Вторая и последняя любовь Ришелье

Тюремная камера теперь была постоянным обиталищем госпожи Бонасье. Регулярно ее водили на допросы, грозили пытками, увещевали открыть все секреты королевы. Правда увещевания сводились к тому, что ей рассказывали какая Её Величество мерзкая, что Анна Австрийская предана Испании и ненавидит Францию. Мораль всего этого была: «Будь честной француженкой и помоги своему отечеству». Но Констанция верила в то, что её добрая повелительница не оставит её, зная какую службу она ей сослужила, и какую сослужит, если, Бог даст, выберется отсюда. Пока кастелянша решила молчать. Ее вызволят. Если не королева, то Д’артаньян. Он спасет её, она знает. А после, после всё будет просто сказочно. Они заживут вместе, где-нибудь в маленьком домике, родят кучу детей и будут счастливо жить все вместе. Так размышляя о будущем проводила она все время, когда ее не допрашивали. Занимались этим всегда судейские чиновники. Сейчас же к ней пришёл другой посетитель. Кардинал Ришелье весь закутанный в черный плащ подошёл к женщине с бледным, без кровинки лицом, с каштановыми струящимися по плечам волосами, в изорванном платье нежно-коричневого цвета. Глаза у нее были красные, то ли от недосыпа, то ли от слез. — Вы знаете кто я? — Нет, не знаю. Голос был пустой и тихий, словно бы ее душа отлетела от тела, но жизнь в нем ещё теплится. — Я — Арман-Жан дю Плесси кардинал де Ришелье. В глазах Констанции что-то блеснуло, но взгляд снова стал бесстрастным. — Кто Вы я знаю, можете не представляться, — проговорил Ришелье. Выждав, не скажет ли чего-нибудь узница, он продолжил: — Я слышал Вы избрали тактику молчания. Не поможет. Госпожа Бонасье не вымолвила ни слова. — Что же. Пойдёмте. Он предложил ей руку и повел пленницу, шедшую каким-то механическими движениями, в комнату для пыток. Здесь были и железная дева, и стул ведьмы, и испанский сапожок. Ещё там стоял непонятный станок с кандалами и каким-то рычагом. «Наверное, для переламывается костей», — содрогнулась Констанция. — Расскажите мне, госпожа Бонасье, о пристрастиях Её Величества. Кардинал внимательно оглядывал ее. У него был необыкновенный, какой-то гипнотический взгляд серых, будто тучи в пасмурную погоду глаз. — Что именно, Ваше Преосвященство? Я много знаю ее излюбленных занятий, ей доставляют удовольствие музыка и танцы, украшения и романы о любви... Констанция говорила нарочито усердно, будто бы изо всех сил старалась помочь следствию. Как будто она и есть та самая "честная француженка", которой ее так призывали быть. — Видите, какой у вас чудесный голос, и сколько всего интересного вы знаете о королеве! — с тонкой улыбкой проговорил Ришелье.— Мы с Вами поладим, госпожа Бонасье, но теперь мне нужно знать о ее близком круге. — Ее близкий круг — это ее придворные дамы, вы их всех полагаю знаете. Особенно близка герцогиня де Шеврез. Больше я об этом ничего не могу сказать. Женщина пожала плечами, как бы говоря: "Я уже рассказала вам все. Больше мне нечего сообщить!" — А о мужчинах? Кого она любит?— допытывался кардинал. Конечно, глупо было рассчитывать, что просто тянуть время и будет достаточно. На какое чудо она рассчитывала? Констанция закрыла глаза и начала мысленно молиться Богу. "Господи, дай мне сил! Дай мне сил перенести все муки, что мне уготованы, дай мне сил не выдать тайны Ее Величества, дай мне сил, Господи..." Ришелье прервал ее мысли: — Ну, скажите мне правду. Не молчите. “Аминь” — закончила кастелянша. После этого она сцепила руки замок, закрыла глаза и глубоко вздохнула. Кардинал желает, чтобы она рассказала о королеве? Что же, хорошо. Она расскажет только не совсем то, что он ждёт. — Её Величество влюблена. Влюблена безумно, но безответно. Часто долгими одинокими ночами она льет горькие слёзы. Раз я спросила ее: "Ваше Величество, почему вы плачете?" А она ответила: "Не приходилось ли тебе, милое дитя, любить?" Я ответила: "Верно, Ваше