Крепость богов

       5 лет спустя — Ах ты ж сорванец, иди сюда!       Омега подхватывает на руки двухлетнего ребенка, и вовремя. Ребенок семенит своими маленькими ножками по высокой траве прямо к пламени кузницы. Лу и не знал, что его сердце может так сильно биться в тревоге за одного маленького человека, а все его существо трепетать при одном только взгляде на своего ребенка. — Бекхёна, ну куда же ты? — обеспокоенно спрашивает Лу. — Блестит, папа, — указывает тонким пальчиком ребёнок на только что отлитые острые наконечники. — Твой сын так падок на блестящее? — смеётся кузнец рядом. — Истинный омега растет. — Истинный воин, — возмущенно бубнит Лу, — его привлекает оружие. — Аа, ну… тебе виднее, — беззлобно смеётся кузнец и достаёт из кармана широкого кожаного фартука медный кругляшок — украшение для волос. — На, держи, — протягивает украшение малышу. — Для таких красивых волос никакого украшения не жалко. Откуда у твоего малыша такой цвет волос? Огненный… Кузнец заворожённо смотрит на переливающиеся охристые пряди волос ребёнка. Ни у кого из собратьев он такого не видел. — От отца, — с улыбкой говорит Лу. — А глаза точно твои. И не спутаешь, чей он сын. Лу кивает с благодарностью и уносит восторженно лепечущего от подарка ребёнка, направляясь к стрельбищу. В этот момент к воротам крепостной стены подъезжает несколько телег, наполненных рудой. Впереди идёт высоченный и широкоплечий альфа, и тоже с ребёнком, шагающим рядом с ним. Маленький альфа, лет пяти, с чёрными блестящими глазами и тёмными длинными волосами, немного чумазый, а пальчики с уже въевшейся пылью от угля и руды. Волосы мальчика заплетены в три аккуратные тугие косы, в которых то и дело блестят на солнце медные бляшки. Маленький альфа серьёзен не по годам, смотрит вокруг пытливо, но с затаённым восторгом в глубине чёрных глаз. А когда видит омежку с огненными волосами — замирает на месте, пока отец не подталкивает дальше. — Блестит, — снова кроха Бэкхён тянет руку, на этот раз к мальчику. — Нельзя, Бэки, — смущённо бубнит омега, крепче прижимая к себе ребёнка. — Совсем несносный, — с любовью журит он сына и уносит всё дальше. А Бэкхён смотрит через плечо папы на незнакомого мальчика и всё так же тянет руку. — Отец, — зовёт маленький альфа своего родителя. — У него волосы, как пламя костра. — Ох, Чанёль, — смотрит на своего сына Дерт, — не стоит тебе смотреть на этих омег. К нартам они относятся пренебрежительно, за людей не считают. Ещё ни один альфа из нас не был допущен и близко к стенам крепости. — А ты? — удивлённо смотрит Чанёль. — Ты же каждый раз привозишь руду к крепости. — То другое, — досадливо выдыхает мужчина. — Мы, нарты, что рабы для амазонок. А я, кажется, ценный раб, потому как рудники с серым камнем на мне. Не знай я толка в руде, век бы нам не видать того достатка, что есть сейчас у нас. Мальчик задумчиво смотрит вокруг — он впервые покинул пределы поселения и ни разу не видел амазонок. И так оказалось, что самым первым Чанёль увидел Бэкхёна, навсегда поселившегося в сознании и сердце маленького альфы. — Дерт, добро пожаловать, — кузнец приветствует альфу с широкой, но чуть высокомерной улыбкой. — Новый обоз с рудой, как всегда, вовремя. Тебя желает видеть наш царь.       От услышанного Дерт теряется на мгновение, распахивая в изумлении свои большие чёрные глаза. Царя амазонок он видел всего один раз — тем далёким памятным днём, когда на дрожащих ногах повёл их отряд к горе Харома. С тех пор прошло пять лет, но кузнец как сейчас помнит тот страшный день. И каждый раз, смотря на своего сына, Дерт вспоминает, кто дал ему имя наречение.       Его отводят к восточной части крепостной стены, к Дому сороки. Меж глиняных домиков с соломенной крышей ходят смотрители, проверяя каждое строение, волнуя и без того настороженных птиц в гнёздах. Дерт с любопытством смотрит, впервые видя знаменитый Дом сороки. Дальше ворот крепости он никогда ничего не видел. Чанёль тоже смотрит вокруг пытливыми глазами, особенно на птичьи гнёзда, не зная их ритуального значения. Сегодняшний день маленький альфа запомнит на всю жизнь. — Неужто ты сына привёл, храбрый Дерт? Позади них слышится высокий и мелодичный голос царя. Кузнец стремительно оглядывается, видя пред собой немного подзабытые, но столь же ослепительно красивые черты. — Приветствую великого царя амазонок, — склоняется альфа перед царственным омегой и тянет руку к сыну, заставляя того нагнуть голову. От понимания, что перед ним сейчас сам царь амазонок Чанёль приходит в нескрываемое волнение, смотря сияющими глазами на омегу и его свиту за спиной. Рядом с царём его свита и телохранители, разодетые в стальные кольчужные рубахи и в сияющих на солнце шлемах. Дерт узнаёт главного надсмотрщика над поселениями нартов — Лэя — и настораживается его хмурого тёмного взгляда. Но то, что альфа видит в следующее мгновение, заставляет позабыть обо всём вокруг и его самого, и маленького мальчика рядом. У стройных длинных ног правителя амазонок плавно потягивается огромная кошка необычной рыжей окраски с чёрными рваными полосками. Все прослышали о неведомом звере царя амазонок, подаренном ему его возлюбленным, но видели воочию лишь немногие. Отныне и Дерт с Чанёлем среди них. Сокджин хмыкает беззлобно, с любопытством глядя на мальчика. Он прекрасно помнит тот день, когда перед ним развернули мохнатую овечью шкуру, в которую был завёрнут едва родившийся младенец. А сейчас перед ним маленький, но крепкий мальчик. И с одного взгляда становится ясно, что в будущем он станет сильным и красивым альфой. — Подойди ко мне, Чанёль, — Сокджин оставляет без внимания приветствие нарта, во все глаза рассматривая маленького альфу.       