Моё море

Они встретились на одном из литературных вечеров, которые ежемесячно проходили в Доме культуры имени Крупской. Туда съезжались по особым приглашениям деятели искусства со всех республик. Писатели, архитекторы, художники, поэты… Фамилии, которыми пестрели входные списки, поражали сознание простого любителя искусства, а для присутствующих были лишь именами знаменитых коллег. Арсению подобные мероприятия не очень нравились. Его лицо было известно, даже слишком известно слишком многим людям, из-за чего порой от поклонников приходилось чуть ли не отбиваться. Поэтому постоянными предметами его гардероба со временем стали средней широты шляпа и тёмные очки. Импортные. — Говорят, Попов сегодня здесь, — услышал он от какой-то дамы неподалёку и поторопился занять место в углу просторного зала. Не хватало ещё, чтобы она заметила его сразу после этих слов. Зачем он пришёл сюда, если не испытывает от этого ни малейшего удовольствия, спросите вы? Дело в том, что какое-то удовольствие он всё же испытывал. Слово — инструмент и оружие в руках умелого мастера, слово способно ласкать, как ручки нежнейшей дамы, и резать, как остро заточенная пила дровосека. Слово способно на такое, о чём многие никогда и не подозревали… Не подозревает и большинство тех, кто собрался здесь просто ради того, чтобы завести полезные знакомства, а не приобщиться к прекрасному, обсудить новые веяния искусства и молодых авторов, только заявивших о себе. Таких людей Арсений презирал и высмеивал в своих произведениях. Арсений Попов был известен и, можно не побояться этого слова, любим среди читателей как талантливый прозаик, трогающий словом самые потайные струны души. Он писал обо всём сразу, не пытаясь угодить ровным счётом никому, кроме самого себя... но получалось в точности наоборот. Произведения Попова восхваляли все, но только не он сам. Душе творца никогда нельзя угодить: творец всегда ищет себя, всегда стремится к большему… Наказание и подарок судьбы. Эта черта характера Арсения спроецировалась и на его отношение к людям. К социуму он относился скептически, впрочем, не отрицая государственной пропаганды о том, что народ должен быть един. Но единым с кем-то вполне можно быть на расстоянии: достаточно того, что ваши взгляды совпадают. — У вас занято? — спросила какая-то особа, подходя к столику, за которым расположился Арсений. — Занято, — бросил он после того, как кинул на неё короткий взгляд через очки. Как несложно догадаться, друзей у Арсения Попова в привычном понимании этого слова не было. Общество понимало друзей как постоянную компанию с посиделками за бокалом вина или стопкой водки, с по-семейному добрыми переписками и с бесконечными историями о совместном времяпрепровождении. Арсений провалился сразу на пункте «компания». Сергей Матвиенко, один из двух человек, которых Арсений подпустил к себе за много лет, конечно, мог заменить целую кучу людей, но всё же компанией не являлся. Самому Арсению это было неважно, но общественность почему-то удивляло, что такая крепкая связь может быть между двумя. Почему? Вопрос совершенно другой. Возможно, все ждали ту громкую дружбу, как у квартета Пушкина, Пущина, Дельвига и Кюхельбекера, чтобы всласть пообсуждать её в перерывах на работе. Вторым человеком, получившим место в сердце Арсения — и это место было тайное и привилегированное, — был парень с непопулярным именем Антон и броской фамилией Шастун. Он был обаятельным юношей, молодым артистом, читающим стихи и прозу со сцены с такой самоотдачей, что, когда он читал драму, слеза проступала сама собой; сама собой расцветала и улыбка, когда он смеялся от счастья со словами о любви. Случайно вышло так, что они начали видеться всё чаще. Они выходили вместе из литературных салонов, потому что им было по пути. Они останавливались выпить кофе за столиком в кафетерии у Невского проспекта. И однажды случайно вышло так, что они стали парой. Тайно, разумеется. Арсений не знал, что чувствует по этому поводу Антон, но сам он чувствовал, что заполняет пустующую полку в своём сознании, а ещё — что впервые за долгое время какой-то человек дарит ему настоящее счастье своим существованием и своим творчеством. Сейчас всё было иначе. Да, Антон был сложным человеком, упёртым, эксцентричным, и это было явным отпечатком его деятельности. С этим Арсений был готов мириться. Но была одна вещь, с которой мириться ему приходилось просто потому, что у него, как ему казалось, не было выбора. Они познакомились на моменте их совместного, но не общего, взлёта. Арсений писал короткие рассказы, от которых иногда веяло лёгкой ноткой социал-демократии, в местные газеты. Антон — закончил училище и выступал в Новом театре, играя мелкие роли второго плана в пьесах Островского. Сейчас они оба были успешными в том, чем занимались, и не зависели друг от друга ни в чём. Так они позиционировали себя друг перед другом и перед обществом. На деле же одна зависимость у Попова была. И