Царапины
8 июня 2022 г. в 15:55
— И как тебе не жарко в этой рубашке с длинными рукавами? — спрашивает однажды Ной.
Луи вздрагивает и ежится так, словно за окном не жаркий цветущий май, а холодный декабрь, и тонкие школьные стены промерзли без отопления.
— У меня некрасивые руки, — отвечает он.
Луи никогда не лжёт лучшему другу. Ложь — учителям, родителям, дедушке, сестре (и всем остальным, если бы они о чём-то спрашивали), но Ною — всегда «правду и только правду». Как в той клятве, что дали они друг другу в далёком детстве, ровно половину жизни назад. Легко разбрасываться обещаниями, когда тебе восемь лет.
У Луи некрасивые руки — тонкие, как у девчонки, с острыми локотками и выступающими костяшками, совсем непохожие на сильные, почти мужские, руки Ноя. Хрупкие. Луи оставляет на них некрасивые царапины, которые заживают в уродливые шрамы.
Свежие порезы преют под плотной тканью рубашки, нестерпимо зудят и чешутся. В учебном классе душно даже при открытых окнах и тёплый, почти горячий воздух пропитан запахом цветущих деревьев. А у Ноя аллергия — Луи помнит, потому, зная забывчивость друга, носит в кармашке рюкзака пузырёк капель и протягивает бумажные салфетки, замечая, что он морщит нос, как недовольный котёнок.
Пока учителя распинаются о предстоящих контрольных тестах, Луи рисует в потрёпанном блокноте в клетку одной только чёрной гелевой ручкой. Рисунки выходят смазанными, небрежными, кривыми. Некрасивыми. Но Луи это не заботит, и если бы его спросили, он ответил бы, что не всё на свете создаётся, чтобы быть красивым. А ещё — что человек несёт в мир лишь то, что есть в нём самом.
Чувства Луи такие же неправильные, некрасивые. Как сеть загрубевших белёсых шрамов и кровавые росчерки на его предплечьях. Как чёрные кляксы на листах его блокнота и поселившиеся в нём люди-звери с искаженными лицами. И если бы его спросили, он сказал бы, что имеет на них право — не всем чувствам место в романах о любви.
Ной остаётся в доме де Садов на ночь. Здесь он всегда желанный гость, и Луи давно не приходится спрашивать разрешения дедушки прежде, чем привести его домой. Ной — часть семьи, и порой Луи шутит, что дед любит его сильнее, чем собственных внуков, и наверняка тайком уже переписал наследство.
Они называют друг друга названными братьями. Ной — совершенно искренне, Луи — соглашаясь с ним, потому что так проще. Ведь нет ничего странного или неправильного в том, что братья засыпают в одной постели, так и не искоренив детскую привычку.
Ной до сих пор пугается раскатов грома и просит обнять его с такой непосредственностью, словно им по-прежнему по восемь лет. Луи прячет Ноя в объятиях, в простом жесте защиты, и тот почти что сворачивается в клубок, как большой и очень ручной кот, полностью стирая разницу в десять сантиметров между ними.
До прошлого лета преимущество в росте было на стороне Луи, на фоне худощавой высокой фигуры которого Ной выглядел ребёнком с пухлыми щёчками и открытой улыбкой. А потом переходный возраст, вступивший в свои полные права творца, превратил Ноя в статного юношу, со старанием скульптора, работающего над любимым творением, выточив каждую чёрточку. А Луи так и остался тонким и словно созданным из одних острых углов, лишь изойдя сколами и трещинами по мраморной коже.
Ной засыпает быстро — проходит всего несколько минут прежде, чем он выпутывается из кольца рук и раскидывается звёздочкой на половину кровати. Луи не хочет тратить драгоценное время на сон и осторожно кладёт голову на его медленно вздымающуюся грудь, слушая биение сердца и сладкое сонное посапывание. Во сне Ной молодеет на пару лет, Луи даже кажется, что черты его лица возвращают себе прежнюю детскую мягкость. Не сдержав порыва нежности, он касается губами белоснежной макушки.
Луи засыпает под утро и наверное почти счастливым. А назавтра алых полос становится больше — он отмечает так плохие дни, используя запястье вместо календаря. Луи возвращается из школы в одиночестве, потому что Ноя приглашает пойти в кино после уроков их одноклассница.
Мина не знает о Ное ничего — ни про аллергию на пыльцу, ни про страх грозы, который не исчез с возрастом. Зато Мина красивая. У Мины длинные светлые косы, огромные глаза и улыбка, от которой сводит скулы. Луи почему-то кажется, что её блеск для губ на вкус такой же тошнотворно приторный, как и её улыбка. Он не спрашивает, хотя Ной наверняка знает.
Если бы кто-то попробовал на вкус улыбку Луи, то наверняка плевался бы ядовитой горечью или порезался об острый уголок его губ. Луи улыбается редко, за него улыбаются чёрные силуэты с клетчатых страниц.
Ной расстаётся с Миной спустя неделю. Луи честно пытается сделать вид, что он не рад, и прежде всего перед самим собой, но неизменная улыбка на лице Ноя, такая обыденная, словно ничего не произошло, даёт ему карт-бланш и заставляет камень упасть с души.