Чанёль подходит медленно, не робея и не страшась, а лишь восхищённо смотря на великолепного омегу в серебристых доспехах и совсем чуть-чуть с испугом на полосатую кошку. Таких красивых шелковистых волос, как у царя амазонок, он не видел ни у кого. Лицо белое и гладкое, карие глаза прозрачные и взгляд такой обманчиво ласковый. Пухлые губы расплываются в улыбке, и мальчик немного теряется от всей этой красоты. — Ты знаешь, что означает твоё имя? — «Сияние силы», великий царь амазонок, — с лёгким поклоном отвечает мальчик. — А знаешь от кого у тебя такое имя? — Его дал мне вы, — выдыхает Чанёль. — Так сказал отец, — кивает он в подтверждение. — Что ж, — тихо смеётся Сокджин, наклоняясь к мальчику. — Вот мы и встретились наконец. Твой сын будет истинным богатырём, — с улыбкой заключает Сокджин, всё так же пронзительно смотря на мальчика. — Таким, какими были герои нартов. И, быть может, однажды его призовут в Дом Сороки, удостоившись чести разделить ложе с амазонкой. Тигрица лениво разевает рот, высовывая длинный розовый язык и обнажая белые острые клыки, отчего Дерт порывисто шагает ближе к сыну, и ему не скрыть страха за своего ребёнка. Но тигрица, словно ручная кошка, ластится к ногам своего хозяина, не предпринимая попыток нападения. — Лэй доложил о новых залежах руды, чему я невероятно доволен, — спокойно и немного высокомерно продолжает Сокджин. — Однако есть то, чем ты должен заняться со столь же похвальным рвением, что и добычей серого камня. — Как прикажет великий царь амазонок, — Дерт склоняется покорно, готовый выслушать правителя. — Крепость амазонок должна быть заново возведена, но теперь из камня. Готовься в дальнюю дорогу, Дерт, поскольку мне нужен белый камень.       Кузнец вскидывает ошарашенный взгляд, понимая, что им — ему и его народу нартов — предстоит сделать: раскалывать и обтёсывать камни, возводить стены, выкладывать площади… И всё это из крепкого белого камня. Но самое трудное — его ещё нужно доставить к крепости из земель столь отдалённых, что путь в него займёт многие и многие дни! — Но… белый камень есть только… — Есть у алан*, я знаю, — продолжает за альфу Сокджин. — Путь в эти края ты знаешь. Тебе нужно подготовить обозы, чтобы доставлять камень бесперебойно. Лэй снарядит всё необходимое для обозов, тебе следует собрать всех выносливых и крепких альф, если, конечно, таковые остались среди нартов, — насмешливо итожит царь. Дерт и сам всё понимает и осознаёт, какая работа им предстоит. Но не трудности страшат кузнеца, а что ещё пострашнее. — Дозволь сказать, великий царь амазонок, — понуро и обречённо просит альфа, без надежды на то, что дождётся понимания и жалости. — Чтобы привести и обработать белый камень, понадобятся силы сотен нартов, мы и не отказываемся — покоримся воле царя амазонок. Но тогда наши пашни останутся невспаханными, просо не посеянным, и в поселениях настанет голод. Смилуйся, великий царь амазонок, пощади наших детей! Сокджин слегка хмурит красивые брови — не по нраву ему прошение кузнеца, и нет ему никакого дела до нартских детей. Он думает о своём собственном, ещё не родившемся ребёнке. Да, царственный омега до сих пор помнит о своём сне, всё так же считая его пророческим, и верит, что в один великий день во главе войска амазонок рядом с ним будет стоять его сын. Сокджин желает, чтобы в наследство царственному отпрыску досталась крепость не только сильная и неприступная, но и величественно прекрасная. Такая, которой будут восхищаться и воспевать в сказаниях и песнях. Гузерипль — крепость, которой будет править его сын. И потому Сокджин приложит все свои усилия и знания, чтобы сделать это место таковым. — Пусть нартские женщины впрягаются в плуг и пашут землю, если хотят прокормить своих приблудов. Свое слово я уже сказал, и неповиновения не потерплю. Отправляйся обратно в свое поселение, Дерт, и начинай готовиться к походу обоза.       Кузнец повинуется, склоняется низко и протягивает руку к сыну. Более в крепости амазонок их не задерживают, и пустые телеги, поскрипывая деревянными колёсами, уходят по дороге к скалам, оставляя за собой вечно шумящее побережье.       Чанёль оглядывается на крепость в желании запечатлеть его очертания в памяти, как снова видит всполох огненно-рыжих волос и тонкий звонкий смех вперемешку с ворчанием взрослого — тот самый омежка с длинными рыжими волосами бежит по крепостной стене в полном довольстве, что удалось обхитрить родителя и остальных дозорных амазонок. — Бэкхён! Несносный ребёнок, погоди же!.. В сердце маленького альфы что-то затрепыхалось странное, волнительное, отчего скулы зарделись алым. Он сам не осознаёт, как смотрит с улыбкой на рыжее чудо, стремительно несущееся по стене, и слушает с упоением звонкий омежий смех. — Отец, — порывисто оборачивается Чанёль к родителю. — В следующий раз возьми с собой снова в крепость. — Возьму, Чанёли, — глухо, но ласково отзывается кузнец, его голова занята сейчас совсем другими мыслями. — Обязательно возьму.

