свободное падение

На ультрамариновом небе тусклые звёзды только-только рассыпались, людей на улице ещё много, причем самых разных, все веселятся, смеются так громко, что даже голова болеть начинает, и кажется почему-то, что Курсед единственный, кто несчастлив в этот момент. Он взгляд поднимает с мокрого асфальта, пялится бездумно на большую круглую луну и чуть не спотыкается, забывая периодически под ноги смотреть. Ему даже не страшно, как раньше, от осознания того, насколько стало похуй на себя и на окружающих. Сейчас и на это стало похуй. Курсед смысла не видит в любом своем действии, а находиться в состоянии ебучего овоща уже стабильно больше года так надоело, что и смысла в жизни он тоже не видит. А ещё не видит себя в будущем — из колледжа отчислили за бессчетные прогулы, да и специальность его явно не впечатляла. Каждую ночь сгорать от одиночества и ненависти к себе, но каждый день брать себя в руки, совать гордость в жопу и выкручиваться, выискивая подработку, чтобы жить хотя бы на что-то. Кое-как копить деньги на то, чтобы раз в месяц отдавать их хозяйке маленькой съемной квартирки на окраине города. Курсед, наверное, жил бы в разы лучше, если б умел правильно распоряжаться своими финансами и не совершать импульсивные покупки во время каждого похода в магазин. Казалось бы, в этот раз он тоже расставляет приоритеты неправильно и принимает очередное важное решение исключительно на эмоциях. Но нет, он впервые обдумывал что-то настолько долго, перестав воспринимать все варианты как глупую несмешную шутку. Привык говорить, что никакой поддержки со стороны ему не надо, что привязываться к людям никогда не будет и всегда все проблемы вывезет сам. Одно дело пиздеть своему окружению, и совершенно другое — самому себе. Самовнушение противная штука, особенно когда внушаешь себе не столь приятные вещи, какие бы хотелось. Он, словно нарочно, меняет свое сложившееся впечатление о мире на более хуевое, тем самым разрушая обстановку вокруг себя и подгоняя под свои реалии. На любом занятии трудно сосредоточиться из-за бесконечного самокопания в совсем неподходящее время. Из-за отсутствия концентрации пропало желание вообще что-то делать, ведь зачем пытаться, если Курсед знает заранее, что ничего не получится? Осталось только желание часами в потолок глядеть в абсолютной тишине и перебирать все свои воспоминания, снова и снова пытаясь найти причину для того, чтобы дальше держаться на плаву. Двери подъезда противно скрипят, а размеренные шаги эхом разносятся по лестничной клетке. На удивление, в подъезде никого нет, хотя Курсед и не хотел бы видеть людей в последний час своей жизни, за все восемнадцать лет хватило. Специально время тянет, и где-то на подкорке сознания угольки страха догорают и тлеют, но назад он уже не отступит — слишком далеко зашёл. Шагает медленно, в голове всё же прокручивая светлые сценарии, которые держатся на последней капле надежды. О том, как кто-нибудь бы переубедил его в последний момент, и Курсед бы поверил всем громким фразам, но немой крик о помощи никто не услышит, не почует неладное и не исправит ситуацию. И Курсед давным давно понял, что всем глубоко похуй, но все почему-то и дальше живут с осознанием этого, а Курсед устал уже. Такой слабак, что аж стыдно. Ком в горле встаёт от мыслей о скорой смерти, и это звучит так не по-настоящему. Это не его жизнь, он просто персонаж нелепого сюжета, в его прочных рамках заточенный без возможности выбраться. Курсед, по правде говоря, так завидовал иногда тем самым компаниям, что собираются почти каждый день — неважно: побухать или погулять, — сам факт, что кто-то проводит свободное время не в блядском одиночестве, уже вгонял в тильт. Не все такие, как Курсед. Наверное. Он не хочет думать об этом, не хочет в очередной раз обесценивать свои проблемы, выискивая людей, которым гораздо хуже. Последний этаж ничем не отличается от предыдущих: в углах разбросаны окурки, а на стенах с выцветшей, потрескавшейся и опавшей местами краской рисуются надписи, кривые и кое-где уже стертые. Курсед немедля люк на крышу открывает, стараясь издавать меньше шума, чтобы лишнего внимания к своей персоне не привлекать. Конечно, это получается плохо, как, впрочем, и любое другое дело, и, наверняка, какая-нибудь бабка через глазок уже разглядела все его действия, но уже похуй на то, кто что там увидел. Свежий воздух ударяет в лёгкие, а небо ощущается так близко, что хочется остаться здесь подольше, лишь бы оттянуть момент заветного