Unfair

Нечестно. Ох, как же нечестно было всё то, что сейчас происходит. Нечестно, что человеческая душа, пусть даже и с металлическим сердцем, может вмещать столько боли и мучающих её терзаний. Нечестно, что ты можешь стать заложником собственной слабости, не успев толком и заметить это. Что масляная кровь может так кипятиться, стучать в ушах и глупо шептать в них издевательским голосом: "Ты уже с головой в этом дерьме, признай". Абсолютная правда, сколько не пытайся заглушить надоедливый рой мыслей у себя в черепной коробке. Яков стал безбожно зависим от жаркого тепла у себя в груди, вращающимся с космической скоростью шестерёнок сердца и натянутой своим глупым счастьем улыбки. Чёртов эндорфин сыграл с ним злую шутку, а окситоцин теперь норовил разобрать его внутренний мир по камушкам. "Не смотри на меня так". Яков проводил друга взглядом, полным почти что отчаянной вины. Нельзя было точно сказать, что сейчас чувствовал Немо; может, злость, разочарование, обиду? Яков был готов выслушать крики, ругательства и даже получить по лицу, да всё что угодно, но не это молчание. От него сворачивало внутренности и в горле становилось так отвратительно горько, будто от дешёвого алкоголя или того самого яда, который когда-то безжалостно вводили в его организм. "Почему ты, чёрт возьми, молчишь?!" До ощутимой боли закусив щеку изнутри, Яков последним вышел из подвала и начал стремительно подниматься, ступенька за ступенькой. Нельзя оставлять эту ситуацию на самотёк и рассчитывать на то, что Немо сам сможет справиться с грузом навалившейся информации. Остальные предпочтут оставить его наедине с самим собой, может, это и правильно, но Яков чувствовал иначе. Неожиданная сентиментальность твердила, что Немо нельзя оставлять одного. Или же, это был лишь чистый эгоизм? Непонятно. Понятно лишь то, что ноги сами по себе начали передвигаться быстрее, а обычно спокойная и размеренная походка срывалась на бег. Как вообще можно было допустить такую импульсивность? С каких пор простой просьбы "доверься мне" стало достаточно для того, что бы позволить своим дурным детским желаниям зайти так далеко? Когда именно привычная цель "защититься" сменилась неродным и совершенно новым словом "защитить"?.. "Будь ты проклят, Немо". Будь проклято всё то, что сделало из Якова такого слабака. Проследить за поникшей рыжей макушкой оказалось легче обычного, Немо даже не пытался оглядываться и проверять, не идёт ли кто за ним. Яков выждал полминуты за углом и около двух — за дверью библиотеки, только потом решился войти и подняться в этот злополучный архив, дверь в который оказалась не заперта. Попался. Пришлось сделать пару глубоких вдохов-выдохов перед тем, что бы встретиться с Немо лицом к лицу. И пару раз мысленно поругаться на себя за чрезмерную эмоциональность. Этого всего не должно было быть. — Ты злишься на нас? — как только Яков перешагнул порог, кровь прилила к ушам и зашипело давно известное слово: остановись. Холод сжимаемого револьвера чувствовался даже через плотно натянутую перчатку. Его дуло смотрело в пол, так и не решаясь подняться и как обычно упереться в спину этого идиота. Хотелось выть раненым волком, надорвать глотку, чтобы из неё вышел солёный ком вместе с ним это чувство, которое успело так глубоко пустить корни. Пусть оно вернётся туда, в далёкое прошлое. Привязанность, неумолимое притяжение и будто оголённые нервные окончания. Не надо. Не надо. Не надо. Эти слова проговаривал про себя Яков, медленно приближаясь к шкафу возле окна, позабыв о возможной опасности и лишь сильнее и сильнее сжимая ручку оружия. Немо не двинулся и даже не посмотрел в его сторону, невидящим взглядом рассматривая собственные колени, сидя на каменном полу архива. Яков, не долго обдумывая, сел следом, заглянул в лицо сквозь рыжие пряди и, чёрт, это была ошибка. Ореховые, некогда невинно искрящиеся глаза встретились с его, и от этого дыхание сбилось на пару мгновений. Эти глаза были пустыми, но не холодными или равнодушными, а скорее… разбитыми. Словно весь тот маленький мирок, который он успел обустроить вокруг себя, канул в пропасть, туда же полетел и сам Немо, вновь утопая в неизвестности и лжи. Больно, наверное. Больно, Яков прочувствовал это на себе, удивляясь обретённой эмпатии. — Я не злюсь, — наконец-то выдал Немо, — или злюсь… Я не знаю. Яков, пожалуйста, уйди, мне нужно всё обду- Холодное дуло револьвера теперь покоилось у самого лба Немо, отчего тот оборвал свою реплику на полуслове. Яков ухмыльнулся, но вовсе не так, как делал это раньше; ни задора, ни издёвки в этом скорее рефлекторном движении губ не было. Привычка, не больше. — Прекрати смотреть на меня так. Немо удивлённо раскрыл рот и тот час его закрыл, обдумывая то, что ему следует сказать. Брови Якова