***

Дозорный всматривается в густой сумрак ущелья, столетнюю тишину которого пронзают звуки десятков гружёных арб: по каменистому дну ущелья один за другим тянутся повозки с глыбами белого камня. Погонщики в почерневших лохмотьях ведут мохнолапых коней под уздцы или сидят на облучке, безвольно понукая лошадьми. — И давно ты их заприметил? — дозорный обращается к молодому пастуху, который и привёл его сюда. — Второй день как, — кивает пастух, ниже склоняясь к земле, и шепчет совсем тихо: — Сначала думал, что телеги просто по ущелью едут, мало ли кому камни понадобились. Но тут целые обозы, и едут всё бесперебойно, всё везут и везут. Пустые обратно возвращаются, а гружёные уже мимо них едут. Но не это главное, — ещё тише шепчет пастух. — Вот, смотри, сейчас выйдут. Не успевает дозорный спросить, что именно, как в конце обоза показываются двое всадников, от вида которых у молодого альфы дух захватывает и одновременно внутри позорно жила дрожит от непонятного страха. Всадники столь великолепны, сколь и опасны. Их серебристые незнакомые доспехи сияют даже в сумраке ущелья: кольчужные рубахи струятся до середины бёдер, нагрудники выкованы затейливым орнаментом, наплечники, нарукавники и шлем украшены драгоценными камнями. За плечами у каждого колчан, полный стрел, а к крупу коней привязаны копья с такими же серебристыми наконечниками. Их крепкие стройные бёдра обнажены, а короткие кожаные сапожки обхватывают тонкие икры. — В самом начале обоза ещё двое всадников, — еле слышно хрипит пастух. — И так с каждым обозом. И кажется мне, что эти воины… — Омеги! — договаривает дозорный, озвучивая предположение пастуха. — Кто же эти диковинные всадники? — дозорный скорее самого себя спрашивает, ибо понимает: пастух в столь же большом неведении, что он сам.       До самой ночи дозорный следит за продвижением обоза, притаившись в крохотном зазоре между скал, высоко над ущельем. Лишь под покровом ночи он спускается на дно ущелья, спеша доложить об увиденном своему князю. Спускаться в ущелье ночью — смерти подобно. Но дозорный знает дорогу как свои пять пальцев. Яблоневые скалы нависают над ним, пока альфа устремляется по дороге арб, достигая первого отрога скал. Здесь он переждал остаток ночи и с первыми лучами зари отправляется далее, уже слыша за спиной грохотание десятков колёс.       Великая «дорога нартов» расстилается перед ним широкими ровными краями, уходя далеко за горизонт. Когда-то, сотни и сотни лет назад, когда по земле ещё ходили исполины-нарты, они и вытесали эту дорогу среди скал, проложив путь к четырём вершинам: к «Горе счастья», Теберде, Шхаре и Ушбе. Теперь же по ней ходят люди — потомки некогда непобедимых героев, в которых мало что осталось от доблестных предков. Но народ зихов сохранил славную память о нартах, хоть и не принадлежит более к ним. Из скотоводов они постепенно превратились в коневодов, разводя огромные табуны лошадей: тяжеловозов, тонконогих скакунов, стремительных русаков и выносливых боевых коней, и тем известны среди многих племён. Тонкий условленный свист раздаётся в предрассветной тишине ущелья, и отдалённое ржание доносится в зыбком тумане над холмами. Дозорный седлает своего подоспевшего коня и устремляется по дороге, выходя наконец на равнину изумрудных лугов. Вокруг, куда глаза ни кинь, ширь безбрежная, мягко перекатывающаяся пологими холмами, сплошь покрытая сочной высокой травой. К югу от ущелья находятся огороженные выгоны для табунов. К западу — бескрайние луга сезонных пастбищ. Дозорный минует выгоны, не задерживаясь и не давая себе времени на отдых, спеша к князю. На одном из выгонов дозорный расспрашивает о князе, зная, что тот всё время в разъездах. Невозможно застать князя где-нибудь у себя дома, праздно проводящим время. Он всё время то на одном, то на другом пастбище, среди табунщиков, со своей дружиной объезжает бескрайние луга и не брезгует простым трудом. Порой князя можно застать собственноручно подковывающим коня. Вот и сейчас, подъезжая к выгону, дозорный