Днями-ночами

      Грязно-рыжая каша из размокших листьев хлюпает под скользкими подошвами, и Луи запоздало жалеет, что как обычно пренебрёг удобством в пользу элегантности и не надел кроссовки. Вода противно хлюпает даже между пальцами ног, набравшись в облупившиеся острые носы ботинок.       Сегодняшнее утро выдалось морозным и безветренным, опавшие пожухлые листья укрывал иней, а под ногами хрустела тонкая корочка льда, но уже к полудню погода ухудшилась. Асфальтово-серое небо плюёт на головы каплями ледяного дождя вперемешку со снегом — весело ему, должно быть — а порывы ветра, заставляющие задержать дыхание, похожи на хлёсткие удары по лицу.       Не погода, а форменное издевательство, и Луи чувствует себя обиженным. Щурит глаза и кидает пронзительно злой взгляд к небу, тут же стирая с лица холодные капли.       Должно быть, со стороны он напоминает мокрую распушившуюся ворону со встопорщившимися чёрными перьями: вьющиеся от влажности волосы, местами свисающие заледеневшими паклями, чёрное твидовое пальто, промокшее до нитки и потерявшее свой безупречный вид, покрасневший на ветру кончик носа. Луи прячет озябшие руки в карманы, пытаясь спасти их от холода. Ной оказывается готов к капризам погоды куда лучше него: капюшон его светлой парки, обрамлённый коротким мехом скорее для украшения, неплохо справляется с защитой от ветра, а подошва найков выглядит достаточно толстой, чтобы не дать им намокнуть.       Глядя на них двоих и не скажешь, что это Луи принадлежала идея субботним утром отправиться исследовать заброшенную церковь в горах. А всё ради нескольких снимков каменных руин в его телефоне (они вышли весьма удачными и, пожалуй, стоят промокших ботинок и быть добавлены в блог).       Ной находится в приподнятом расположении духа несмотря на то, что его — любителя поспать до обеда — выдернули из постели в десять утра выходного дня. Удивительный человек, чьё настроение не зависит от погоды, светится вместо Солнца, утонувшего в густой вязкой серости, так, словно из них двоих это он пламенно увлечён заброшками, или словно малоизвестный интернет-блог Луи — его личный повод для гордости. Да и бог с ним, что белые кроссовки теперь серо-земляного цвета, Ной ведь никогда не смотрит под ноги, пытаясь выбрать, где чище и суше.       Телефон в кармане Луи издаёт звук уведомления и он выуживает его, чтобы взглянуть на сообщение.       — Кто пишет? — интересуется Ной.       Он замедляет шаг, а после и вовсе останавливается, встав перед Луи и терпеливо дожидаясь, пока он ответит на сообщение.       — Доми, — отвечает Луи.       Он наугад отправляет сестре несколько фотографий с сегодняшней прогулки — потом надо будет выбрать самые удачные, но сначала дойти до дома, где он сможет отогреть ледяные руки. Ной перехватывает телефон из одревесневших от холода, едва гнущихся пальцев.       — Хочу передать ей привет. Давай отправим ей наше сэлфи? — предлагает он.       Луи любит фотографировать и ненавидит фотографироваться. Он называет себя призраком, потому что его почти невозможно поймать фотокамерой. Луи умело прячется от камеры школьного фотографа, по совместительству являющегося учителем изобразительного искусства, скрываясь в тени деревьев на заднем дворе. Луи избегает семейных снимков для тяжёлого альбома в кожаном переплёте, сам вызываясь на роль фотографа и оказываясь по другую сторону фотоаппарата. Луи увиливает от камеры айфона Доминик в чехле с переливающимися блёстками, переведя всё в шутку. Но отказать Ною — выше его сил.       