***
Вдова Боннет ненавидит океан. Можно подумать, она оттаяла к нему после того, как он забрал её мужа. Дважды. Но на самом деле Мэри не особо поменяла своего к нему отношения: глубины всё ещё пугают её, хотя рисовать бесконечную морскую гладь её тянет всё чаще и чаще. Есть в океане что-то ужасное, но притягательное: он похож на катастрофу, от которой не отвести взгляд. Может, всё дело в книжках с картинками, — всех, в которых Мэри смогла найти хоть какое-то упоминание Чёрной Бороды. Его имя не идёт у неё из головы, хоть это и полнейший бред. Эдвард Тич смотрит на Мэри с желтеющих страниц своими горящими, как угли, глазами, скалит клыки, улыбается сквозь дымную бороду. У него куча оружия — то девять пистолетов, то сотня сабель. Длинные когти, которые явно мешают управляться с пистолетами. Иногда — щупальца, тоже дымные, утягивающие на дно целые корабли. Мэри листает книги Стида, которые он оставил дома ещё тогда, когда сбегал в первый раз, и фыркает. Вскакивает с места, отходит от стола. Садится обратно. Обхватывает голову руками. Она не верит в проклятия. Не верит в заманивающих моряков на камни сирен, не верит в «Летучий голландец» и в мертвецов, которые прячутся в тумане. Мэри не верит в чудовищ, потому что все они обычно оказываются людьми. Мэри снится утопающий во тьме маяк и камни, которые не могут остановить монстра. Когда-то давным-давно ей было всё равно, но потом она узнала Стида получше, и он оказался таким же несчастным, как она сама, и теперь она не может перестать рисовать маяки и океан, корабли и чудовищ. Неудивительно, что её новую выставку решают устроить на корабле. Мэри ненавидит океан. Её укачивает на волнах и мутит от запаха соли, крики чаек приманивают головную боль, но она соглашается ступить на борт «Перехватчика», списанного у какого-то выпавшего в немилость военного, и отойти от берега на несколько опасных лиг. Что-то в этом есть: в толпах людей, которые покачиваются на волнах вместе с несколькими десятками её картин, на которых бушует стихия. Странно, но тревожные мысли, кажется, остаются на берегу: Мэри болтает с заинтересованными в покупке людьми, отвечает даже на бестактные вопросы и пьёт, не считая бокалы. Вскоре она начинает покачиваться не только на волнах, но это даже приятно: Мэри может представить себя капитаншей — на целых несколько ужасных минут, потому что она всё ещё ненавидит море — храброй, безрассудной и тоже капельку ужасной. Может, именно поэтому, когда их берут на абордаж, Мэри даже не вскрикивает. Только вздыхает устало, когда огромный пират, от которого пахнет — поразительно! — лавандовым мылом, связывает ей руки. — Мне нравится лаванда, — мямлит она, косясь на одну из своих картин — с пиратским кораблём, на флаге которого виднеются апельсины. — Мне тоже, — пират улыбается, обнажая золотые зубы, а потом снова хмурится, словно позабыл, какую роль играет. — Чья команда нас сегодня грабит? — протягивает Мэри под ошарашенные взгляды своих соседей. — Я могу посоветовать, что тут подороже. — Чёрной Бороды, — отвечает пират, а потом тихонько добавляет. — Можно я заберу вон тот натюрморт с апельсинами? Мэри вскидывает брови — надо же, Чёрная Борода! — а потом кивает. — Я могу подписать, если захотите. — «Для Фэнга!», — радостно замечает пират, а потом замолкает, заслышав тяжёлые шаги, изменяется в лице и торопится исчезнуть в коридоре, попутно захватив натюрморт. Мэри поворачивает голову — слишком резко, потому что в шее тут же что-то хрустит — и замечает, как в залу медленно входит другой пират, и по походке его сразу заметно — он тут главный. Человек — определённо человек, не морок, не туман, не призрак — с копной седеющих волос замирает у вывески, на которой гордо выведено позолотой «Вдова Боннет». Мэри не видела его ни разу в жизни, но сейчас ей кажется, что она узнала бы его и безо всякого представления, так услужливо подкинувшего имя. — Эд? — выпадает изо рта Мэри прежде, чем она успевает себя остановить. И Чёрная Борода — великий и ужасный, куда ниже, чем она его представляла, куда материальнее, чем рисовали его книги — поворачивается к ней, и Мэри... Мэри... Мэри только и может, что подумать: «Чёрная борода нарисована углём, боже ж ты мой!». — Вдова..? Голос Чёрной Бороды — нет, Эда, теперь Мэри никогда не сможет назвать его иначе даже про себя — вырывается из него не рыком и не потусторонним гулом, а надтреснутым шёпотом, к которому он, похоже, и сам не готов. Он даже не замечает, что она назвала его Эдом. И Мэри видит в его глазах что-то загнанное, что-то похожее на то, что видела когда-то в зеркале. Это страх, понимает она. Чёрная Борода боится её вывески. Боится того, на что она намекает. Мэри прикрывает глаза, вздыхает и поднимается — она давно развязала верёвки и ждала лишь удобного момента для того, чтобы сбежать. — Мистер Тич, — заявляет она чуть заплетающимся языком. — У вас безупречный вкус.***
