что он больше не может лгать, он больше не в силах лгать, он больше не хочет ей лгать. — Потому что мы с Сохо-хёном встречаемся, мама, — говорит Гонхи и его голос звучит так глухо, и так хрипло от испытываемого им волнения. Она замирает у раковины, с грохотом уронив в стопку мыльной посуды зажатую в руках тарелку и обрызгав себе грязной водой весь живот и бедра, поспешно закрывает кран и оборачивается к нему, с совершенно детским выражением изумления на лице. — Встречаетесь? — переспрашивает она удивленно, словно ослышалась и ждет от него совершенно другого ответа, она ждет, что он скажет, что это глупая шутка, что он скажет, что она ослышалась, что он скажет, что это какой-то новый сленг и тогда они вместе рассмеются над её нелепой реакцией, но Гонхи говорит, глядя в её растерянные, испуганные глаза. — Мы встречаемся, мама. Я его люблю. Она смотрит на него так, словно видит его впервые. Словно он не её сын, а какой-то незнакомец, ворвавшийся в её дом без разрешения, она смотрит на него с непониманием и почти ужасом, тянется дрожащей ладонью к лицу и зажимает рот, пропуская через пальцы испуганный болезненный стон. У Гонхи внутри ворочается, разрывая своими шипами изнутри грудную клетку огромный болезненный ком. Он жмурится, стряхивая с ресниц вмиг подступившие слезы, трет пальцами глаза, молит: — Прости. Прости меня, мама, прости, что я такой… Она делает несколько шагов к нему желая обнять, потому что она мать, потому что перед ней сидит её ребенок, который плачет, которому плохо и больно и она всем сердцем желает защитить и успокоить его, но тут же останавливается, потому что она мать, но ей так страшно прикоснуться к этому вдруг ставшему незнакомым человеку. Гонхи дрожит, почти разрывая манжеты собственной толстовки и сколько не старается, унять эту дрожь он не может. Он растягивает рукава одежды ощущая, как его трясет, как его буквально лихорадит от волнения, и сверлит взглядом собственные колени, не в силах поднять голову чтобы взглянуть на стоящую перед ним женщину. Если бы он мог заставить её забыть это признание, он бы так и сделал, он понял, что ошибся, что стоило послушать Сохо и промолчать, но он уже произнес эти слова и у него не было пути назад. Более того, он произнес их дважды — слишком много, чтобы их можно было объявить шуткой. Он произнес их и теперь ему придется нести за них ответственность. Мать смотрит на него и лицо её вдруг так ясно отражает её истинный возраст, выпуская наружу каждую морщинку на вмиг посеревшей коже. Она смотрит на сына со смесью любви, жалости и непонимания и шелестит в собственные ладони: — Почему? — и затем почти кричит: — почему ты говоришь мне о чем-то таком? И когда Гонхи встает навстречу к ней, чтобы обнять, она отшатывается, словно не желая подпускать к себе ребенка, которого с такой любовью растила и носила в своем теле. Они оба замирают друг напротив друга стоя в небольшой кухне, под аккомпанемент капающей с недомытых тарелок воды в раковине. — Мне лучше вернуться в Сеул, — говорит Гонхи, кулаками растирая по лицу непрекращающиеся литься слезы, — прости, мне не стоило начинать этот разговор, просто я больше не хотел… Врать. Это было ошибкой, мне так жаль. И он делает несколько шагов в сторону коридора прежде чем она просит его остановиться. Гонхи слушается, останавливается, уткнувшись большими пальцами ног в носки собственных пыльных кроссовок, аккуратно стоящих у входной двери, готовый в любую минуту надеть обувь, подхватить брошенную тут же сумку и уйти. Мать стоит за его спиной обхватив себя руками, словно в попытке спрятаться, совершенно одинокая, беззащитная и испуганная, совершенно не знающая что ей делать и как себя вести, и спрашивает, словно надеется, что Гонхи вдруг изменит свой ответ: — То, что ты сказал… Это действительно правда? Он молча опускает голову, нехотя подтверждая свои слова. Она задыхается воздухом позади него. Глухо шепчет: — Как давно? — Все время, — хнычет Гонхи, прижимая кулаки к горящим от слез глазам. Женщина за его спиной всхлипывает в сомкнутые на собственных губах ладони. — Вернись в дом, — просит она и хотя голос её звучит довольно мягко, взгляд её темных глаз все еще кажется холодным и испуганным, когда она смотрит на сына, проходящего мимо нее в гостиную. Гонхи ждет, что она сядет рядом с ним на диван, когда они входят в залитое светом помещение, но она остается стоять недалеко от входа, по-прежнему скрестив на груди руки, нервно сминая пальцами блузку на собственных плечах и просто рассматривает сына, словно хочет убедиться, что это действительно он — её родной сын, который только что разбил ей сердце своим признанием о любви к мужчине. Гонхи так страшно, как не было еще никогда в жизни. Они молчат некоторое время, затем мать говорит: — Отец придет к восьми, — говорит она и голос её испуганно дрожит, полный неуверенности и непонимания, что она должна делать в такой ситуации? Должна ли она принять единственного сына в которого вложила столько любви или отвернуться от него, несмотря на то, что он так нуждается в её материнской поддержке сейчас? Что она должна делать в такой ситуации, когда её ребенку плохо и больно, от того, что он решился признаться ей в том, в чем не решался признаться так много лет? Какой выбор она должна сделать сейчас, когда он решил наконец довериться ей? Попытаться принять Гонхи и смириться ради его счастья, она ведь помнит, она ведь видела, с какими глазами её сын рассказывал об этом Ли Сохо и как он всегда смотрел на него, или отвернуться ради её собственного спокойствия, что она должна сделать? — Тебе придется… Ему сказать. Гонхи кивает еще раз. От слез у него уже кружится и начинает болеть голова. — Иди к себе, — велит мать, очень стараясь, чтобы её голос звучал строго, но единственное, что в нем звучит это растерянность и непонимание, — тебе не нужно сегодня возвращаться в Сеул. Ступай наверх, Гонхи. Мне надо немного подумать. Он с трудом поднимается на подкашивающиеся от волнения ноги, как же ему необходимо, чтобы мама сейчас взглянула на него, чтобы ласково коснулась маленькой ладошкой его щеки, обняла и прижала к себе, он чувствует себя маленьким потерявшимся мальчиком, так отчаянно нуждающимся в материнской поддержке, ему так нужно, чтобы она приняла его сейчас, но она просто смотрит на него, замерев посреди гостиной, словно каменное изваяние и не шевелится, когда он проходит мимо, и не шевелится, когда он бегом поднимается по лестнице на второй этаж и лишь вздрагивает, закусывая собственные пересохшие губы, слыша, как её сын глухо воет в смятую под его руками подушку. А затем оседает на пол и тихо плачет, маленькая потерявшаяся девочка, такая слабая, не сумевшая поддержать собственного сына, каким бы он ни был. В её материнском сердце в два раза больше боли. И как бы ей ни было плохо, она готова стерпеть её всю.