шага вниз с двадцати пяти этажей. С такой высоты жизнь кажется лучше, и хочется заиметь крылья, чтобы туда никогда больше не спускаться, не возвращаться к ним — к людям, коим никакого дела до тебя нет, что, казалось, за каждое действие тебя осуждают и ищут повод для обсуждения за спиной. Может, Курсед себя накручивает, заново начинает пиздеть самому себе, что людям на него не всё равно, и похуй в каком ключе. Но почему-то слёзы подступают от понимания своей никчемности. Он опять себя жалеет, таким эгоистом всегда был, хоть и трудно признать до сих пор. В жизни нет такой хуйни, как в фильмах. Курсед не сидит, ноги свесив с края крыши, поначалу даже подойти ближе боится, продолжая заниматься самоанализом и из реальности вновь выпадая, пока ещё ментально. Когда же решается хотя бы встать у края, то перед домом нет толпы неравнодушных, что пытались бы до него докричаться и просили бы, чтоб он этого не делал. Больно, но терпимо. Всё терпимо, вот только терпение не бесконечное. Достает сигарету из помятой пачки, в которой осталось ещё ровно четыре штуки, поджигает и долго пытается сфокусировать взгляд на маленьком тусклом огоньке, что теряется в таком же тусклом свете ночного города. В моменте ассоциирует себя с ним, ведь он бы так же затерялся среди толпы, среди серой массы — друг на друга похожих, вечно хмурых и недовольных людей. Курсед заебался теряться во всём, как будто и нет для него какого-то определенного места вовсе, похуй на то, что судьбой не предначертана роскошная жизнь, раньше больше волновало ощущение того, что ему не предначертана даже обычная жизнь среднестатистического человека, ведь всем, на кого бы он не посмотрел, всё давалось так просто: удачные стечения обстоятельств, связи или банальное отсутствие проблем с головой. Быть может, родившись в семье, где родители ментально стабильны, он бы тоже вырос таким же, всё таки от воспитания и окружения многое зависит, но сейчас менять что-то уже поздно, да и вряд ли получится. Сейчас его волнует только то, что сигарету подожжённую он так и не скурил. Окурок благополучно летит вниз, Курсед вытягивает ещё одну и губами зажимает, смотря на маленькие фигурки людей, что движутся в разных направлениях, и на мгновение мысль в голове мелькает, что может лучше докурить спокойно и с крыши спуститься обратно в подъезд, домой вернуться где-то к часу ночи, попутно зайдя в магазин и вина купив на оставшуюся наличку. А потом наутро проснуться снова невыспавшимся, с головной болью невыносимой, и в таком случае даже таблетками не закинуться, ведь деньги проебаны ещё вчера на блядское вино. Это так приелось, пусть вспоминать и неприятно, диссонанс раскалывает разум на две равных части, и Курсед снова ощущает себя тряпкой, ведь, стоя на краю, так страшно думать о том, что если ты сделаешь шаг, то назад ничего уже вернуть не получится. Затягивается, выпускает дым и переводит взгляд на многоэтажки вдалеке, наблюдает как свет в окнах медленно гаснет, как улицы постепенно пустеют. Курседа здесь никто не увидит, и он не знает даже: считать это минусом или плюсом, хотя, наверное, уже не так важно. Вообще, трудно найти мысль, которая была бы реально важна в данный момент, ведь множество мыслей можно откинуть, забыть, как пережитки прошлого, почувствовать, в конце концов, себя свободным человеком. Курсед убирает в рюкзак полупустую пачку сигарет, у края становится неуверенно, напоследок оглядывается, но, к сожалению или к счастью, на крыше он всё ещё один. Нет даже намека на чьё-то присутствие, так что Курсед с места не сдвигается, пока не передумал. Дышит часто-часто, свежий воздух глотает жадно, пока ещё есть возможность насладиться, правда удовольствием это не назвать, ведь лёгкие всё равно сдавливает сильно то ли от страха, то ли от предвкушения. Холодные руки трясутся не от холода, а губы растянулись в ухмылке дикой совсем. Один шаг навстречу неизбежному сделан, где-то позади остались все нерешённые проблемы и немногочисленные знакомые. Рассекаемый воздух бьёт в лицо, а асфальт всё ближе и ближе. Так странно, что у Курседа не было порыва за что-то ухватиться или закричать. Камень с души упал, ведь больше не будет вечных загонов, комплексов, трудностей в общении с кем-то и с тем, чтобы оплатить хату, не будет времени, чтобы поразмышлять о жизни или попиздеть с рандомным челом в дискорде, не будет запоев и похмелья, не будет бездумных трат на хуйню или наоборот каких-то осознанных целей. Ничего не будет. Всё закончилось. Наконец-то.