видит князя с пастухами, делящих табун на меринов и кобыл. Князь Рида́да — альфа исполинского роста и силы, с заплетённой длинной тугой косой на макушке, с выбритыми висками и затылком, с длинными выстриженными усами и густыми бровями. Грозная, немного пугающая и настораживающая внешность альфы вводит в заблуждение тех, кто не знаком с князем и не знает нрава правителя. Рида́да строг, но справедлив и считает личный пример лучшим примером для других, а поступки действеннее любых слов. Он первый из зихских правителей, кто стал князем не по крови, а по призванию — соплеменники сами его выбрали, призвав на княжество. — О, Рида́да, — склоняет голову перед князем подоспевший дозорный, — в ущелье замечены неизвестные всадники. Они сопровождают обозы с камнями. — Спешивайся, дозорный, — кивает ему князь, жестом указывая на шалаш за своей спиной. — Доложишь всё после того, как поешь и жажду утолишь. — Благодарю, о Ридада. Дозорный на чуть дрожащих от долгой скачки ногах направляется к шалашу в сопровождении князя и лишь сейчас замечает мальчика рядом с ним. Молодой княжич совсем ещё юн — не более восьми годов, и мало похож на своего отца, пойдя чертами, видимо, в папу-омегу. Мальчик, стараясь не отставать от табунщиков, повторял их движения, резво и громко выкрикивая и отгоняя меринов от молодняка. Но, увидев, что отец отходит к шалашу с прибывшим воином, поспешил вслед за ними. — Хосок, — подзывает его отец, — принеси дозорнику мяса из котла и отварного проса, да передай, чтобы бузу свежую принесли. Тот подрывается, со всех ног несётся к костру, где пастухи готовят еду, — мальчик рад быть полезным. Ридада смотрит вслед сыну с тем довольством, которое может испытывать истинно любящий родитель. Едва утолив жажду и откусив ломоть лепёшки, дозорный докладывает обо всём, что увидел и услышал, в подробностях описывая диковинных воинов-омег. Не забыл упомянуть и их необычное оружие, блестевшее серебром. Князь слушает внимательно, не забывая подкладывать усталому дозорному, всю ночь проведшему за наблюдением и всё утро скакавшему без устали, куски вареного мяса и рассыпчатое золотистое просо. Он и сам ест вместе с гостем, разделяя с ним хлеб-соль, пока Хосок разливает им в чаши ароматную бузу. — Значит, говоришь, омеги? — задумчиво, скорее сам себя спрашивает князь. — Все до единого, о Ридада. Уж сколько мимо меня не проехало всадников-воинов — все омеги, а погонщики — альфы. Именно то мне и показалось странным. Альфы подчинялись им беспрекословно, словно рабы. — А оружие из серебра? Не понимаю, как этот мягкий металл может им служить для устрашения. — Возможно, и не серебро это вовсе, о Ридада, а металл, который нам неведом. Дозволь и дальше проследить за ними, ведь зачем-то им эти камни нужны, да ещё в таком количестве. Князь призадумался, сверяя в голове всё, что услышал. Странно всё это. Уж сколько лет по Дороге нартов никто особо не ходил, а через ущелье Яблоневых скал тем более. Да и любопытство в нём разыгралось: воинов-омег у зихов отродясь не было, омежий удел — домашний очаг и воспитание детей. Так испокон веков у них заведено. Но решение всё же князь принимает. Ридада смотрит на сына с улыбкой и лукавым прищуром чёрных глаз. — Поскачем к ущелью, Хосок? Увидишь Дорогу нартов. — Да, отец, — без раздумий и с ликованием соглашается мальчик. — Вели отряду готовиться, — обращается князь к дозорному. — Завтра с рассветом выйдем. Отдыхай и набирайся сил. После слов отца Хосока приходит воодушевление, остаток дня проведя в нетерпении, хоть и был занят делами далеко не праздными. Княжич трудится, не отставая, а порой и наравне с табунщиками, подгоняя коней к водопою, помогая им с кормом для жеребят. Для юного альфы это честь и радость — находиться среди табунщиков. Хосок воспитан на легендах о знаменитых нартских лошадях: тонконогом Альпе, златогривом Шагди и могучем Тхужей, и порой представляет себе, что и среди их табунов растёт молодой жеребец, что станет подобен легендарным коням героев нартов.