— Вы целовались? — интересуется Луи как бы между делом, словно этот вопрос не царапает его душу наждачкой всю последнюю неделю.
— Нет, — без утайки отвечает Ной, легонько пожимая плечом.
Тогда же в их класс приходит новенький. Непонятно, чего ради он переводится за полмесяца до конца учебного года, да к тому же за год до выпуска.
Имя у него тоже странное — Ванитас. Луи такого не встречал даже в книгах. Он уверен, что это и не имя вовсе, а прозвище, а может быть оно просто фальшивое, как и всё, что рассказывает о себе этот чудак, путаясь в собственной лжи и полуправде. У него наглая улыбка и вороватый лисий взгляд. Луи замечает на его запястье шрамы, выглядывающие из-под рукава, когда он протягивает руку для приветствия.
С первого же дня, как назло, он увязывается за Луи и Ноем. Подсаживается за их столик в школьном буфете, а на уроках садится за парту перед ними, постоянно находясь в поле зрения.
— Он так и будет теперь за нами таскаться? — кривит губы Луи. Они с Ноем сворачивают на тропу, через пустырь ведущую к его дому, оставив позади Ванитаса.
— Он тебе не нравится? — Ной имеет привычку зачем-то задавать вопросы с очевидным ответом. Это раздражает. — Почему?
— Он говорит, что хочет поступать в медицинский, а сам просит списать у меня биологию. Я бы лучше сдох, чем обратился к такому врачу.
— И это всё? — Ной останавливается посреди тропы и видимо надеется заглянуть в глаза Луи.
— А я обязан всех любить? — Луи продолжает шаг, пиная мелкую гальку под ногами носком лакированного ботинка.
— Не всех, — соглашается Ной. Он догоняет его и Луи подавляет в себе желание прибавить шаг. — Но хотя бы кого-то же надо. Просто… мне кажется, что вы чем-то похожи — ты и Ванитас.
Эти слова остаются размашистыми линиями на предплечье Луи. Крови оказывается больше, чем обычно. Она стекает в слив раковины, оставляя алые разводы на белой керамической поверхности, и расползается пятнами в виде кровавых полос на светлой ткани рубашки, стоит Луи одёрнуть рукав.
Он забывает закрыть дверь в ванную, и вряд-ли может ответить, была ли это случайность или Луи надеялся, что Ной застанет его таким — бледным, с дрожащими окровавленными руками и тем безумным взглядом, с каким он сам не раз встречался в зеркале над раковиной. А может и с самого начала, все эти два года, ждал, когда Ной спросит прямо и Луи, как обычно, не сможет солгать.
И вот он Ной — стоит на пороге, замерев в немом ужасе. Крупные, похожие на алые бусины, капли стекают с запястья на ладонь, и Луи подносит её к губам, широко мазнув языком, слизывая свою кровь. Смотрит в распахнутые аметистовые глаза Ноя в отражении зеркала и скользит уголком губ, запятнанным красным, вверх, надеясь, что дрожащая улыбка выглядит хотя бы вполовину столь нахальной, как у грёбанного новенького.
Пока Ной помогает Луи смыть кровь под тёплой проточной водой, льёт на запястье шипучую жгучую перекись и легонько дует на рану, словно ребёнку, его взгляд изучает заживающие порезы, покрытые засохшей кровавой корочкой, свежие розовые рубцы, побледневшие от времени старые шрамы.
— Как давно, Луи?
— Два года.
— И ты молчал?
Луи опускает взгляд и упирается им в свои бледные босые ступни, почти сливающиеся в холодном свете лампы с белой кафельной плиткой. В голосе Ноя нет упрёка, лишь печаль и разочарование, и именно оттого Луи мучительно стыдно, что он предал доверие дорогого друга.
— Умоляю, только не говори дедушке, — Луи всё же находит в себе наглость, достаточную, чтобы просить его о чём-то.
Если его дед об этом узнает, то наверняка отправит обратно к родителям, и отец теперь уж точно упечёт Луи в психиатрическую лечебницу, как и угрожал. Но это пережить можно, в отличие от разлуки с Ноем.
— Я не скажу, — обещает Ной. — Никому не скажу, если тоже пообещаешь мне одну вещь. Что ты хотя бы попытаешься остановиться.
Держаться ради Ноя — легче, чем ради самого себя. Порезы заживают раньше, чем Луи успевает нанести себе новые, и это пусть маленькая, но победа. Однажды он почти тянется рукой к канцелярскому ножику, но сдерживается, до боли впечатав в стену сжатый кулак.
Ной клеит на пальцы Луи дурацкие яркие пластыри с разноцветными звёздочками, смягчая острые углы сбитых костяшек, а на изувеченные шрамами предплечья переводные татуировки. Луи насмешливо закатывает глаза и говорит, что ему давно не десять лет, но прекрасно знает, что не сможет причинить боль нарисованным зверушкам и птичкам на своих руках. Так глупо, что даже смешно.
Названные братья не должны хранить тайн друг от друга. И как знать — возможно, однажды Луи хватит смелости, чтобы рассказать Ною свой последний оставшийся секрет.