В Темноте

Меня нашли на окраине города, в грязи, прикрытого мусорными пакетами, с полностью изуродованным телом. Говорят, что на мне не было и живого места: кое-где была снята кожа, где-то просто порезы, на голове вырвано несколько клоков волос, а по контуру тонкая полоса запекшейся крови, словно они пытались снять скальп, но почему-то решили оставить. Одежды тоже было немного, только рванные в усмерть джинсы. Куда пропало белье, я не знал. Как я там оказался, я не знал. Я ничего не знал, кроме маленькой толики, которая не могла ни помочь полиции, ни успокоить маму. Никто ничего не говорил про мое лицо. Мы с Гарри просто гуляли. Парк, темный, тихий, где каждый предмет блестел от только прошедшего тогда дождя, принимал нас такими, какие мы есть, не заставляя прятаться и меняться, как это делали люди. Не удивлюсь, если и это насилие произошло только из-за нас настоящих, "с голубоватым оттенком" как многие любили говорить. Мы так много говорили, буквально обо всем, как два болтливых подростка, которые не виделись месяцами и наконец-то встретились, чтобы рассказать друг другу о событиях всей жизни, каждого момента, что уже прошел, что запомнился. Слишком нежно, будто боясь потерять меня, Гарри сжимал мою ладонь в своей. Может он знал, что может случиться со мной? Может он был осведомлен? Но нет, слишком кощунственные мысли. У нас тогда был месяц, маленькая такая дата, хрупкая, как тонкий хрустальный бокал. И мои мечты по отношению к моему милому кудряшу были такими же. Я не удержал их, позволил выскользнуть из моих пальцев и рассыпаться по полу мириадами осколков. Искрящихся, переливающихся, ранящих, если к ним прикоснуться так неосторожно, как это сделал я... Я проводил Гарри до его дома - всегда провожал - и пошел снова сквозь парк, хотелось насладится тишиной в полной ее мере. Но меня окликнули и я повернулся на зов. А дальше тьма. Тьма, которая так и осталась со мной. Гарри ни разу не навестил меня в больнице, лишь однажды мне передали сверток, сказали что от него. Я не захотел открывать. Теперь этот пакет, не очень толстый, аккуратно запечатанный, лежит на третьей полке в тумбочке в пяти шагах от кровати. Это не фигурально. Точно пять шагов вправо от кровати, я теперь всегда считаю шаги. Знаю сколько шагов от моей кровати до кухни, туалета, телевизора, где и под каким углом нужно поворачивать. Мне нравится считать это все. И мама завела собаку. Она такая пушистая и слюнявая, спит у меня в ногах. - Сынок, - я повернул голову на голос, - Не хочешь поесть? - Нет, мам, спасибо, - надеюсь, мой шепот достиг ее ушей. - Я приготовила твою любимую шарлотку, Лу, - произнесла мать, чуть гнусавящим голосом. Говорит в нос - почти плачет. - Хорошо, неси, только подогрей, - я улыбнулся и перевернулся с живота на спину, чуть путаясь ногами в пуховом одеяле. Через мгновение мама уже гремела чем-то на кухне под звонкий лай собаки, которую мы завели совсем недавно, недели две назад. Она такая пушистая и слюнявая, спит у меня в ногах. - Сколько дней прошло? - задал я вопрос, как только тарелка приземлилась мне на колени. Горячо, приятно. - Ровно месяц. - Хорошо, хорошо, - я покачал головой. Уже пора, - дай мне пакет от Гарри. - Уверен? - Да, мамуль, - звуки чуть терялись из-за куска пирога во рту, - Я хочу узнать, что там. Я протянул руку и женщина вложила в нее пакет, через мгновение сев на кресло напротив моей кровати. До него четыре с половиной шага. Тарелку пришлось отставить в сторону. Пальцы от чего-то перестали слушаться и я слишком долго распечатывал пакет. Отклонив мамино предложение помочь, я надорвал полиэтилен зубами и вдохнул родной запах. Горлышко, рукава, чуть скрипящий при касании его принт. Хазз подарил мне майку? Моя сразу слетела на пол и его оказалась на моем теле. Я ощущал, как немного колит шею этикетка, но было плевать. Родной аромат окутал меня целиком и я расслабляясь плюхнулся на мягкую поверхность одеяла. - Так запах выветрится, Лу, - мама провела ладонью по моей щеке. - Нет, мам, - я схватил ее ладонь и поднес ее к губам, оставляя детский поцелуй на тыльной стороне, - Она будет пахнуть нами... *** Ночью, когда никто не мог меня видеть, я сидел на кровати все еще вдыхая родной запах. Пальцами я коснулся своих век, за которыми больше не было глазных яблок - вырезали и грубо пришили веки верхние к векам нижним обычными швейными нитками. Никто не говорил мне про мое лицо. Они боялись, да и мне было бы страшно себя увидеть. Хотя, теперь этого никогда не случится. Я больше ничего не увижу, как и содержимого записки, что вложил мой когда-то самый близкий человек в складки своей майки.