Величество, приходилось." "Ты счастлива, должно быть, если он тебя тоже любит, — тихо проговорила она, а потом продолжила. — Жаль моя участь другая, гораздо тяжелее..." Так я и узнала о том, что она влюблена, потом я увидела стихи, не дописанные с признанием в любви. Лицо Ришелье было каменным. — Имя, — прорычал он. — Это Его Величество. Хохот раздался в стенах подземелья. — Госпожа Бонасье, а что же Бекингем? — Все слухи о чувствах нашей прекрасной королевы к герцогу Бэкингему — подлые наветы. Кроме встреч при всех, когда он приезжал во Францию по дипломатическим причинам, они не виделись, — прошептала Констанция, уже представляя, как ее сажают на стул ведьмы. — Вас не пугает вид этих орудий? Я думаю, вы понимаете для чего я вас сюда привел. Если вы глухи к собственным страданиям, к последующей смерти, о, не беспокойтесь, она будет достаточно мучительна, то подумайте о вашем любовнике. У допрашиваемой задрожали колени. — К-каком? — Я думал он у вас один, — ухмыльнулся кардинал.— Специально напоминаю. Господин Д’артаньян, юный гасконец лет восемнадцати-двадцати. Ну? Теперь вспомнили? Констанция схватилась за стену. — Вижу, что вспомнили. Он тоже в тюрьме. И... Как вам кажется, не слишком ли горяча вон та жаровня, чтобы не нанести вреда его здоровью? Ришелье лгал. Молодой человек был на свободе и сейчас искал своих друзей, Атоса, Портоса и Арамиса, а потом, кто знает, может планировал высвобождение милой ему госпожи Бонасье. Сам герцог тоже находил ее очаровательной, но знакомство с господином Бонасье, да само, то что она была лавочницей, говорило против нее. — Д’артаньян здесь? — Сударыня, я сказал один раз и не планирую повторять. — Боже, только не это, нет, нет, он не мог попасться, нет, нет, нет! — пробормотала она. — Я не расслышал вас. Женщина набрала в грудь воздуха и выговорила: — Если хотите, можете пытать и казнить меня, но не троньте его. — Дорогая госпожа Бонасье, я не имею ничего против королевы, вас или господина Д’артаньяна. Всё что здесь делается — это ради Ее Величества. Но правосудие может совершиться лишь с вашей помощью. Он взял ее за руки и посмотрел ей в глаза. Очень хотелось поверить словам сказанным таким голосом. Негромким, вкрадчивым… Ей вспомнились слова, которые она однажды в пылу гнева прокричала мужу. Тогда она сказала «Кто говорит Ришелье, тот говорит сатана!» Только сейчас она поняла, что это правда. Этот человек дьявол. — Вы не получите меня, как моего мужа, — сквозь слезы прошептала Констанция. Он резко отстранился. Она упала на пол. В глазах кардинала блеснул гнев. — Я дал вам шанс. Вы им не воспользовались. — Оставьте в покое королеву, меня и Д’артаньяна! Что она вам сделала, за что Вы ей так мстите? Она — ангел! Лицо Его Преосвященства помрачнело. «Как просто не посвященному человеку причинить такую боль другому», — подумал он, уже сомневаясь в ничтожности души этой женщины. — Что бы вы сделали если бы ваш Д’артаньян вас не любил? — спросил герцог — Я бы постаралась быть его другом. — А если бы он вас унизил? — Простила бы. — А если бы предал вас? — Вы имеете ввиду любил бы другую? — Да, да! — Он мне ничего не обещал. Я не могу препятствовать их любви. — Если бы узнали, что он предает не только вас, но и Францию? — Ради чего? Если ради любви, то простила бы. — А если бы, в довершении всего, вы узнали, что он желает вам смерти? Что тогда?! — Тогда бы я подставила грудь ему под нож. Минуту он смотрел ей в глаза. Наконец, поднял и сказал: — Вы — святая. Вы — совершенство. Мне следует преклониться перед вами. Дальше Ришелье встал на колени и поцеловал ей руки. В этой душе закрытой ото всех густым слоем облаков или, вернее, туч зарождалось чувство, ради которого он причинил столько вреда Анне Австрийской, называемое любовью. Покидая Констанцию, он чувствовал, что она правда святая. Что душа этой «лавочницы» легко выигрывает в сравнении с тысячью душ таких королев, как Анна.