Зачем?
Один из многочисленных вопросов, которым задавался Гию, по сути, всю свою недолгую жизнь. Ему всего девятнадцать, совсем немного. Однако в парне, сидящем на детских качелях с одной из очередных сигарет, съедавших его изнутри, этот контраст между взрослым мужчиной и маленьким мальчиком, который хотел куда-то убежать, исчезал. Тяжело сказать, о чём Гию думал, постоянно приходя на одно и то же место каждую ночь, несмотря на погоду: в снег или в грозу, в дождливую или в ясную, когда небо украшено мириадами звёзд. Сегодня был как раз один из тех самых дней, когда погода не была на стороне молодого человека. Хоть Томиока и не привык показывать свои эмоции, даже наедине с собой, внутри парень был, хоть и немного, но удивлён, почему это в конце лета шёл настолько сильный, в какой-то мере даже злой, дождь. «Возможно», — подумал Гию, — «сегодня, природа решила очистить меня…» Сам Томиока не понимал того, что он говорил. Он не видел даже йоты смысла в своих словах. Он не пытался думать в такие редкие моменты, он пытался воссоединиться с природой. Попробовать её ощутить и хоть иногда побыть, наконец, наедине с самим собой. И если быть честным, то понять его несложно. Парень обучался на втором курсе Гарвардского Университета. В таком месте особенно сложно хоть о чём-то подумать, как бы это не было парадоксально. Гию настоящий ценитель таких моментов, как сейчас. Поэтому, сидя под дождём на обычных, ничем не примечательных детских качелях, парень начал обретать покой. И хотя сейчас лето, полноценный отдых получить не удается. Городская суета, постоянный грохот никогда не прекращающихся строительных работ, звуки машин и скопления людей не давали Томиоке покоя. И только ночью, смотря в бесконечную пустоту тишины, он мог размышлять достаточно, чтобы ни о чём не думать. Правда, одна надоедливая мысль никогда не покидала Гию. Всю свою сознательную жизнь Томиока задавался этим глупым вопросом. Он его ненавидел в глубине души, как и самого себя, только если не больше. Встречая закат, Гию почему-то ни с того ни с сего решил произнести все свои мысли вслух, он сам не понимал зачем, для чего и тому подобные бесконечных вопросы. Но это было неважно. Наконец решившись, Гию потушил сигарету. Небрежно встал, будто бы был пьян, пусть это и не так. Смотря далеко-далеко, настолько далеко, что ни один человеческий мозг не мог бы этого представить, произнёс: — Я… Человек? Но решив не дожидаться ответа от Вселенной, Гию пошёл домой, говоря точнее, в свою квартиру. Вещи эти, конечно, смежные, но не настолько близкие для Томиоки. Он был ещё в поиске своего дома, и, применяя аналогию с игрой его детства — «холодно/горячо», — Гию был на самых северных широтах нашей с вами Земли. С полностью замёрзшими ногами, то ли от усталости и мозолей, то ли от того, что просто-напросто привык к этой боли, он не пытался бежать отсюда спустя много попыток. Он не считал себя мазохистом, совсем нет. Он просто на такой стадии. Как выражаются специалисты, пациент настолько привык к своей моральной боли, что перестаёт ощущать грань между его болезнью и им самим, перестаёт представлять себя без неё. Она ему родная, даже если делает ему больно. Она ему как та самая мама в клишированных сериалах. Мама, которая металась между любовью к своему сыну и желанием на ком-то выместить злость. Мама, которая хоть и являлась аллегорией на болезнь, но как живая раскачивалась рядом с Гию на эмоциональных качелях. Выйдя из ступора, в котором Томиока пробыл минут десять, сам не зная того, всё же решился отправиться к себе в квартиру. Как-никак совсем скоро ему придётся готовиться к новому учебному году, и к третьему триместру по счёту. Год обещал быть скучным и бесполезным, как считал Гию, но почему-то он каждый раз продолжал возвращаться в место, которое его бесило. На его личное удивление он дошёл так далеко, но думал, что это не надолго, наверное.Noli me salvum facere, nolo vivere…