Завтра будет хороший день

Троя пылала, кричала и стонала тысячами голосов в единой агонии. Данайцы появились словно ниоткуда. Разоряли жилища и алтари, убивали, насиловали, крушили все, что нельзя забрать как добычу. Боги благоволили Андромахе, хотя она решила искать убежище не у их алтарей, а в более укромном месте. Почему-то она решила, что в банях захватчики будут рыскать в последнюю очередь, а там, может, ей удастся добраться до тайных подземных ходов ведущих прочь от города. Ошиблась. Андромаха не могла посмотреть на вошедшего, но могла разглядеть отблески факела, которыми он освещал себе дорогу, осматривая зал. Потом, когда он остановился как раз возле ее убежища, она увидела его ноги, обутые в сандалии. Андромаха сидела тише мышки, а тут еще так вжалась в стену, словно пыталась в ней раствориться, а еще она слишком крепко прижала к груди своего маленького сына. Малышу Астианакту это не понравилось, и он заплакал. Андромаха начала его укачивать, но у самой сердце в пятки ушло: «Ну, вот и все…» Тот, кто обыскивал баню, не был глухим. Он нагнулся к источнику шума, обнаружив беглянку, и Андромаха как будто на миг забыла, как дышать. Незнакомец! А значит, враг! Он не был груб, подал руку, а Андромахе не оставалось ничего, кроме как принять его помощь. Его лицо было не злое, а скорее приятное и живое. Несмотря на плащ служанки на плечах Андромахи, незнакомец сказал: — Не бойся, царевна, тебя никто не обидит. Не сказать, чтобы Андромаха поверила, но безопасней было для нее, и главное, для сына слушаться его. Боги прокляли Трою. Когда Андромаха, следуя за провожатым, вышла во внутренний двор, то сразу бросила взгляд на величественную статую Зевса. У ее подножья, как жертвоприношение, раскинув руки в стороны и воздев глаза к небу, лежал Приам. А на шее его ровным следом алела полоса. Царь искал защиты Верховного бога, а тот не услышал, враги осквернили его алтарь, перерезав горло молящегося, а Зевс и не заметил. У входа в пиршественный зал, пронзенный в живот копьем, лежал Полит. Он еле слышно стонал, исторгая губами кровавую пену. Жизнь вытекала из него мучительно, но безысходно. Если бы Андромаха могла, то впервые решилась бы на убийство, милосердно даруя смерть. Но сейчас ей самой нужна была хоть ниточка надежды. «Все хорошо… Все хорошо, мой маленький, нас никто не обидит», — мысленно повторяла она Астианакту обещание их вражеского защитника: только бы сынишка не заплакал, только бы не вызвал гнев их нового покровителя. Больше ей надеяться не на что. Андромаха старалась не смотреть вокруг, а только под ноги, на плитку и не больше. Этот дом давно уже стал родным. Она даже вслепую могла пройти... И все равно… Тут был зал, где женщины занимались рукоделием: ткани раскиданы… Иглы… Нити… Станки… Веретена и пальца, швейные принадлежности… Все истоптанные и сломанные… Безжалостно раскиданные… И эти бурые пятна на плитке, похожие на засохшую кровь… Здесь держали и других знатных пленниц. Андромаха оглянулась. Вот испуганная, льющая слезы юная Поликсена. Вот, словно враз постаревшая, царица Гекуба. Кассандра… Именно к ней подошла Андромаха с поздними извинениями: — Мне жаль, что мы тебя не слушали. Вещунья как-то неуместно и зло хохотнула, прежде чем сказать: — Больше никаких предсказаний. Как жрица-весталка я потеряла свою ценность. — Несчастная, — посочувствовала Андромаха, хоть жалеть надо было как раз ее. Трое крепких мужчин еле удерживали ее, так неистово она вырывалась. А тот, кто обещал ей безопасность, заявил: — Я обещал жизнь тебе, но не твоему сыну. По его наущению сейчас один из захватчиков держал над городской стеной сверток с разрывающимся в плаче Астианактом. Мгновение — и воин разжал руки…