***

Перед глазами всё такое же тёмное небо с россыпью звёзд и большой яркой луной, воздух всё такой же чистый и прохладный, а в ушах нет шума от толпы суетящихся прохожих. Вот так выглядит жизнь после смерти? Скорее так выглядит какой-то глупый кошмар, но почему-то Курсед не дома. Конечностями шевелить не решается, боясь почувствовать боль, лишь головой по сторонам вертит, медленно осознавая, что после падения с двадцати пяти этажей он бы не просто сломал себе пару костей — от него бы живого места не осталось, наверно, однако он всё ещё дышит и чувствует абсолютно всё. Под ним нет лужи крови, но больше удивляет то, что он лежит не на тротуаре. Он снова на крыше. Подходить к краю уже не так страшно, не потому что Курсед уже один раз попробовал, а потому что высота в разы меньше. Курсед, внимание сосредоточив на доме напротив, насчитывает пять этажей и может в голове прикинуть, что эти дома примерно одинаковые. Вот только раньше здесь этого не было. Поверить не может, что у него память отшибло настолько сильно. В голову намертво врезался момент, когда пепел, казалось, последней сигареты обжигал замёрзшие пальцы, а дым светло-серый ветром рассеивался куда-то в сторону новостроек, которых сейчас на горизонте не наблюдается. Крыша внешне ничем не отличается, ещё больше настораживает то, что остался даже рюкзак, ровно на том же месте. Это выглядит как плохо сделанная иллюзия, в которой дохуя недочётов и несостыковок, как забагованная игра с непрогрузившимися текстурами, Курсед снова ощущает себя не в своей тарелке. Еще несколько минут назад он представлял реальную свободу от всего и впервые за долгое время ощущал себя так легко, так почему сейчас он снова здесь? И действительно ли прошло несколько минут, а не часов или вовсе дней? Голова моментально вновь начинает трещать от потока мыслей, но почему-то никакого похожего на правду решения не приходит. Изначальный план даёт трещины, одна за одной расходятся, на конце оставляя вопросы. Курседу терять нечего, его никто не ждёт дома, да и за его пределами он вряд ли кому-то нужен — связь с родителями оборвал при первой возможности. Он благодарен, конечно, за то, что они обеспечивали его какое-то время, но по факту ничего большего он и не получал. Он не признает, что жаждал внимания тогда, но он не получал даже каких-то основ воспитания — банальных принципов жизни — из-за чего потом наделал дохуя ошибок. Был предоставлен самому себе, будучи подростком, и смысла не видел как-то продолжать общение после того, как съехал, ведь общения как такового и не было вовсе, находясь ещё под одной крышей. Телефон разряжен, поэтому не судьба узнать, сколько времени сейчас, и понять, сколько Курсед здесь проторчал. Но его это не особо ебет, ибо появилось множество других вопросов, которые вызывают особое любопытство. Хочется узнать то ахуительное стечение обстоятельств, что не дало ему разбиться насмерть нахуй. Ведь не факт, что если Курсед прямо сейчас снова шагнет вниз, то он действительно умрёт, а не окажется снова на той же крыше. Отдаленно напоминает день сурка, вот только это не фильм, а реальная жизнь, в которой всем произошедшим событиям объяснение найти в разы труднее. Курсед рюкзак на плечо накидывает и к люку направляется неторопливо то ли оттого, что опять сомневается, то ли оттого, что впадлу попросту. Жутко хочется курить, затравить дымом прожженные лёгкие и задохнуться, но Курсед оставить эту идею решает, вспоминая про количество сигарет в пачке и держа в голове нежелание деньги тратить на них. Люк за себя дёргает, однако он не поддается ни с первого раза, ни со