dying light aikon drabbles

      Не то чтобы это стало сюрпризом, но увидеть у домика Хакона, недовольно смотрящего вдаль и молниеносно сменившего выражение лица на «тебе-пизда-взгляд» всё равно не хотелось.       Вдобавок сегодня удача была не на его стороне, потому что внушительная длинная царапина красовалась не где-нибудь, а прямо на лице поперек щеки, почти ровно. Эйден понуро приближался к постройке, стараясь избегать карих глаз.       — Эйден.       — Хакон, милый, я так рад тебя видеть! — пилигрим повесил сумку на гвоздь у забитого досками окна.       — Это ненадолго.       — Да брось! Я в порядке, это всего лишь царапина.       — Мы, если мне не изменяет память, с тобой говорили об этом.       — В твоём возрасте все может быть.       О, нет. Это было ошибкой. И ошибкой было думать, что получится отшутиться.       Хакон в мгновение ока прижал его к стене и совершенно обездвижил, крепко держа мозолистыми ладонями. Ну, не то чтобы кто-то пытался сопротивляться. Темные глаза смотрели почти по-звериному, а Эйден чувствовал себя зайцем в хищных лапах, которые частенько были у них на обед.       — Там были зараженные?       — Нет.       — Врешь.       — Нет. Да.       — Эйден, солнце мое, как мне тебе объяснить, что я пиздец как переживаю, когда ты так делаешь? — ласковый голос никак не сочетался с его хваткой и выражением лица. Парень нервно и громко сглотнул.       — Я веду себя осторожно.       Хакон только тяжело вздыхает и отпускает его, отворачиваясь спиной к густой зелени. Эйден чувствует себя придурком. Но слова как-то не вяжутся, и он молча заходит в дом и садится обрабатывать рану, найдя на столе кусок зеркала.       Царапина действительно выглядит дерьмово, прямо как и ощущается — неприятно саднит. Жить можно, но заебывает.       Эйден смачивает чистую тряпку водой и ведёт по коже, шипя от покалывания. Хакон заходит и молча садится рядом, беря из его рук ткань и принимаясь обрабатывать участок кожи.       Пилигрим смотрит в темные глаза с паутинками морщинок, старательно избегающие его голубых, и чувствует себя ещё хуже. В глазах Хакона не обида, не упрямство, любимого озорного огонька нет и подавно — только страх, смешанный с раздражением, но всё-таки не злостью.       Он все так же не смотрит, делая вид, что очень увлечен медово-ромашковой повязкой. Эйден замечает, как мужчина на секунду принюхивается, и едва заметно улыбается — знает, почему. В какой-то момент их глаза случайно встречаются, оборона спадает, и Колдуэлл видит проблески тепла, а сам смотрит так, чтобы показать, насколько ему жаль. Что он все понял и больше так не будет.       — Хорошо. Я тебя понял и больше так не буду, — спешит озвучить через стеснение и немного вину, потому что за всё это время уяснил, что люди мысли не читают и всё нужно говорить вслух. Хотя у Хакона иногда получалось — чёрт хитрющий.       Он улыбается уголками губ и трепает Эйдена по голове — значит, уже оттаял, но ещё немного повыпендривается. Пусть так.       — Ещё раны есть?       — Нет, честно.       — Отдыхай, — приказывает Хакон, чуть отойдя от него. — И чтобы я не видел, что ты опять шароебишься черт-те где без предупреждения и без меня, понял? На вот, выпей воды, — и вручает ему пластиковую бутылку.       — Будешь меня журить — выпью солёной, — недовольно бурчит Эйден, откручивая синюю крышечку.       Хакон молча приближается и подносит голову к его плечу, оставив мягкий поцелуй на виске. Эйден непонимающе дергается, но не может сдвинуться, потому что мужчина крепко схватил его и едва слышно шепчет в ухо, разгоняя рой мурашек и согревая раковину теплым воздухом:       — Только попробуй.       Эйден не испытывает страха, но внутри что-то замирает и подсказывает, что и впрямь лучше не идти ему наперекор для своего же блага. Хакон мягко улыбается как родитель непоседливому ребенку, мол, что же мне с тобой делать. Пилигрим делает пару глотков и ложится на самодельную кровать ровно, как солдат, и искоса смотрит на Хакона. Тот молча контролирует происходящее, а потом, довольный, уходит куда-то во двор.