Семейные будни

Не все было гладко. Каждый из них это понимал, но они продолжали строить отношения если не на телесных удовольствиях, хотя на них тоже, то на взаимной поддержке точно. Володю не очень интересовал доктор — он просто хотел остановить преступления. Поэту было плевать на справедливость, ему нужен был Рубинштейн, чтобы тот избавил его от дурацкой метки и помог разобраться со своими способностями. Желания практически совпадали, потому что итог был один — рано или поздно Вениамин Самуилович должен был оказаться в их руках. Что Кризалис будет делать с ним потом, Поэта не интересовало. В дела друг друга они старались не лезть, но Поэту все равно пришлось. Кризалис просто не оставил ему выбора. Володя стал доверять своему сожителю достаточно, чтобы отдать ему запасные ключи и всегда оставлять получку на столе. Поэт оказался неожиданно склонен к бережливости, даже когда распоряжался не своими деньгами, так что это только пошло им на пользу. Но приближалась весна, которая на психов влияла по-разному. Поэт генерировал все более безумные идеи, а Кризалис… Терял контроль над собой. Именно этого он больше всего боялся. И именно поэтому решил на время уйти. Нет, он не объявлял об этом напрямую. Просто смотрел как-то странно — внутренний зверь уже занимал все больше места в его голове, управляя им, и не заметить такого знакомого, пугающего санитаров животного взгляда было невозможно. Поэт все видел и, конечно, все понимал, но вряд ли его это беспокоило — беззащитным он не был, к боли сейчас относился терпимее, да и Кризалис всегда останавливался вовремя. Что могло пойти не так? Володя решил этого не проверять. Только закупил Мусе корма на месяц вперед, дважды поменял воду в миске, вдоволь поиграл с кошкой звенелкой, а потом крепко обнял Поэта и попросил его не ссориться с Мусей. Телефон Володя оставил на столе. Поэт подумал, забыл, и не предал этому значения. Днем Поэт ходил кошмарить людей, пытаясь найти хоть кого-то, кто знал о местоположении доктора, и вернулся глубоко под вечер, обнаружив, что миска Муси пуста. Он никогда не пытался кормить ее сам, если дело не касалось взяток. Кошке не нравились его руки и все, что эти руки делают, так что он был освобожден от всех обязанностей, в том числе от убирания лотка. Одни плюсы и никаких минусов — большую часть времени они с кошкой игнорировали друг друга. Когда они оставались наедине, она в основном спала, а он читал, так что проблем друг другу они не создавали. Вот только… Сейчас она спать категорически отказывалась, взволнованно наворачивая круги вокруг миски. Выходило, что голодна она была уже давно, причем настолько, что даже не стала ждать Володю, и теперь смотрела на Поэта испепеляюще, как будто в ее голоде виноват именно он. Поэт делал вид, что не понимает, о чем она молчаливо просит. Переоделся в домашнее, поднялся в любимую зону для отдыха, залез в кресло с ногами и уткнулся в сборник стихов, который намеревался выучить от корки до корки. Рядом с креслом теперь стоял торшер, чтобы бедный Поэт не ломал себе глаза — обстановка складывалась уютная, вот только сосредоточиться на книге Поэт не мог. Кошка запрыгнула на железные перекладины и требовательно мяукала, пытаясь привлечь к себе внимание. Близко она, конечно, не подходила — как бы много времени с переезда Поэта не прошло, она не встречала его и не провожала, не давала себя гладить и старалась оставаться на расстоянии помимо тех моментов, когда им приходилось делить Володю. Его это вполне устраивало, и теперь он недоумевал, почему помоечное чудовище так отчаянно лезло к нему сейчас. Поэт прождал час, но Володя не вернулся, а кошка начала орать еще неистовее и тыкать в него лапой. Пришлось идти накладывать ей корм. Володя, при всей своей любви к животине, просто разрывал пакетик и накладывал все скопом. Поэт удивлялся, почему Муся его за это не возненавидела: влажный корм ложился в миску одним комом, и вряд ли это было приятно есть. Он решил поступить по-другому, заодно растягивая страдания Муси: накладывал кошке еду ложкой и, дождавшись, когда она съест предыдущую порцию, клал еще. Все это время ей приходилось вдыхать запах его рук, что очень ей не нравилось, так что она злобно стукала его хвостом по обуви и периодически рычала, думая, что он украдет ее еду. Справившись с этим, Поэт почувствовал себя героем, но Муся, конечно, его не поблагодарила — ушла вылизываться на диван, который сейчас стоял в собранном виде, и улеглась на подушку Кризалиса. Диван собирал и разбирал Володя, и требовало это значительных усилий, так как каркас дивана то ли проржавел, то ли просто сломался — Поэт этим никогда не интересовался. И сейчас ему пришлось разбирать диван самому, лихорадочно припоминая, как это делал Володя. Муся продолжала царственно возлежать на подушке, нисколько не смущаясь небольшой тряске и смотря на все попытки Поэта свысока. С горем пополам Поэт со своей задачей справился. В лофте без Володи было как-то слишком тихо — никакого подвывания песен себе под нос, никаких звуков дрели или шуруповерта, шелестения