*

Ближе к вечеру отряд князя направляется обратно в поселение, дабы собраться в поход. Князь видит родные очертания длинных домов с соломенными крышами, и в сердце молодого альфы ликование и одновременно — покой: они дома. Так уж повелось у зихов с давних пор, что каждая семья живёт одним большим двором, где старшие сообща воспитывают младших, а младшие в свой срок заботятся о пожилых родителях. А когда настаёт пора одному из сыновей создать собственную семью, для него к родительскому дому пристраивают отдельную комнату, обозначая, что он часть семьи, но имеет некую свободу и независимость. Такие длинные дома — характерная черта зихских поселений. Путник, забредший в такое поселение, может узнать, сколько сыновей в каждой семье, посчитав пристроенные комнаты. Дом князя имеет пока что только две комнаты, одна из которых — кунацкая. Едва голова мальчика коснулась циновки на низкой кровати, заснул в тот же миг. Князь лишь улыбается, смотря на мирно спящего сына, пряча в сердце гордость оттого, каков его совсем ещё юный сын: лёгкий на подъём, но думающий; помнящий, кто он, но почитающий старшего; знающий о многом, но желающий знать ещё больше. Хороший будет наследник и мудрый правитель. — О, Ридада, — глубокий, чуть скрипучий омежий голос доносится со стороны. — Садись за стол, светлейший, отведай мою еду, не побрезгуй. Князь видит перед собой старого прислужника — няньку Хосока. Тот с поклоном ставит перед альфой маленький треножный столик. Князь поел на выгоне с табунщиками, отведав зажаренные бараньи бока с пшенной кашей, но отказать старому омеге, который, наверное, ждал их, он не может. Чувствуется, что тот приготовил еду для них с заботой и любовью. — Жаль, княжич уснул, так и не поев, — кручинится старый омега. — Устал, небось, и на выгоне носился, как угорелый. Ты уж побереги его, о светлейший, мал ещё он. — Я в его годы табун через всю долину гонял, и ему пора уже к обучению приступать. Завтра в поход его беру. Не забудь и для Хосока котомку завернуть. Старик омега всплёскивает руками и смотрит на князя глазами, полными тревоги. — Как же так? Далеко ли собрался, о Ридада? — К ущелью Яблоневых скал, а дальше посмотрим. — К Дороге нартов? — старик задумчиво наливает князю густой ароматный пшенный суп, разбавленный молоком. — Зачем же мальца-альфу везти в скалы? Чего он там может увидеть? — Дозорный сегодня прискакал. Говорит, странные всадники появились на Дороге нартов, гонят целые обозы с камнями. — И чем же они странные? — чуть кряхтя распрямляется над столом старый омега. — А то, что все они — омеги, — тихо смеётся альфа, смотря, как вытягивается морщинистое лицо няньки. Но умолкает вмиг, когда слышит последующие слова: — Не уж-то амазонки? — Амазонки? — Ридада произносит неведомое ему слово, словно пробует на язык. — Да, о светлейший, воинственные омеги-амазонки — народ, что живёт у Мутного моря. — Откуда ты о них знаешь? — оживляется князь, удивлённо смотря на старого омегу. — Потому что я сам их видел, — вздыхает тот, и плечи старика печально виснут от воспоминаний. Видя, что князь ждёт рассказа, он со вздохом продолжает: — Я был совсем юным омегой, когда впервые увидел их — прекрасных воинов в сияющих медных доспехах, на великолепных скакунах, но лучше бы никогда не видел, — печальным голосом говорит старый омега. — Мой отец и его братья были лучшими коневодами в округе и славились своими табунами, но главное — у них была матка, ежегодно дававшая самых рослых, быстрых и выносливых жеребят. Амазонки потребовали именно её. Когда же отец и дяди отказались продавать ценную матку, они убили их всех и угнали весь табун вместе с ней. — И никто из альф не смог им противостоять? — неверующе спрашивает князь. — Никто. Всех альф убили, до единого. Пощадили только омег. Оставшись без альф, мы долго скитались по долине, пока не примкнули к твоим соплеменникам, о светлейший. И вот теперь, на старости лет, я слышу, что ты собираешься отвести моего дорогого воспитанника навстречу с этими… жестокими убийцами? — Мы не собираемся вступать с ними в битву, только разведаем, куда и зачем они везут столько камня. О Хосоке не волнуйся, он всё время будет рядом со мной. Но расскажи ещё, что знаешь об амазонках, — просит князь, весь обращаясь во внимание. — Они поклоняются богине Сатаней-матери, столь же воинственной и прекрасной, как и они сами. В их племени не найдёшь ни одного альфы, и они оставляют себе только омежий приплод. У них в чести хмельная сана, и пьют её не меньше альф. Вся их жизнь — вечные тренировки и подготовка к битве. Я буду молить Амыша, чтобы миновала тебя встреча с ними. И послушайся совета старого омеги — не ходи за ущелье Яблоневых скал. — Спасибо за совет и за пищу, я ценю твою заботу, но оставь ненужные думы. С рассветом выходим в ущелье.       После этих слов старый нянька уходит с тяжким вздохом, только приглаживает тёмные вихры мальчика и одеяло тонкое выше поднимает. А князь остаётся в комнате, темноту которой прорезает лишь свет тонкой лучины. Есть о чём подумать молодому альфе, есть о чём призадуматься и над чем поразмыслить. Слова старого омеги насторожили его, но ещё сильнее раззадорили. Всю жизнь его окружали домашние омеги: покорные, покладистые, хозяйственные, никак не воинственные. Таковыми были его родитель, его покойный супруг, все омеги-соплеменники. И столь удивительно слышать о воинах-омегах в полном боевом облачении, помыкающих альфами. Нет, о них явно стоит узнать побольше, увидеть воочию. С этими мыслями князь засыпает, не зная ещё, сколь многое им предстоит пережить и каким близким будет их знакомство.