Мэри Боннет сидит в капитанской каюте, которая — она уверена в этом так же точно, как в том, что к маякам лучше не приближаться — принадлежит её дважды покойному мужу. Всё здесь кричит о Стиде: дорогая отделка, изысканная мебель, две люстры и особенно камин. Камин, по виду, не разжигали уже довольно давно, да и окружающие его книжные полки сейчас пусты, но когда-то это наверняка представляло собой довольно занятное зрелище. Но больше всего его выдаёт картина с маяком — та самая, которую Мэри подарила ему на годовщину. Она и не знала, что он забрал её с собой! Мэри Боннет сидит в уютном кресле и стремительно трезвеет. Она больше не чувствует себя ни храброй, ни ужасной. Безрассудной, правда, ещё как. Она всю дорогу болтала о второй смерти своего мужа — как не рассказать о таком потрясающем представлении! Болтала, пока её тащили по коридорам «Перехватчика», пока перевязывали верёвкой и перекидывали на пиратский корабль... закрыла рот только тогда, когда встретилась взглядом с типом, который выглядел так, словно учуял под носом что-то отвратное. Ей почему-то очень не хотелось, чтобы он тоже узнал о том, какой впечатляющей была вторая смерть её мужа. Чёрная Борода тащил её бесцеремонно — она ударилась коленками о борт и задела виском какую-то деревянную деталь, вмиг вспомнив, почему никогда бы не стала жить на корабле. А потом оставил её в каюте без присмотра. В другой раз Мэри ждала бы, что из вон той потайной двери — её не обмануть, глаз давно намётан — вывалится её почтенный муженёк, и они все хорошенько посмеются. Но, будь это так, Чёрная Борода не одарил бы её таким взглядом. Она ведь сможет собственноручно пошатнуть всю его устрашающую легенду! Человек с такими глазами не может быть чудовищем. Мэри в этом разбирается. Мэри ведь художница. — Что, так и оставим целый корабль? Там же полно... Дверь в каюту открывается и впускает в себя Тича, который при дневном свете выглядит со своей нарисованной бородой ещё более нелепо, чем в тусклом свете свечей. Спешащий за ним пират — тот самый, который кривился на палубе, — почти впечатывается носом в закрывшуюся перед ним дверь. Мэри выпрямляет спину и складывает на коленях руки, словно она в кабинете директрисы своей старой школы, а не на пиратском судне. Чёрная Борода останавливается напротив неё и скрещивает руки на груди — словно он в самом деле строгая учительница. Стянутые в неаккуратный узел волосы только добавляют сходства. Правда, никто в её старой школе не стал бы рисовать себе бороду. Даже для смеха. — Я — Мэри, — Мэри протягивает Тичу руку, потому что уж чему её в школе научили, так это вежливости — пусть и вспоминала она о ней только тогда, когда других вариантов у неё не оставалось. — Мэри Боннет. Чёрная Борода прищуривается, и Мэри убирает руку. А потом неуверенно ёрзает на стуле. — Его ведь не загрыз никакой леопард? Мэри замирает. Поднимает глаза на самого страшного человека во всём океане, и прыскает. — Нет, конечно, — машет рукой Мэри. — Хотя это была бы замечательная смерть.***
Мэри никогда не думала, что однажды ей придётся рисовать картину для легендарного пирата. Впрочем, она никогда бы не подумала, что её муж тоже станет пиратом — пусть не легендарным, но, как говорят, у него ещё всё впереди. Разговаривать с Тичем трудно — иногда он замолкает, иногда срывается на рык, иногда начинает бродить по комнате, как запертый в клетке тигр. Несколько раз Мэри вздрагивает, потому что почти уверена: сейчас Тич вспомнит, что он вообще-то пират, а вовсе не «приятный малый», и выбросит её за борт. Прямо сквозь окно каюты. Краски находятся у Фэнга, который заглядывает в каюту за подписью: он стащил их из каюты самой Мэри, и Мэри совсем не против. Рисовать на борту неудобно, но она привыкает, потому что человек привыкает ко всему — даже к буравящему взгляду пирата, в которого влюблён твой покойный муж. Их разговор похож на матч по фехтованию: вот только Мэри никогда особо не умела орудовать шпагой, и потому о некоторых вещах может только догадываться. Первое: у Стида реквизировали корабль. И сам он, похоже, пока до него не добрался. Второе: её непутёвый муженёк умудрился разбить сердце самому ужасному пирату на свете. Пирату, который рисовал на себе бороду, сворачивал волосы в гнёзда и, судя по сваленным в углу контейнерам, поедал мармелад в промышленных масштабах. Третье: гроза всех морей на самом деле действительно «приятный малый». Клуб вдов не будет разочарован. Мэри плохо фехтует, но за все эти годы она научилась говорить о своём муже правду — во всём, кроме его скоропостижной смерти, конечно. Пусть он разбил сердце самому Чёрной Бороде, но сделал это явно по глупости. Мэри рисует маяк, море и кракена. Потому что, конечно, может.***
Следующая выставка вдовы Боннет имеет оглушительный успех: и не только из-за слуха о том, что её похитила команда Чёрной Бороды, от которой она умудрилась сбежать, но и из-за новой линейки работ, от которой некоторые леди, говорят, откатываются в обморок. Мэри рисует то, чего боится: бездну океана, в которую смогла ненадолго заглянуть, неизведанные глубины чужих сердец и чудовищ с человеческими глазами. Мэри рисует маяки, натюрморты с апельсинами, Дага и портреты своих детей. Мэри надеется однажды получить приглашение на свадьбу — она слышала, пираты умеют закатывать вечеринки.