Признание

Они смотрят на Гонхи со страхом, растерянностью и непониманием того, что им нужно делать сейчас, но они оба действительно хотят его понять. Они надеются, что, может быть, если они будут ласковы с ним он успокоится, они смогут поговорить и им удастся убедить его, что было бы предпочтительнее, но если не выйдет, то, может быть, Гонхи удастся объяснить все им, может быть все не так страшно, как они думают? Может быть они просто не понимают и их сын действительно серьезен, и это не затянувшееся юношеское бунтарство, но им нужно время, чтобы они смогли поговорить обо всем этом. Им нужно удержать сына рядом еще ненадолго, потому что если они позволят сейчас ему уйти, поддавшись его импульсивным желаниям, это не сблизит их, а лишь еще больше оттолкнет друг от друга. Сейчас они не должны ему потакать, но и не должны запрещать. Сейчас им нужно ненадолго перестать быть его ответственными родителями и стать просто его понимающими друзьями. Они видят, как Гонхи мнется, сомневаясь в своем решении уйти. Это немного приободряет их. — Я останусь дома, но не буду просить хёна вернуться, — наконец говорит он, поднимает глаза на отца и тут же переводит взгляд на мать, смотрит на нее, — как только он приедет — мы уедем обратно в Сеул, не задерживаясь. Я не хочу вмешивать его во всю эту ситуацию. — Гонхи, — вздыхает отец, Гонхи улавливает в его голосе раздражение, отшатывается, в бессознательной попытке оказаться подальше от того, что он воспринимает как проявленную в свой адрес агрессию. Гонхи согласен остаться дома из соображений безопасности и удобства, но он думает, что он тут же уйдет, если почувствует давление со стороны родителей или неприкрытую агрессию в свой адрес или адрес Сохо, особенно в адрес Сохо, после всех тех слов, что они сказали касаемо самого Сохо и их отношений. Они не должны были говорить такое о человеке, которого они даже не знают, и они не имели права говорить такое о человеке, в которого влюблен их сын, просто потому что этот человек был не того пола, какого им хотелось бы. Все их слова были мерзкими. Мать Гонхи касается руки супруга, в безмолвной просьбе успокоиться. Она прекрасно понимает — любые их слова или действия сейчас Гонхи воспримет как нападку, как вторжение в его личное пространство, как давление и попытку подчинения — она видит это по его напряженному лицу. Она напоминает себе о том, что они не должны ему потакать, но и не должны запрещать, они должны быть ласковы с ним сейчас. Она говорит: — Мы не будем удерживать тебя, если ты решишь уехать обратно в Сеул вместе с Сохо, — говорит она очень сдержанно, глядя на него. — Ты уже не ребенок, чтобы мы могли запретить тебе что-то подобное. Я понимаю, что наша с отцом реакция очень расстроила тебя, но мы все сейчас расстроены и растеряны, Гонхи. Мы с папой действительно стараемся понять твои чувства и было бы хорошо, если бы ты пошел нам навстречу и мы спокойно поговорили о том, что с тобой происходит. Она улыбается ему кротко и очень ласково и Гонхи нервно кусает губы. Слова его матери звучат вполне искренне и Гонхи думает, что они не похожи на манипуляцию, Гонхи не думает, что она манипулирует им, но его это не успокаивает. Он все еще расстроен и зол на них за то, что они сказали об их с Сохо отношениях и о самом Сохо когда думали, что их никто не слышит, и это заставляет его сдерживать гнев, поселившийся у него в груди и в голове. Они смотрят на него настороженно и Гонхи это задевает, они смотрят на него так, словно он вдруг стал им чужим, они смотрят на него с жалостью, словно его ориентация — это болезнь, от которой его нужно излечить, они готовы быть рядом с ним в этот трудный период, потому что они его родители, они готовы его понять, но не готовы принять, словно они ждут, что когда-нибудь он вылечится и снова станет таким, как раньше. То, как его родители смотрят на него причиняет ему боль. Ему так хочется, чтобы рядом был Сохо, чтобы он мог чувствовать себя защищенным рядом со старшим, но его нет и Гонхи приходится справляться в одиночку. Он чувствует себя таким потерянным. Его родители смотрят на него с ожиданием. — Мне жаль, что я молчал об этом так долго, — говорит тогда Гонхи, опустив голову. Они молчат, и он добавляет: — простите, что я разочаровал вас своим признанием. — Ты никогда нас не разочаруешь, мой милый, — отвечает ему мать и Гонхи слышит в её голосе