*

Хосок крепко держится в седле, сжимая в маленьких руках толстые вожжи. Он был разбужен ни свет ни заря, одет и через мольбы накормлен нянькой. Но едва альфа увидел осёдланного для него коня, сонливость как рукой сняло. И сейчас в лучах рассветного солнца он мчится позади отца рядом с воинами княжеского отряда. Вот только почему воины одеты как пастухи и почему они выгоняют на пастбище табун лошадей, этого пока мальчик понять не мог. — Весенняя роса коню лучше овса, — подмигивает сыну отец, подзывая ближе.       Тот ловко правит конём точным движением ступней в укороченных стременах и едет наравне с отцом. — Самое время для дернового выгона, — говорит князь сыну. — Сейчас трава плотная, сочная, наполненная жизнью. От неё конь получает воды не меньше, чем на водопое. — Знаю, отец, — ликующе смотрит мальчик. — Такая трава на южных склонах ущелья. — А почему, знаешь? — Потому что снег с них сходит раньше, а солнце подсушивает корни, в то время как в низине дёрн ещё слабо связан. — Правильно, сын, ловко подметил. Но главное? — князь ждёт ответа от маленького альфы. — Водопой, — без раздумий говорит Хосок. — Табун, особенно молодняк, нельзя сгонять к водопою, где всё ещё не осели талые воды. Они опасны для коней.       Князь ничего не говорит, лишь кивает довольно и слегка горделиво распирает плечи, слыша одобрительный гул соплеменников рядом: княжич смышлен и любознателен не по годам. Каждый зих — прирождённый коневод, и конь для любого из них больше, чем просто животное. Это спутник и соратник, помощник и преданный друг, который платит верной службой за заботу и доброту. Конь для зиха — это уверенное и сытое будущее, и потому они знают о лошадях всё: повадки, особенности строения каждой породы, боевые и тягловые качества, выносливость, скорость и, что немаловажно, красоту. Вскоре они достигают ущелья Яблоневых скал. Здесь у острога их дожидается тот самый дозорный, что приметил неведомых воинов-амазонок. — О, Ридада, — склоняется тот перед ним. — Мы проследили за обозом. Как и думали — мрамор с аланских земель. — Пойдём по ущелью. Выйдем к водопаду. Переждём там день-два. Этого времени должно быть достаточно, чтобы нас заметили и поняли наши намерения. — Да будет так, о Ридада, — соглашаются с ним сопровождающие его воины, угоняя лошадей вверх по дороге, как заправские табунщики. — Хосок, — Ридада подзывает к себе сына, — держись ближе и будь начеку. — Да, отец. Мальчик выпрямляется в седле, неосознанно сжимая рукоять короткого кинжала, и во все глаза смотрит на открывшуюся перед ним дорогу. Легендарная Дорога нартов стелется широкой полосой прямо через скалы, словно вырезана в ней. Ровные, уходящие ввысь стены и гулкий камень под ногами навевают благоговейный страх. Стоит только мальчишке представить, как могучий Тотреш, храбрый Озермес, благородный Бадыноко вместе со своими соплеменниками выбивали этот путь среди скал от вершины Горы счастья до пика Ушбы, мурашки бегут по коже, и сердце бьётся сильно от восторга. Цоканье сотен копыт гулким эхом разносится по ущелью, а воины на пастуший манер понукают лошадьми. Едва миновав порог, зихи сталкиваются с первым обозом, видя подтверждение слов дозорного — целую вереницу телег, груженных белым камнем. Через несколько мгновений появляются и чудо-воины — амазонки, от взгляда на которых альфы теряют дар речи. Воины омеги поглядывают на них с недоумением, но проезжают мимо, ослепляя не только сиянием чудо-доспехов, но и красотой — таких статных, крепких омег они никогда не видели. Их длинные густые волосы струятся из-под серебристого шлема. Глубокие тёмные глаза подведены сурьмой, а губы алеют на гладком лице подобно алому багульнику. Они подъезжают к альфам без тени сомнений и страха на великолепных скакунах с богатой сбруей. А разглядев амазонок вблизи, зихи смотрят изумлёнными глазами на драгоценные камни на шлеме и доспехах.       Один из них громко и высокомерно обращается к табунщикам на незнакомом языке, но, видя их недоумевающие лица, второй воин-амазонка говорит на диалекте нартов: — Что пастухи забыли в тенистом ущелье? Откуда вы?       Князь берёт слово: — Апщий доблестным воинам, — склоняет голову Ридада, соблюдая обычай гостеприимства, так грубо попранный столь прекрасными омегами. — Каждый год мы отгоняем табун с молодняком к водопаду и пережидаем там несколько дней. Наш путь неизменен уже несколько поколений, но впервые встречаем здесь столь многочисленный обоз.       