***

Крик застрял в горле Андромахи. Ее сын! Что происходит? Где она? Что это за шум за стенами? Она подхватилась, ноги заплелись — перецепилась, упала на пол, разбивая колени о плитку, снова вскочила, подбежала к колыбели. Астианакт мирно спал, а это был всего лишь сон. Теперь Андромаха вспомнила, что покинула пир в самом его начале под предлогом, что все еще оплакивает смерть мужа, когда Парис сообщил о беременности Елены. Парис догнал Андромаху, почти сразу, как она вышла из зала. — Я знаю, ты беспокоишься о своем будущем, — если он научился читать мысли, то весьма успешно. Андромаха невольно об этом задумывалась. Ее отец, братья, муж погибли, защищая Трою. Положиться более не на кого. Ее наверняка заставят снова выйти замуж. — Пока я жив — никто не посмеет тебя ни к чему принуждать, — Парис снова ее удивил. — Только заботься о будущем царе. Расти его достойным памяти Гектора. Вот тут обычно сдержанная и тихая Андромаха не выдержала: — Зачем давать обещания, от которых потом захочешь отказаться? Когда родится твой собственный сын, разве не захочешь ты ему оставить Трою? Хуже всего, что сейчас, смотря на Париса, Андромаха невольно вспоминала Гектора: тот же изгиб губ, тот же разрез глаз. Братья же. — Нам с Еленой приснился один и тот же сон. Родится девочка, прекрасная, как сама Афродита. Вот и подумай, стоит ли ей искать мужа в чужой стороне.

***

Никакие плохие предчувствия не тревожили Кассандру, когда Парис вышел вслед за Андромахой. Никакие предчувствия не появились, когда он вернулся. — Как ты, брат? — впервые за столько лет Кассандра позволила виночерпию наполнить свою чашу и попробовала смак вина. — Что-то хочешь рассказать, сестра? — Парис был доволен как никогда, а тот же резвый виночерпий заполнил и его чашу. Он вроде даже не был удивлен, что всегда холодная, враждебно настроенная старшая сестра вдруг ни с того ни с сего проявила родственную заботу. — Ничего. У Кассандры был отдельный повод для праздника. Ее дар предсказывать несчастья никуда не исчез. Просто она взяла его под контроль. Кто бы мог подумать, что несказанное пророчество спасет город. Картина бедствий и разрушений не стояла уже перед глазами, а развеялась, как туманная дымка с восходом солнца. Конечно, женщине никто не даст управлять Троей. Со временем по старшинству место Приама займет Парис. Возможно, он даже будет неплохим правителем. Но ему придется прислушиваться к словам Кассандры, точнее, к ее молчанию. Иначе… В отличие от золовки Кассандры, Андромаха не строила таких честолюбивых планов. Склонившись над колыбелью сына, она любовалась им и его безмятежным сном. Не решившись притронуться к нему, чтобы не потревожить, молодая мать едва провела ладонью над его личиком. Только теперь Андромаха задумалась над клятвой Париса и ее сном. Не всем обещаниям стоит верить. Она вспоминала события предыдущих дней: огромный деревянный конь, внезапно возникший перед воротами города. Мрачное предсказание о том, что нельзя ввозить дар данайцев в город. Но жрец, который предрек несчастье, вместе с семьей погиб в ужасных муках. Значит, боги хотят, чтобы их воля была исполнена. Все ждали, что скажет Кассандра, а она как назло начала проявлять упрямство: «Да делайте, что хотите, все равно поступите по-своему, что бы я ни сказала». Так и не дождавшись совета от старшей сестры, Парис на совете вдруг внезапно вспылил: «Мы не будем рушить стену! Может, я и пастух, то буду говорить, как пастух. Может, греки и ушли, но остались другие соседи, те же скифы. И не все они желают нам благополучия. Мы еще не залечили свои раны. А без защиты будем как овцы в проломленном загоне, куда запрыгнули волки: ни сбежать, ни защититься. Только блеять и умирать. Если боги хотели жертву, то они ее получат... Им понравится» А потом они подожгли дарованного коня… Не всем пророчествам нужно верить. Как, впрочем, и не всем снам. Тот данаец из ее сна никогда не причинит вреда Астианакту. Она точно в этом уверена, так как собственными глазами видела, как Полит размозжил ему камнем голову, а потом хвастался, что прикончил Одиссея, царя Итаки. Тогда Андромаху возмутила такая жестокость. Теперь она даже не знала, что об этом думать. Сон был настолько яркий и реальный, как будто она все это действительно пережила. От одного воспоминания Андромаха вздрогнула, а по спине пробежали ледяные мурашки. Время шло, и Астианакт все так же мирно спал. Любуясь им, Андромаха уже и сама начала клевать носом. После всех бед и потерь такого умиротворения и спокойствия она давно не испытывала. Хоть боги не дали ей дара пророчества, но почему-то теперь она точно знала: завтра будет новый день. И для Астианакта он будет хорошим.