искреннюю улыбку, — и не в этот раз. Мы с папой очень любим тебя и всегда будем любить. Просто мы очень беспокоимся за тебя, вот и все. — Не нужно, — качает он головой и настороженность, застывшая на его лице очень медленно уходит, постепенно стирая хмурые морщинки вокруг напряженных глаз, — я уже не ребенок, мама. Я прекрасно знаю, что я делаю. — Ты еще очень юн, Гонхи, — в уставшем голосе отца, к удивлению Гонхи почти что скользит мольба и Гонхи теряется не зная, как на это реагировать. Его отец выглядит строгим, но одновременно подавленным, — мы не разочарованы в тебе, мы тебя любим, но мы с мамой тоже были молодыми и мы оба знаем, что в твоем возрасте мир воспринимается совершенно иначе. — Говорит он. — Любые отношения… Предполагают большую ответственность и мы с мамой не сомневаемся, что ты знаешь об этом, мы правильно тебя воспитали, но ты вряд ли осознаешь последствия, к которым может привести подобная неприемлемая в корейском обществе связь. Пойми, мы с мамой просто хотим, чтобы ты был счастлив и был в безопасности. Чтобы ты жил правильно, как все нормальные люди. Гонхи отступает, защищаясь. Хмурые морщинки вновь рассыпаются вокруг его покрасневших от недавних слез, глаз. Он сердится и вся его напряженная поза говорит об этом. — Я счастлив с хёном, — говорит Гонхи твердо и его мать, собиравшаяся что-то сказать замолкает, так и не произнеся ни единого звука, — о какой нормальности ты говоришь? Что, по-твоему, ненормального в моих чувствах? То, что Сохо — мужчина, ничего не меняет, мы любим друг друга и заботимся друг о друге, как любая другая пара, как вы с мамой, разве мы делаем что-то плохое, встречаясь? Мы ничего не нарушаем, но почему для тебя нормально, когда мужчина любит женщину и ненормально, когда мужчина любит мужчину? Я испытываю к Сохо-хёну те же самые чувства, которые ты испытываешь к маме, так почему это неправильно? — Сынок, — краснеет отец то ли от смущения, то ли он подступающего гнева и это нервирует Гонхи еще больше, — сравнивать наши с мамой отношения с чем-то подобным… — Почему нет? — голос Гонхи дрожит от напряжения, словно готовая лопнуть струна. — Разве у чувств есть пол? Разве ты любишь меня не так же, как Кёнхи или Хисон, раз мы все трое — твои дети? Или ты любишь их больше, потому что они — твои дочери, а меня меньше, потому что я — твой сын? Так что отличает чувства мужчины к женщине от чувств мужчины к мужчине? Отец Гонхи тяжело вздыхает, скользнув побелевшими от напряжения пальцами по глазам. — Я люблю вас одинаково, — говорит он после недолгого молчания, — вы все трое — моя кровь и плоть и за каждого из вас я в ответе, даже если вы уже выросли и считаете, что можете принимать правильные решения без негативных последствий. Но подобная связь — совершенно другое, Гонхи, и даже если бы мы с мамой были не против, отношения двух мужчин в современном корейском обществе — порицаемое явление и я не хочу, чтобы тебе пришлось испытывать на себе негативные последствия этих отношений, которые рано или поздно наступят — это закономерный итог! Ради Бога, подумай сам, что ждет вас в будущем, если вы продолжите? Ни семьи, ни положения, ни карьеры, постоянные неудобные вопросы, осуждение, как ты объяснишь людям кем вы приходитесь друг другу через год или два, когда вы станете старше? Как вы собираетесь дальше строить свою жизнь? Пойми меня правильно, знаю, мы никогда не говорили с тобой и твоими сестрами о гомосексуализме, но это не значит, что мы гомофобы или отрицаем существование подобного, я верю, что ты действительно любишь этого Сохо, я просто не хочу, чтобы ты испытывал боль из-за подобного рода непонятных отношений с каким-то мальчишкой, который запудрил тебе голову романтическими бреднями о нормальности подобной связи! Гонхи нервно сглатывает. Внутри у него плещется гнев, острыми язычками пламени облизывая изнутри, до липкого жара на коже. — Они не непонятные, — говорит он прежде, чем успевает сформулировать саму эту мысль и ему тут же становится страшно из-за того, как открыто возражает родителям, которые действительно беспокоятся за него, — мы давно вместе и он мой парень… — Гонхи! — рявкает отец несдержанно и Гонхи вздрагивает, напуганный тем, что на него так внезапно повысили голос. — Это так! — огрызается он сердито, хотя внутри у него все дрожит. — Я знаю, что ты пытаешься сказать, но Сохо-хён действительно любит