Те переговариваются меж собой на незнакомом языке несколько коротких мгновений и принимают решение: — Езжайте, куда шли, и не путайтесь под ногами, — и отъезжают неспешно и горделиво. — Дозволь узнать, куда белый камень везёте? — бросает вдогонку князь, на что получает насмешливый ответ: — Почто пастуху, живущему в камышовом шалаше, знать, куда камень везут. Паси своих хазарских низкоросликов и не вмешивайся не в своё дело. Тихий ропот доносится со спины князя — его воины выражают крайнее недовольство тем, что увидели и услышали. Горячая альфья кровь требует проучить пусть столь и красивых, но наглецов. Ридада жестом руки заставляет их умолкнуть и взглядом из-под куцых бровей велит гнать табун дальше. Хмурый взгляд альфы становится ещё гневливей, пока они идут ущельем, встречая на пути изнеможённых погонщиков с серыми лицами и потухшим взглядами. Их одежда и волосы с въевшейся пылью от белого мрамора, а руки — в кровоподтёках и мозолях. Амазонки едут парами через каждые десять арб, и зихи поражаются их самоуверенности: два воина-омеги на каждые сорок-пятьдесят альф-погонщиков, пусть и таких обессиленных. Омеги бросают на пастухов настороженные взгляды, сменяющиеся презрительными, но никто к ним более не подходит и не интересуется ими. Интерес усиливается у зихов. Зная, откуда везут мрамор, они поражаются его количеству, поскольку путь из аланских земель неблизкий и занимает десятки дней. А обоз всё не кончается, сменяя пустые телеги на наполненные. Вскоре каменистое ущелье сменяется густым лесом, изумрудным полотном стелющимся по обе стороны ущелья. Послышался шум водопада тихим мерным гулом, но его всё ещё не видно. Лишь лёгкое облачко над одним из склонов указывало, где он. У Хосока глаза разбегаются, и детский ум подхватывает и впитывает всё то новое, что они видят и слышат, а сознание откладывает в долгую память то, что так поразило мальчика: легендарная дорога, амазонки и их боевое облачение, нескончаемый обоз… И вот теперь невероятный, огромный, искрящийся под солнцем водопад. Он с грохотом падает меж двух отвесных скал, рассыпаясь в воздухе на россыпи водяных нитей, и обрушивается на каменистое дно небольшой речушки. Здесь и устраивают выгон, отгоняя табун чуть выше по ущелью.       К ночи зихи разжигают костры, а переодетые в пастухов воины всё также наблюдают за дорогой с нескончаемыми обозами. — Пойдём дальше по ущелью, — принимает решение князь, смотря на мерцающие в темноте факелы. — Выйдем к морю, а дальше посмотрим, что там чудо-амазонки делают из белого мрамора. Сына с дозорными отправлю обратно в поселение, — продолжает Ридада. — Путь долгий и трудный будет, не для мальца. — Всё так и сделаем, о светлейший, — кивает дозорный, также с изумлением смотря на бесконечную цепь обоза.

*

Хосок так взмолился не отправлять его обратно в поселение, смотря такими горящими глазами, что князь поддался сомнению. Его сын клялся именем Амыша, что не возропщет от трудностей долгого пути. Ридада поменял решение, и Хосок ловко затерялся среди табунщиков, будто это то, чем занимается каждый день. Путь и вправду не близок — пятнадцать дней и ночей гонят они табун по ущелью Яблоневых скал, слыша, как грохочут по дороге груженые телеги. И ни разу за всё это время не услышали ни ропота, ни возмущения от нартов-погонщиков в сторону амазонок. Когда же вышли к степи, то поразились увиденному: неведомая для них равнина, так непохожая на их изумрудные луга, застроена сторожевыми башнями, целой цепью тянущейся с севера на юг. А позади них в далёкой дымке горизонта чернеет море и возвышается странная белая гора. Табунщиков встретили более чем настороженно, и стрела, воткнувшаяся в землю у самых ног князя, была предупреждающей: дальше табунщикам идти опасно для жизни. Хазарские кони — низкорослые и мохноногие — выносливы ко многому, Ридада неспроста выбрал и погнал именно этих лошадей, зная, что каменистое ущелье под силу только им. И вот теперь сухую и ветреную степь, открывшуюся перед ними, топчут копыта низкоросликов. Их гонят к западу, ближе к морю. Ещё издали, в сизой дымке тумана от моря, погонщики видят белеющую скалу. Но по мере приближения «скала» приобретает чёткие очертания. Зихи никогда не возводили крепостей, и только немногие видели «горные дома» нартов. Но то, что они видят сейчас перед собой, не идёт ни в какое сравнение с этими убогими пещерами. Крепость амазонок невероятна!       Шум и грохот стоят за стеной крепости. Хоть сама она ещё не достроена, но грандиозные очертания крепостной стены поражают. Каменные глыбы мягкого молочного цвета сложены стройными рядами, поверх которых зубчатый частокол, словно острые зубы мифического дракона. Местами стена ещё зияет пустотами, а над воротами натягивают цепи, грохоча ритмичными ударами молота.       