второго, ни с пятого. К такому жизнь его не готовила — готовила к вещам похуже, кто ж знал, что существование своё Курсед соизволит прекратить именно таким путем, и что у него нихуя не получится. Как обычно, впрочем. Открыть не выходит, сколько бы он люк этот блядский ногой не бил, сколько бы не стучался, тогда он утихает, упорно подавляя желание выместить физически свою агрессию на какой-то другой объект, и шагает ко второму люку, что в другой подъезд ведёт. Дышит тяжело и громко так, что кажется, что это единственный звук на улице сейчас, и Курсед не осознает точно, правда это или нет. Ему достаточно драматичных моментов на сегодня, а то уже и вина где-то на задворках души появляется за то, что полезного не сделал ровным счётом нихуя. Заниматься самобичеванием может бесконечно, но сейчас вообще неподходящее время, так что, протупив около минуты перед крышкой второго люка, Курсед снова за ручку хватается и на себя тянет, и снова провал. И снова прилив агрессии, больше на самого себя, конечно, нежели на того, кто эти люки позакрывал. Дёргает по-новой, стучится, даже прислушаться пытается, но плодов никаких это не даёт. Заклеивая трещины изначального плана, Курсед уже думает о том, что не нужно было и пытаться, а сразу не отклоняться от своего пути, но план по кусочкам разлетается, когда перед застывшим на месте Курседом дверца люка открывается и из неё высовывается паренёк с волосами взъерошенными и глазами по пять рублей. — Ты че там делаешь? — голос мягкий с ноткой недоумения врезается в мозг. Тот парень спускается и отходит, как бы пропуская Курседа, который, к слову, отчитываться ни перед кем собирается, а потому спускается молча и люк прикрывает. Курсед презрительным взглядом смеряет открывшего ему дверь, окидывает этаж и лестничную площадку, примечая снова ободранную кое-где краску, окурки на каждом углу и изрисованный электрический щиток. Пока парень, по всей видимости, здесь живущий, запирает дверцу люка, Курсед не может не заострить внимание на его внешнем виде. По сути одет пиздец просто: кофта белая в черную полоску и штаны в клетку, широкие и изрядно жизнью потрёпанные. — Ты кто вообще, я тебя ни разу здесь не видел. Ты с первого курса, наверное? — Курсед мог бы сказать то же самое, однако он в этом доме был всего раза два, по крайней мере в том, в который зашёл первоначально. Конкретно в этом месте он действительно впервые, хотя подъезд самый обычный, как и в большинстве других панелек, где капитальным ремонтом даже не пахло. Курсед, честно, надеялся, что этот чел отъебется, потому что помощи какой-то ему не надо, а разговаривать просто так и тупо тратить время Курсед не хочет. Всё равно видит его в первый и последний раз, но даже если идти ему навстречу, то и говорить им не о чем. Курсед опасается слишком глупым показаться, хотя он и так, наверно, произвел хуевое впечатление, и терять уже нечего опять же, но складывается стойкое ощущение, что с каждой секундой его молчания количество вопросов в голове у парня того только увеличивается, и уйти просто так не получится. Курсед в одну точку залипает, чуть ли не закрывая глаза, пока суетливый житель этого дома успевает вернуться аккурат в прежнее положение и возле двери встать прямо перед Курседом, только тот своим взглядом замыленным даже не замечает ничего, не слышит и не реагирует, полностью в свои мысли погружённый. — Ау, блять, — пальцами щелкает перед ебалом, но никакого ответа не получает. Курсед лишь отшатывается чуть назад, ресницами хлопая растерянно, — Ты как вообще на крыше оказался? Не знает, что на такое отвечать. Какой путь выбрать: самый