бумаг, на которых Володя отмечал, сколько информации ему удалось за сегодняшний день найти. Не мурчала Муся, сидя у него на коленях, видеоблогер с какого-нибудь ютуб-канала не вещал из Володиного телефона. Раньше Поэт такой тишиной наслаждался, а теперь она его напрягала. Он долго ворочался, но заснуть у него не получалось — без объятий Володи диван казался просто отвратительным. Так что Поэт взял одеяло и пересел с ним в кресло, где, наконец, смог расслабиться. Он и раньше спал в кресле, так что давно к этому приспособился, и все равно вскакивал несколько раз за ночь, когда ему казалось, что ключ в двери повернулся. Кризалис не вернулся ни в этот день, ни на следующий. Обычно он о таком предупреждал, так что Поэт принялся искать записку и действительно нашел ее — у Володи под телефоном. «Зверею. Тебе на это смотреть не надо. Не знаю, когда вернусь. Подкармливай Мусю. Прости». Прости?! Неслыханная наглость! Бросил его, да еще и навесил на него блохастую помоечницу! И что вообще за «Муся», сколько раз Поэт говорил, что правильно «Мусильда», и кошке это больше нравится! Поэт был не сколько зол, сколько расстроен, что Володя все решил за него и предпочел самостоятельно справляться с трудностями. Что-то у Рубинштейна Кризалиса ничего не смущало, а теперь он непонятно куда и на какой срок смылся. Нет, вряд ли соврал и теперь крутит шашни на стороне, слишком уж честный. Но идиот распоследний, так его раз этак! — Он всем превратно поражен, и все навыворот он видит: и бестолково любит он, и бестолково ненавидит... — с чувством пробормотал Поэт. Кошка начала капризничать — не доедалала свою еду, но стояла у миски, делая вид, что она пустая. То ли по вредности своей натуры, то ли Поэт действительно делал что-то не так, но в итоге ему приходилось подхватывать ее на руки, подносить к миске и строго говорить: «Ешь!». Никакого эффекта это на нее не производило, и в этом вечном противостоянии побеждала кошка: Поэт с сожалением выкидывал остатки и клал новую. Почему-то мокрый корм нравился ей больше, чем сухой, с сухим, конечно, было проще — положил и радуйся, он не испортится и будет лежать, пока Мусильда не соблаговолит его доесть. Убирание лотка теперь легло на хрупкие плечи Поэта — Мусильда строго контролировала весь процесс, как будто искренне переживая о том, что он сделает с ее фекалиями. Иногда у него возникало желание выбросить их в окно или подложить кому-нибудь под коврик, таким образом подгадив соседям, но это было бы слишком по-детски, так что он держался. У глупой кошки, к тому же, на нервной почве начался понос — она, видимо, не могла пережить того, что теперь полностью зависит от кожаного, который своей потусторонней энергетикой ее пугает. Куда же подевался хозяин? А вдруг с ним что-то случилось, и придется до конца своих кошачьих дней жить с его вонючим дружком? Если бы Мусильда умела думать по-человечески, именно такие мысли наверняка и возникли бы в ее голове, Поэт был в этом уверен. Деньги потихоньку начали заканчиваться, кошка откровенно скучала по Володе и запрыгивала на подоконник, пытаясь загодя узнать о его возвращении. Поэт только усилием воли не делал того же самого, хотя развернул кресло в сторону окна и вот-вот да и поглядывал поверх книги. А ведь он прекрасно жил один… Раньше. В месте более темном и тесном, но ему было хорошо, потому что он знал, что ему никого не придется ждать, потому что он никому не был нужен. Никто от него не сбегал, потому что он больше никого не держал рядом, ни за кого не нужно было волноваться, нервно расхаживая по квартире и кормя кошку по несколько раз в день… Володя вернулся, когда все уже спали: Поэт — на кресле, кошка — у него на коленях, оставляя на нем свою шерсть и помечая его, как своего товарища. Мусильда, услышав звук открывающейся двери, вскочила, с такой силой отталкиваясь от Поэта лапами, что у него создалось впечатление, будто по нему ударили двумя отбойными молотками. В отличие от невоспитанного чудовища, он спустился неторопливо и вполне культурно, останавливаясь напротив измордованного Володи и включая свет. — Ты где так долго пропадал? Четыре дня дома не появлялся! — возмущался он, и Муся, прижимаясь к его ноге, с ним соглашалась: — Мяу! Мяу? Мяяяяу? — Спелись, — устало хмыкнул Володя и, рухнув перед Поэтом и кошкой на колени, обнял и кошку, и длинные поэтовы ноги. Поэт попытался его пнуть, но ничего не вышло — держал крепко. — Простите, мои хорошие, что я так с вами… Остудиться надо было… С ума сходил… Но теперь все в порядке. — Не мог дома с ума сходить? — Поэт показательно злился, но на деле испытывал небывалое облегчение и в итоге шлепнулся рядом с Володей, крепко прижимая его, холодного и вонючего, к себе. Кошка пристроилась где-то между ними, мяукая то ли радостно, то ли протестующе. — Чтобы без выкрутасов больше! А то уйду, и Мусильду свою сам кормить будешь. — Не уйдешь, — Володя хохотнул и уткнулся лбом ему в плечо. — По нам скучать будешь. Поэт, крепко сжимающий его куртку, молчал. Потому что — будет. И уже… ужасно соскучился.