Стены храма возвышаются над всеми остальными постройками, сияя белым камнем на солнце. Её башня, увенчанная тонким шпилем, устремляется ввысь, чуть ли не задевая облака. Под холмом, где возвышается храм богини, один за другим возводятся здания, широкие и просторные — казармы, в которых будут жить воины-амазонки, и дома поменьше, применение которых зихи могут лишь смутно угадывать. — Клянусь всесильным Амышем, никогда такого не видел! — восклицает один из табунщиков. — Чудо-воины стоят огромную крепость! — Так вот для чего им белый камень, — задумчиво итожит свои наблюдения Ридада. — Не думал я, что увижу когда-нибудь такое. — Отец! — восторженно выдыхает Хосок, переводя сияющий взгляд с крепости на родителя. — Подъедем к крепости? Дозволь глянуть ближе. — Поедем, — тут же соглашается князь, ибо самого влечёт любопытство и восхищение. Но всё же князь не забывает об осторожности: помнит, где он, на чьей территории и что с момента их появления у крепости за ними пристально наблюдают. Только после того, как табунщики возвели шалаш и развели костёр, Ридада, взяв с собой нескольких соплеменников и сына, отправляется к недостроенным воротам крепости. Их уже поджидают — отряд амазонок, облачённых в боевые доспехи и с обнажёнными мечами. Но омеги стоят не шелохнувшись, и едва табунщики оказываются вблизи, жестом указывая следовать за ними. Зихи не выказывают удивления, едут, не мешкая, вслед за воинами-омегами, огибая крепостную стену с северной части, где перед ними стоят другие ворота и открывается вид на маленькое, немного странное поселение. Глиняные домики с соломенной крышей аккуратны и ухожены, но смотрятся чужеродно на фоне сияющего белого камня крепости. — Там птицы, — тихо указывает Хосок, привлекая внимание отца и соплеменников к гнёздам на крыше домиков. Но в следующий момент зихи забывают обо всём, поражённо смотря на подъезжающих к ним амазонок. Ридада забывает, как дышать, чувствуя небывалый стук сердца, впервые так отчётливо остро реагируя на омегу. Князь — молодой альфа, и за свою недолгую жизнь видел немало омег, но никогда столь ослепительно прекрасного. Ридада не знает, кто перед ним, хоть понимает, что явно не простой воин. Но ещё одно диво-дивное видит князь — у стройных ног чудо-воина неведомый зверь со шкурой, словно всполохи огня: рыжий и гибкий. Рык неведомого зверя заставляет зихов насторожиться, всё также восхищаясь им. — Склоните головы перед царём амазонок, иначе они упадут на землю от наших мечей! — доносится голос одного из прекрасных омег с мягкими чертами миловидного лица, но грозным взглядом тёмных глаз. Ридада отметает все сомнения, да и негоже князю притворством заниматься. Настало время открыть всё как есть. — Моё имя — Ридада, и я князь зихов. А за мной стоят мои воины. — Князь? От мелодичного голоса омеги давно позабытые мурашки бегут по телу альфы. Ридада делает шаг ближе, не в силах оторвать взгляда от прекрасного лица и каскада волос. Восхищение альфы не укрылось от царя амазонок. Сам Сокджин неприкрыто рассматривает могучего всадника перед собой, который, как ни странно, пахнет вовсе не лошадиным потом, а неведомыми травами и горным ветром. Омега силится вспомнить, где он мог слышать это незнакомое слово, и невольно распахивает глаза, понимая, что слышал его много лет назад у подножья ледников. — Правитель, которого выбрали соплеменники, — поясняет альфа, склоняя голову перед величественным омегой. — Не скрою, нас вело любопытство и настороженность, но позволь быть честным до конца, царь амазонок… То, что видят наши глаза — невероятно и внушает благоговейный страх перед теми, кто это смог создать. Зихам страх неведом, но признают достойного противника… — Противника?! — Сокджин склоняет голову, недобро сверкая глазами, а его свита приходит в напряжение. — Ты посмел приравнять амазонку и пастуха как достойных друг друга? Твоя дерзость приведёт вас в могилу сегодня! — Дозволь закончить, царь амазонок, — Ридада поднимает ладони к груди, показывая, что безоружен. — Да, я посчитал достойными и равными нас. Ты и сам вскоре в этом убедишься, царственный омега. Зихи — коневоды, но и отважные воины. Наши боги добры и щедры, но также воинственны. Однако я надеюсь найти здесь добрых соседей и верных союзников, — итожит альфа, пытливо, но так же восторженно смотря на омегу. Сокджин тоже смотрит в ответ. Этот альфа становится ему интересен. И дело не только в стати и своеобразной мужской красоте, но в речах князя, выдающих его дюжий ум и мудрость. Слова иноземного правителя вызывают в омеге чуть подзабытое чувство соперничества, дух азарта взыграл в нём. — Что ж, посмотрим и мы, каковы зихи в деле. Проведём трёхдневные состязания в честь великой богини. — Согласен!.. — Ждём вас не более чем через семь лун, тогда же и обсудим условия. — Да будет так, царь амазонок! Ридада не скрывает широкой улыбки, и глаза его — глубокие и тёмные — сверкают от нетерпеливого азарта. — И запомни, если твои воины столь же неказисты и неторопливы, как твои низкорослые кони, то можешь и вовсе не возвращаться, — откровенно насмехается Сокджин. Его смех подхватывают амазонки за спиной, горделиво и немного пренебрежительно смотря на альф, отчего те оскорблённо расправляют плечи и вытягивают спины. Отныне эти состязания будут для них делом чести, и то, что их соперники — омеги, нисколько не помешает им в проявлении силы и доблести в полной мере.