лёгкий, где можно сказать сразу о том, что Курсед понятия не имеет, как в это место попал, или тот, что почему-то первым пришел в голову, где нужно лишь уверенно пиздеть, однако хуй знает, куда это заведет. Иронично, что правду — самый простой вариант — Курсед игнорирует упрямо, привык во лжи тонуть и захлёбываться ею так часто, что истину не берет даже на заметку. — Чел, блять, неважно, — голос, раздражённый заметно и отчасти хрипловатый, вынуждает собеседника непонимающий взгляд перевести на Курседа, — Сколько сейчас времени? — Почти одиннадцать, — моментально выуживает из кармана вещь, издалека похожую на несуразный ключ от машины, на экран зелёный смотрит ещё пару секунд после того, как на вопрос ответил, затем обратно убирает, руку из кармана больше не вытаскивая, — Ты.. — Телефон разрядился просто, — Курсед перебивает, не давая снова завалить себя вопросами. Хотелось бы самому, блять, спросить у него, что за хуйня происходит, но похоже он и сам не вкуривает, и Курсед не может его винить за это, хотя желание таковое имеется. По-хорошему, сказать бы спасибо этому парню за то, что дверь открыл, но как-то впадлу вообще разговор продолжать, ибо вряд ли возможно выжать из него какую-то пользу для них обоих, и если этот пацан, быть может, её не ищет, то Курсед спустился с крыши только ради того, чтоб кусочки пазла единого у себя в голове собрать. Однако в этом случае у него нет даже оригинала, чтобы хотя бы на что-то опираться. — Телефон? Ахуеть ты богатый, — похоже на толстый рофл, но интонация нисколько не насмешливая. Курсед огромный болт клал на все шутки неуместные и на парня, перед ним стоящего, который, пусть и помог ему выбраться, но доверия особого не внушал совсем. У него в целом проблемы с доверием к кому-либо, Курсед лучше закроется ото всех, перегорит, но останется целым, чем даст к себе приблизиться, а потом разобьётся на сотни мелких осколков, как лампочка, на которую капля воды попала. Курсед садится на ступеньки, на колени кладет рюкзак и копается в поисках единственной нужной сейчас вещи — повербанка. Вытягивает его за провод, телефон подключает и выдыхает с облегчением, когда экран гаджета загорается. Пацан тот, видимо, уходить не собирается, и наблюдает за ним с неким скептицизмом. Источников света на этаже становится на один больше: Курсед фонарик на телефоне включает, поворачивается к наконец-то затихшему собеседнику своему, что тут же глаза жмурит. Курсед смеётся коротко, успевает разглядеть получше чужие черты лица, затем взгляд на повербанк переводя и осознавая, что на нём тоже заряда мало осталось. Нужно побыстрее дойти до дома. Когда свет вновь излучает только тусклая лампа в одном из углов, тишину разрезает вдоль и поперек очередной тупой вопрос: — Ты откуда это взял? — Купил, блять, — глаза закатывает, гаджет вместе с зарядкой портативной в рюкзак сует торопливо, — Да блять, чё ты так пялишься на меня, как будто повербанк первый раз видишь, — начинает спускаться по лестнице, радуясь в глубине души, что за своей спиной шагов чужих не слышит. — Да, — как снег на голову, блять, вот честно, — Первый раз, — хмыкает тихо, заставляя Курседа обернуться. — Пизда, — на автомате отвечает, — Ты рофлишь? — Говори по-русски. Этот парень напомнил типичную бабку из автобуса, которую хлебом не корми, дай только попиздеть с кем-то да доебаться без повода. Курсед сверлит очевидно недовольным взором силуэт, что остался позади в полутьме, и путь продолжает, но не успевает сделать и пары шагов, как его снова останавливает чужой, уже такой надоевший голос. — Ты ж обратно потом не попадешь, ты в курсе?