Луи старается не думать о том, каким получится на фото, продрогший и потрёпанный. Думать не получается, когда лицо Ноя так близко к его собственному, что стоит им обоим лишь повернуть голову в бок, чтобы… Луи сглатывает слюну, скопившуюся под языком, и поджимает губы. Ной открыто и широко улыбается невидимой Доми по ту сторону виртуальной коробочки. Они — две противоположности, будто тьма и свет.       Луи отправляет получившиеся снимки сестре, даже не озаботившись тем, как выглядит на них, и тут же, заблокировав экран, возвращает телефон в карман, не удосужившись прочесть ответ — судя по быстроте уведомления, там один из её любимых стикеров с глазами-сердечками. Поднеся ладони ко рту, Луи пытается согреть их дыханием, превратившимся в облако пара, и растирает друг о друга. В пальцы словно ежесекундно втыкаются десятки маленьких иголочек сразу. Он игнорирует перчатки почти принципиально — не любит ощущение ткани, прилегающей к рукам. У него нет ни одних.       Ной снимает свои перчатки и протягивает раскрытые ладони. У Ноя тёплые руки даже в холода. Ладони Луи в них кажутся фарфоровыми — ещё более узкими и бледными. Ной согревает их своими и они почти тонут в его руках. Тепло постепенно приливает к подушечкам обескровленных пальцев.       — Ты совсем замёрз, — Ной нежно проводит подушечкой большого пальца по его покрасневшим до чувствительности костяшкам.       Он достаёт из кармана парки одну из своих перчаток — молочно-белых из плотной тёплой кожи — и заботливо, так, словно одевает маленького ребёнка, надевает на правую руку Луи, расправляя и натягивая на каждый пальчик по отдельности. Рука выглядит непропорционально больше, зато перчатка почти не прилегает к ней, а значит почти не раздражает. Ной надевает вторую, левую, и берёт Луи за обнажённую руку.       — Теперь никому не будет холодно, — солнечно улыбается он, и вот вокруг уже не декабрь, выдавшийся особенно пасмурным в этом году, а яркая тёплая весна.       — И правда, — соглашается Луи и отчего-то чувствует, как жарко краснеет.       У порога приходится тщательно отряхнуть обувь на цветастый коврик. Дом семьи Ноя совсем небольшой, одноэтажный, как и все другие дома вокруг — в округе, где они живут, даже двухэтажки скорее редкость, и фамильный особняк де Садов, стоявший здесь ещё задолго до того, как из горной деревеньки вырос маленький городок, возвышается над ней неприступной крепостью, как в мрачной сказке.       И всё же, чувство безопасности Луи дарят не высокие каменные стены, а этот маленький домик из розоватого кирпича — тоже словно из сказки, но совсем другой, светлой, той, где есть любовь, над которой ничто не властно. Луи хотел бы, чтобы это было про него.       На деревянной двери уже висит еловый рождественский венок, а из дымохода на крыше валит прозрачный, похожий на пенку, белый дым, словно зазывая с холодной неприветливой улицы внутрь, в тепло. Ной отпирает дверь своим ключом и прежде, чем зайти, пропускает вперёд озябшего Луи.       В ноздри тут же ударяет смолистый запах веточек пихты, украшающих комнаты, а следом к нему примешивается другой, узнаваемый с первых ноток, от которого у Луи набирается полный рот слюны. Пряная вишня и карамель.       — Надо же, мальчики, вы как раз вовремя — я едва достала из духовки пирожки!       Пока Ной помогает Луи повесить пальто на вешалку, с кухни выглядывает миловидная пожилая женщина с седым пучком волос. Она одета в старомодное домашнее платье с кружевным воротничком, а на обеих её руках прихватки-руковицы. Она — пожалуй, главный источник света в этом доме. И Луи возвращает искреннюю улыбку той чудесной женщине, что вырастила Ноя. Его Ноя.       