Ветвь ольхи, венец из дуба

Церулан никогда никуда не торопится. Времени у него вдосталь: друиды всех рас живут где-то раз в десять дольше, чем их не-друидские братья и сёстры. Друиды-эльфы — стареют так же неспешно, как камни. Сам Церулан точно — словно из камня выточен. Не сдвинуть, не разровнять — как ни старайся. — Не суетись, — укоряет он Лию. — Тебе некуда спешить и никому ничего не надо доказывать. Первые пару раз Лия послушно кивает. Её так учили — внимать, запоминать и не спорить. Лия умеет следовать правилам: непредвиденного в её жизни всегда было слишком много. Верность порядку — единственное, что она могла контролировать, что утешало Лию, дарило покой и уму, и сердцу… Это уже неполные тридцать семь лет — совсем не работает. Лия не знает, в который раз слышит Церуланово “Не суетись”, но глядит на него, раздражающе-каменного, и не выдерживает — взрывается, взвивается и почти шипит, отвечая: — Тогда не веди себя так, словно я везде опоздала — и не заставляй ничего доказывать. Ты говоришь одно, а спрашиваешь с меня — совершенно иное. Определись, будь любезен! Она пугается этой вспышки, но не желает забрать назад ни одного слова. А Церулан смотрит на неё, смотрит и вдруг… улыбается. Лие всегда казалось, что с неподвижным лицом он выглядит лучше. Мимика подчёркивает шрамы, делает их заметнее и страшнее — натягивает и бугрит кожу, криво дёргает обожжённое веко и подранную щёку, собирает складки у челюсти… — Ты права, — говорит Церулан. — Извини. Это было несправедливо. Из-за широкой улыбки его лицо искажается, словно насквозь промокший сапог, но… не кажется некрасивым. Церулан улыбается и хвалит её за дерзость. Да как он смеет?! Лия глядит на него и едва не плачет. Она понимает, что скоро нарушит очередное правило.