поползли к переносице, от зарождающегося то ли раздражения, то ли волнения. Всё в совокупности, если подумать: раздражало то, как легко он сейчас принимал собственное волнение и переживание за другого человека. За Немо, чёрт его дери, за такого подозрительного и лживого, как он. Смеяться или плакать, кто знает. Но сейчас он таким не казался. Какой-то своей частью Яков понимал, что, зачастую, его паранойя лишь зло смеётся над ним и не даёт жить нормально, но горький опыт хватал за шею, и Яков боялся. Боялся заснуть, боялся проснуться, боялся влюбиться в потенциального шпиона. Но, какая ирония, что с появлением того самого "шпиона", со временем, Яков вспомнил, какого это: дышать, без страха задохнуться. Попытался довериться, предоставил своё сотрудничество, пообещал помочь и действительно хотел помочь, всеми осколками своей души. Но Немо всё равно сейчас подавлен и опустошён, а липкие пальцы вины всё давят и давят. Револьвер сильнее вжался в лоб ничего не понимающего Немо. — Твой взгляд сейчас — это отдельный вид насилия. Немо вопросительно вскинул брови, но потом усмехнулся и откинул голову на деревянный шкаф, не отводя взгляда. — Какой же вид? — Ультранасилие. Немо засмеялся, искренне и в голове у Якова прозвучали сотни взрывов. Смех был чист, ни капли не наигран, пусть отголоски параноидального мышления твердили обратное. Похоже, ловушка захлопнулась окончательно и бесповоротно, Яков сдался под напором чужого очарования. Или же, она захлопнулась ещё тогда, на допросе, и он понял это только сейчас. Немо прекрасен. Нельзя позволить ему тонуть в той же пустоте, в которой когда-то утонули они все. Металл тихо звякнул о пол, ладони в перчатках обхватили голову сидящего напротив и притянули к себе. На коже возникли мурашки от тепла чужого тела, пальцы рук мелко задрожали от этого давно позабытого ощущения. К глазам начали подступать слёзы и Яков сильнее прижал к себе Немо, который, казалось, вообще перестал дышать. — Не смотри на меня такими пустыми глазами, — от наплыва эмоций говорить становилось всё труднее, — если злишься — выскажись. Рука, в противовес словам, подкралась к рыжеватому затылку и начала аккуратно, бережно поглаживать короткие пряди. Тело Якова было расслабленно, словно он сам только что не попросил об агрессии. Но это было необходимо, ведь если Немо похоронит этот гнев слишком глубоко, он будет мучить его самого очень долгое время. Немо всё ещё не двигался, слегка напрягся и Яков засомневался в своих действиях. В любой момент можно было отступить, пригрозив револьвером, придумать сносное оправдание, просто исчезнуть, ничего не объясняя, как обычно. Но всё внутри будто сдвинулось, привычное мышление теперь не казалось таким уж и правильным, верно, уходить просто не хотелось. И окончательно это желание выветрили руки, которые в ответ обвили поясницу. — Я понимаю, через что вам пришлось пройти… Нет, наоборот, я этого не понимаю. Я не знаю, какого это, когда над тобой ставят такие жестокие опыты, когда пускают яд по организму, — пальцы на спине Якова сжались чуть сильнее, — так что, я не имею права злиться ни на кого из вас. Мне жаль, что всё это случилось. Немо выпутал голову из-под рук Якова и лбом упёрся тому в плечо. Персиковые пряди прикрывали лицо, из-за чего глаз было не увидеть. — А если бы имел право, — пальцы в перчатках аккуратно убрали пряди с лица Немо, тёмные глаза заворожено смотрели на него, — злился бы? Их взгляды снова встретились, и на этот раз Яков не почувствовал острой холодящей боли. Карие глаза больше не казались такими сломленными, всё ещё поникшие, но новый, ранее незнакомый блеск зарождался в них. Яков понял, что уже не сможет отвести взгляд. — Нет, совершенно точно нет. Нечестно. Нечестно, что можно чувствовать так много и сразу. Нечестно, что рука сама по себе может лечь на чужую щеку и трепетно поглаживать её. Нечестно, что карие глаза визави могут смотреть так невинно и пленительно одновременно. Нечестно, что можно так легко сорваться и поддаться вперёд, навстречу своему самому великому страху. Губы коснулись губ, и окружающее пространство начало сыпаться, словно дешёвые декорации. Мир разрушился и собрался воедино за мгновение, когда на смазанный внутренними переживаниями поцелуй начали отвечать. Это был худший и лучший момент в жизни Якова, когда он так бесстрашно прижимался и доверял другому человеку. Почувствовав, что глазницы наполняются влагой, он резко отстранился и снова прижал голову Немо к своей груди, на что он лишь коротко посмеялся — тепло так, — и уткнулся носом в изгиб шеи. Якову ещё предстоит узнать, являются обжигающие слёзы признаком полного краха или облегчения. Нечестно, что ответ был на самой поверхности, в переплетённых пальцах и успокаивающем шептании. Как это всё нечестно.