Луи прекрасно знает эту историю. На тот момент, когда она и её муж усыновили маленького мальчика, им обоим было за пятьдесят и они переживали потерю сына. Ной стал для немолодой пары маленьким лучиком света, но с самого начала считал их скорее дедушкой и бабушкой, чем родителями.       — Я предупредил бабушку, что ты придёшь, — заговорщически шепчет Ной, как только та вновь скрывается в дверях кухни, и прячет смущение за гордой улыбкой.       Луи чувствует, как слева под рёбрами разливается мягкое тепло. В семье Ноя помнят, что Луи обожает вишнёвые пирожки, в то время, как сам Ной гораздо больше любит яблочный тарт татен. Также как помнят и то, что Луи не любит лук в пирожках с картошкой и грибами, и то, что у него непереносимость арахиса. В родной семье о Луи не помнят ничего.       На окне в комнате Ноя гирлянда со звёздами, источающими золотистый свет. Ной говорит, что глаза Луи — тоже, между прочим, золотые, по крайней мере по его заверениям — красиво отражают отблески, словно светятся изнутри в сумеречной полутьме комнаты.       Над его кроватью — пробковая доска со множеством фотографий. Вот маленькие Луи и Ной, болтающие ногами, сидят на толстой ветви дерева: Луи — гордо вздёрнув носик, а Ной — улыбаясь во весь рот, в котором не хватает пары зубов. А вот они пару лет назад во время поездки с классом в Париж — Ной, тогда ещё ниже Луи ростом, светится от счастья, обнимая его на фоне Диснейленда, и оба они в этих дурацких ободках с ушками известного мультипликационного мышонка. Здесь есть и снимки с Доми, например, фото с Хэллоуина в восьмом классе — сестрёнка нарядилась ведьмочкой в остроконечном колпаке, Ной выбрал образ вампира в плаще-мантии из самой дешёвой блестящей ткани, «а ты, Луи, будешь всадник без головы». Он и рад был, в самом деле, что за маской в виде тыквенной рожицы его не узнать на фото.       Луи уверен, что и сегодняшнее фото будет напечатано на глянцевой бумаге и найдёт своё почётное место на доске. И, как бы он ни ненавидел попадать под прицел камеры, в глубине души он любит каждую из этих фотокарточек. Они — свидетельство, или если угодно, вещественное доказательство того, что Луи занимает действительно важное место в жизни Ноя.       Здесь же, на стене, рисунки Ноя — старые, совсем детские, и недавние, куда более аккуратные. Десятилетний Ной рисовал свою семью и, кроме бабушки с дедушкой и самого себя, почему-то добавил Луи. А вот свой прошлогодний портрет на вырванном из скетчбука листе Луи помнит достаточно хорошо — это был урок географии и он со скуки заплёл себе косичку у виска, переходящую в хвост на затылке.       Ной приносит с кухни поднос вишнёвых пирожков с двумя ароматно дымящимися чашками чая. Имбирный — самый любимый чай Луи. Они едят, сидя прямо на постели, не боясь, что простынь и одеяло окажутся в крошках. Карамель, тонким слоем покрывающая выпечку, хрустит и тает во рту, а вишня внутри оказывается настолько сочной, что стоит надкусить пирожок, и сок сам собой брызжет в рот и обжигает пальцы, стекая по ним. Луи облизывает каждый по отдельности, посасывает подушечки, складывая губы в трубочку. Наедине с Ноем можно забыть о манерах.       Темнеет. Погода снаружи стихает, будто мир постепенно приходит к гармонии между «снаружи» и «внутри», и снег уже не сыпется ледяными иглами с неба, а мягко опадает крупными белыми хлопьями. Луи, подойдя к окну и повернувшись полубоком, любуется первым в этом году снегопадом сквозь россыпь золотых звёзд, пока Ной, казалось бы, всецело увлечён обработкой сделанных сегодня фотографий заброшки на своём ноутбуке.       Увлечённый своими мыслями, Луи, конечно же, не замечает восхищённого вздоха и тихого щелчка фотокамеры.