меня и он никогда не делал мне ничего плохого! Почему вы думаете, что он запудрил мне голову, если вы даже не знаете его? — Мы так не думаем, дорогой, — голос его матери наполнен глубокой, неподдельной печалью и тревогой, и это ранит Гонхи так сильно. — Просто мы очень растеряны, вот и все. Пойми нас правильно, ты встречался с девушкой в старшей школе, потом уехал в Сеул, встретил там Сохо и теперь приезжаешь домой и говоришь нам о том, что вы с ним встречаетесь… Как мы с папой можем не беспокоится за тебя, ведь отношения между мужчинами, это совсем не тоже самое, что отношения между мужчиной и женщиной… Гонхи, мы просто очень боимся что ваша связь с этим мальчиком, может он и неплохой человек, но она плохо на тебе отразится… Гонхи сглатывает. Он дрожит от холода, несмотря на то, что на нем надета толстовка и плотная джинсовка, так что ему приходится ухватиться пальцами за дверной косяк, чтобы хоть немного усмирить эту дрожь. — Этого не будет, — бормочет он сухо, но внутри у него нескончаемая тревога переплетается тугими узлами с гневом и Гонхи так страшно из-за этих чувств, которые он испытывает прямо сейчас, ему так нужен Сохо рядом, — вы меня даже не слышите… Это просто глупо, какая разница какого пола человек, если ты его любишь? Дело вовсе не в Сохо, мы с Сохо познакомились, понравились друг другу, начали встречаться, как любая другая пара, как начинают встречаться любые мужчина и женщина, Сохо ни на чем не настаивал и не давил на меня, я хотел этих отношений точно так же как и он и мы оба понимали ответственность, которую нам придется нести друг перед другом за то, что между нами происходит! Он тот человек, с которым я впервые счастлив, так почему вы продолжаете говорить, что эти отношения ненормальны, говорить о хёне такие плохие вещи, вместо того, чтобы хотя бы попробовать понять меня? — Мы тебя понимаем… — тянет отец, Гонхи перебивает, в голосе его звенят истеричные нотки: — Вы меня не понимаете! — громче, чем стоило бы. — Только и делаете, что говорите о том, как это плохо, как это неприемлемо и неправильно, говорите мерзкие вещи про Сохо-хёна совсем не зная его! Обвиняете его в том, что он втянул меня в эти отношения и никак не можете понять, что это было не только его решение, но и мое, что дело не в том, что Сохо «не такой», но и в том, что и я «не такой» тоже! Звенящая тишина повисает в воздухе. Его родители смотрят на него с детским, беззащитным изумлением на лицах и на лице матери Гонхи вдруг видит отпечаток вины. Она винит себя за то, что не заметила этого в Гонхи раньше, что не видела его переживаний на пути становления его предпочтений, что не смогла понять, что с ним что-то не так, не успела поддержать, и что сейчас, глядя на то, как он стоит перед ними, измученный их нападками, стыдящийся самого себя, но так отчаянно защищающий свое право любить мужчину, они оба: она сама и её муж продолжают давить на него вместо того, чтобы принять сына таким, какой он есть. Она смотрит на него с чувством разочарования к самой себе за то, что она посмела отшатнуться от своего ребенка, когда он протянул к ней руки, нуждаясь в поддержке, и эти чувства заставляют слезы скопится в уголках её глаз. — Гонхи…- бормочет она, совершенно разбитая, растерянная, раздавленная и сердце её болезненно ноет в груди при виде глаз её сына, полных слез. Она хочет встать и заключить Гонхи в объятия, каким бы он ни был взрослым — он все еще её ребенок, но она лишь сжимает подлокотник кресла до побелевших пальцев, потому что знает — сейчас Гонхи не примет её, как бы ей этого не хотелось, поэтому она остается сидеть, так и не сдвинувшись с места. Он дрожит так, словно его лихорадит в ознобе и эта волнительная дрожь, опутавшая его тело заставляет голос Гонхи переливаться от отчаяния: — …Я уеду утром, — говорит он, разбитый, растерянный, раздавленный, и вместо того, чтобы вновь попытаться удержать сына, она вдруг, неожиданно для самой себя позволяет ему уйти. — Пусть, — останавливает она тихо, когда её супруг делает несколько шагов к двери вслед за Гонхи, желая вернуть его, — оставь его… И не сдержавшись она наконец так открыто плачет, измученная нервным напряжением, вдруг ослабевшая в объятиях супруга до тех пор, пока ткань его белоснежной рубашки не становится влажной от её слез и только тогда она успокаивается, найдя, наконец, в себе силы, чтобы вновь заговорить.