состояла она как раз в Антоне. Арсений целиком и полностью зависел от него. Если Антон улыбался — Арсению было хорошо. Если Антон злился — Арсению было плохо. И так до бесконечности. Эта тенденция прослеживалась в произведениях Арсения от и до. Настроения менялись, имея прямую зависимость от того, что творилось в их личной жизни, и при большом желании можно было уловить момент, когда истории Попова превратились в сплошную экзистенциально-философскую драму. Можно было даже назвать конкретный день. В этот день Арсений увидел, как Антон ему изменяет. С какой-то девушкой. У них дома. Да, конечно, Антон извинялся, молил о прощении, применяя все свои актёрские навыки, и Арсений не мог не простить, потому что зависел от Антона уже тогда. Но ничего не поменялось. Всё становилось только хуже, разъедая Арсения изнутри, выливаясь на бумагу уродливыми чернилами, которые складывались в слова о том, что такое жизнь и зачем она вообще существует. Как ни странно, эти настроения принесли ему ту славу, которая была у него сейчас. Сейчас Арсения знали как представителя декаданса, одного из тех, кто вдохнул в это депрессивное направление новую жизнь. А ведь раньше он был модернистом… Не проходило и месяца, чтобы Арсений не видел Антона с новой девушкой. Он всегда говорил, что это для образа, для прикрытия, для того, чтобы никто ничего не заподозрил. И Арсений верил, верил искренне, хоть внутри всё и разрывалось от боли и ревности. Арсению было страшно уходить из дома, зная, что он может вернуться и увидеть, что Антон не один. Снова не один. Серёжа говорил, что это зашло слишком далеко, а Арсений говорил о любви и о доверии. Если Антон заверял, что это для образа, значит, так оно и было. Матвиенко тогда отвечал, что он либо слепой, либо тупой, и уходил, оставляя Арсения со своими мыслями наедине. И так каждый раз. Литературный вечер проходил обычно. Вокруг были слышны разговоры обо всём сразу, звон бокалов, смех, пылкие споры… Вот такая атмосфера, где он — часть события, а не его центр, Арсению нравилась. Ему нравилось слушать всё со стороны, быть некой тёмной лошадкой, а не участником процесса. Внимание ему успело порядком надоесть. В середине вечера начались чтения. По большей части на сцене были приглашённые артисты, но некоторые авторы выходили читать свои отрывки самостоятельно. Тогда Арсений и увидел его. Он вышел на сцену лёгким шагом, словно это место было ему уже знакомо, вот только Арсений его тут никогда не видел. Только из-за того, что в зале воцарилась тишина, Арсений вообще отвлёкся от чтения какой-то предложенной ему газеты. Имя выступающего он, конечно, пропустил. Он начал читать. Держа листы бумаги в одной руке, второй он коротко и точно жестикулировал, словно подчёркивая какие-то моменты рукой в воздухе. Его стихи были ритмичны, в какой-то мере даже агрессивны и провокационны, но они были о том, что трогало каждого человека по-своему. О простой жизни. О светлом будущем. О надеждах. Одним словом, футурист. Это было в новинку для жителей Ленинграда. Арсений такие стихи находил возмутительными. Он читал о том, как посредственны люди в своих страданиях, как банальны они в том, что утопают в горе вместо того, чтобы плыть навстречу будущему. Это противоречило всему, что думал и делал Арсений, всему, о чём он писал. Он закончил под бурные аплодисменты, явно приковав к себе всеобщее внимание. Он улыбался краешком губ, кивая тем, кто подходил к нему, пока он спускался со сцены; коротко благодарил их. Арсений сам не заметил, как встал с места, пока звучали эти совершенно необычные и непозволительно возмутительные стихи. — Напомните, кто это был? — спросил он у стоящего рядом человека. — Дмитрий Позов. Приехал из Москвы специально ради этих чтений, — раздался ответ. — Он уже достаточно известен в общесоюзном центре, в Москве, теперь решил покорить и культурную столицу. — Вот как, — тихо сказал Арсений, наблюдая за поэтом. Дмитрий. — Товарищ Позов! — кто-то задел Арсения плечом, быстрым шагом направляясь к мужчине. — Телеграмма из Москвы! Дмитрий взял протянутый ему листок, развернул и прочитал написанное. Затем поднял глаза, и в этот момент их с Арсением взгляды пересеклись. Дмитрий носил узкие очки, из-за чего его карие глаза казались слегка больше, чем были на самом деле. Арсений сам не знал, почему вообще отметил это у себя в голове. Дмитрий, казалось, тоже подумал о чём-то, неотрывно смотря на Попова. Они прищурились одновременно, затягивая такой бессловесный диалог ещё на несколько секунд. Арсений быстро понял, что этому человеку он явно не нравится, и постарался передать ему своё возмущение относительно стихов через короткое покачивание головой. Дмитрий усмехнулся уголком губ и, сложив телеграмму пополам, отвернулся. Арсению оставалось лишь гадать, что будет дальше и как приезд этого надменного москвича повлияет на то, что будет происходить здесь в дальнейшем. И что-то ему подсказывало, что происходить будет многое…