Семь дней моей ненависти

             Чарли облегченно выдыхает, когда подмечает цифры на доме, совпадающие с адресом, сказанным Харгроувом. Тормозит напротив, ближе к рулю наклоняется и почти ложится на него, уперевшись лбом. Руки потряхивает, большим пальцем левой давит на правую ладонь, потирает, но дрожь не спадает, а кровь в ушах глушит голоса из приёмника — второй раз она водит машину и первый на такие расстояния. Поднимает взгляд на зеркало, Билли в отражении спит, кажется, слишком крепко, склонив голову себе на плечо, мерно сопит, приоткрыв рот. Чарли впервые за два месяца их стычек и словесных перепалок видит его таким спокойным, расслабленным, и радуется, что он не может ощутить ее железной струной натянутого до звона напряжения, иначе подъебов она не избежала бы.       Под злорадное хихиканье жизнь продолжает пересекать их с Харгроувом линии, закольцовывая непроходимым лабиринтом событий — на этой вечеринке появляться она не должна была, не собиралась даже. Хэллоуин начинался и заканчивался для Чарли несколькими украшениями гостиной и жменькой конфет, что трясущими руками сгребала ей соседка. В планах было пересмотреть Кошмары, взятые напрокат два дня назад, и лечь спать после двенадцати, но угораздило ее ответить на звонок. Чертов Джейсон, именуемый иначе как предатель за его дружбу с Харгроувом, разрывал ей телефон на протяжении получаса, уговаривая пойти с ним на вечеринку. Отказы он слушать не хотел, ставя поперёк непробиваемое желание провести время с любимой (и единственной) кузиной, приехал к восьми часам, настоял на парных костюмах и кинул ее, стоило им зайти в дом, увешанный туалетной бумагой, сверкающим дождиком и искусственными приведениями вместе с бутафорскими отрубленными конечностями.       К подобным ветреным поступкам братца и наплевательскому отношению Чарли привыкла уже лет десять как, она знает, что он ее все равно любит, по-своему, такой любовью, когда через раз здороваются и два раза в неделю о делах интересуются, и она старается отвечать тем же, но стоит ли вообще говорить о том, что с появлением в его жизни Харгроува, Джейсон положил такой огромный увесистый болт на всё и на всех? Лекции о дурных компаниях Чарли читать ему не собиралась, она старалась глушить волнения о брате, убеждая себя тем, что детская беззаботность и наивность переросла во взрослую серьезность и ответственность и что Джейсон хорошенько так это осознаёт, но на деле сложно было сказать, кто на кого хуже влиял, а закравшаяся в районе солнечного сплетения обида иногда зудела сильновато и выбешивала особенно, когда Джейсон мнил себя послом-переговорщиком с неисчерпаемыми попытками примерить друга почти лучшего с сестричкой почти любимой. Тогда вопрос, ответ на который и сам Джейсон дать не был в силах, вставал ребром — нахуя? Чарли однажды спросила. Миром там и не пахло, скорее воняло нескрываемым обоюдным отвращением и невысказанными претензиями. Выворачивая на улицу, где поселилась семья Харгроувов, до Чарли дошла истинная причина такого внимания к ее персоне со стороны кузена и смешно стало от того, как Джейсон бы обрадовался, узнай о происходящем тогда на кухне и сейчас в машине. Чарли пьёт редко и старается не увлекаться, но сейчас бы полный стакан того пойла с вечеринки опрокинула без раздумий лишних.       Крутит ручку и радио, что служило ей односторонним собеседником, выключается, через приоткрытые окна тянется густая тишина. Чарли отстёгивает ремни безопасности, развязывает узел хитона, отбрасывает мешающуюся простынь на заднее сиденье и выходит из машины старательно тихо и медленно. Глубокий вдох полной грудью царапает холодом лёгкие. Непроглядная синева ночи окутывает крыши, скрывая звёзды и кроны деревьев. Чарли вглядывается в окна дома Харгроувов — никаких жалюзи или примитивных занавесок, скрывающих суету семейной жизни за стёклами, свет не горит, и темнота комнат кажется пустотой. Билли ворочается и бубнит под нос что-то неразборчивое и полузабвенное. Чарли отвлекается на него. Обходит машину и дёргает ручку дверцы с пассажирской стороны. Толкает Билли в плечо один раз, второй, на третий и самый сильный удар он просыпается слишком резко, неожиданно и Чарли ударяется головой о низкий потолок. Билли смотрит на нее, вглядывается в силуэт, стараясь концентрироваться на одной точке, моргает несколько раз и протирает глаза костяшками пальцев указательных. Чарли шипит и трёт затылок, вылезая обратно на улицу.       — Давай, на выход, — она, сама не знает зачем, шепотом слова произносит, будто бы спящие дома разбудить боится. Билли кивает. Его шатает даже сидя, Чарли отходит в сторону, придерживает дверь и Харгроув вываливается на свежий воздух улицы. Ровняется лицом с Чарли, сонное непонимание отражается в его расширенных донельзя зрачках.       — Хватит пялиться, отойди, — она не ждёт, отталкивает в сторону и захлопывает дверцу нарочито громко, отчего Билли морщится, снова трёт лицо и кутается в куртку, подрагивая то ли от холода, то ли от похмелья. Чарли цокает, убирает его руки и дёргает за бегунок замка, застегивая кожанку Билли под горло, сдерживая себя, чтобы не прищемить ему кожу у горла, — А я думала, ты умеешь пить.       Харгроув на неё не смотрит, прислоняется к машине и наклоняется, оперевшись ладонями о колени. Мир вертится вокруг него, как после херовой карусели, сознание плавится под вернувшимся пьяным дурманом, а голова сейчас лопнет на сотни кровавых осколков.       — Если тебя укачало, то я лучше отойду.       Билли фыркает — всё, на что сил остаётся. Чарли вздыхает, но не отходит, наоборот ближе подступает и, нагнувшись, хитрым прищуром вглядывается в темноту его глаз и вопросительно гнёт бровь.       — Сам дойдёшь?       В ответ она получает кивок. Билли выпрямляется, отталкивается от машины, а Чарли шагает назад, скрестив руки на груди, и наблюдает, как он пошатываясь, ссутулив плечи, плетется в сторону к дому, едва поднимая и переставляя ноги в тяжёлых ботинках, пока не исчезает в тени соседского зелёного куста с характерным шелестом листвы.       — Еб твою налево, Харгроув. Живой? — Чарли подскакивает к развалившемуся на газоне Билли, тот не отвечает, стонет от ушибов и переворачивается на бок, а Чарли садится на корточки возле него и взглядом беглым осматривает, натыкается на красное пятно, частично скрытое за воротником, который отодвигает, чтобы получше, насколько в темени это возможно, рассмотреть, проводит пальцем большим по шее Билли, — Не пойму, это кровь?       — Не, засос, — Билли хрипит и руку ее холодную от себя отпихивает, Чарли фукает, нос морщит и брезгливо ладонь о юбку вытирает, Билли на ее действия усмехается и взгляд ее своим поймать пытается, — Ханжа.       — Сейчас брошу тебя здесь и сам ползти будешь, если шею ещё где не свернёшь, — Чарли хочется глаза закатить так, чтобы не выкатились они уже никогда, но, несмотря на снижающийся уровень терпения в крови, протягивает ему ладонь и Билли не отмахивается, правда, с полминуты тупо смотрит, но принимает, мертвой хваткой берётся, и Чарли сначала встаёт сама, а после, расставив ноги с опорой на левую, тянет вес его тела на себя. Билли не без своей помощи от земли подрывается резко, чуть спотыкается, но удерживается и кончиком носа касается носа Чарли, та тут же отходит ещё на шаг и ладони их расцепляет.       — Зачем возишься со мной?       Чарли, если честно, схожий вопрос в своей голове игнорировать пыталась и сейчас он ощущается приставленным ко лбу дулом пистолета, только на курок нажми. Она три года посещала кружок дебатов, отточенная импровизация быстрых и колких ответов вышла побочным эффектом, но сейчас он выветрился из крови вместе с остатками выпитой бутылки пива часами ранее. Хочется сбросить всю вину на нее и подхваченное праздничное настроение, но эта зараза в лице Харгроува ей не поверит и скрытый смысл в любой сказанной шутке искать продолжит, докапываться будет и доказывать, что дело в другом, потому что живет с мыслью о том, как мир вертится только благодаря его существованию и других причин на то нет, а им ещё наказание отбывать, и переводить это в словесную пытку и давление от повисшего вопроса у Чарли желания никакого нет, спасает ее только плохо соображающий сейчас от алкоголя разум Билли.              — Вид у тебя жалкий, как у щенка в коробке, а я человек добросердечный, не смогла мимо пройти. Знаешь, иногда полезно побыть хорошим, тебе тоже стоит попробовать, вдруг втянешься, перестанешь людям велосипеды переезжать.       — Ты знаешь, — он тыкает пальцем в неё, — что первая это начала.       И Чарли глубоко вздыхает — Билли кажется удовлетворённым от ее на ходу соображенного ответа и считывает ее вдох больше раздражённым, нежели нервным. Она берет его под локоть и перекидывает руку его через свою шею, приобнимает за талию — в точности повторяет их позу ухода с вечеринки, только теперь надо в дом войти. Идут неспешно, Чарли концентрирует внимание на шагах, смотрит под ноги и подпихивает Билли, когда тот вес тела на неё перебросить хочет, подводит их к входной двери и чувствует, как Харгроув замирает.       — Нет, так нельзя.       — Да, я тоже думаю, что тебе стоит начать с извинения и плавно перейти на благодарности. В письменной форме тоже принимается, но, если писать не умеешь, на диктофон сойдёт.       — Нельзя через дверь, — Билли, буквально, на глазах трезвеет, игнорирует ее подъёб и пятится назад, утаскивая прицепом Алвин, они почти падают со ступеней крыльца, на которые так старательно пытались подняться с одной ноги. Билли вырывается из ее, назовем их, объятий, и поворачивается к ней лицом, когда они вновь оказываются на каменной дорожке.       — А раньше сказать не вариант было? Зря время тратили. Боже, Харгроув, я, блять, уже жалею, что ввязалась в это, лучше бы я вообще туда не приходила! — Чарли не собирается останавливаться, тон голоса повышает, но Билли ладонью ей рот прикрывает и Алвин видит в его глазах то, чего раньше не было или не замечалось. Растерянность, переливающаяся в страх, смешивающаяся с тревогой, покрытой сверху налетом нарастающей паники.       — Заткнись хоть на минуту! — он шипит, цедит сквозь сомкнутые зубы, до боли сжимает руку вокруг ее лица и Чарли мычит, дышать нечем, рот плотно зажат, она вырывается, стучит кулаками по его груди, пинается, но Билли всё равно умудряется оттащить ее за сторону дома, подальше от входной двери, и отпускает.       — Ты больной?! Можешь не отвечать, я вижу.       Чарли пытается отдышаться, усевшись на траву. Бросает в жар, ладони мокрые, сердце колотится бешено, бьется о ребра и удары его кровью в ушах пульсируют, ветер обдувает, холодит вспотевшую спину сквозь прилипшую к коже водолазку. Билли падает рядом и Чарли не сводит с него чернеющий в уголках глаз гнев, он бросает в пустоту тихое, почти неслышное «Прости» и голову опускает, будто раскаивается. Чарли сдерживает себя, чтобы не наорать, не обматерить и не послать его вместе с ненужными извинениями куда подальше. Они молчат, и тишина ватой уши закладывает. В голове проносится недоумение и абсолютное, блять, непонимание происходящего. Чарли проводит пальцами по щекам, надеясь, что к утру синяки не проступят.       — Я не хотел.       — Ох, еще бы ты этого хотел, Харгроув. Почему с тобой так сложно? Ты мог ведь просто сказать, что не надо идти к двери, будто бы я не поняла, но нет, ты снова разыгрываешь херовое представление и опять втягиваешь в это меня. Ты уже камнями в почках у меня отложился, — в ее словах нет ни намека малейшего на сарказм или ехидство, голос тверд, как камень заточенный. Билли поворачивается на его звук и горько усмехается, а взгляд скользит — зацепиться не за что, выражение лица ее нечитаемое, а его внутри на две части разрывает. Он впервые с Чарли был искренен в своем сожалении за то, что спьяну подпустил достаточно близко, почти дал шаг сделать в гниющее вязкое болото его существования, которое пряталось за деревянной входной дверью, но сработал рефлекс, годами натренированный, клеймом страха выжженный в мышцах, не позволяющий никого подпустить.       — Лезь в окно и оставь меня в покое, — Чарли устала, раздражена, подорванные за несколько часов проведенных с Харгроувом нервы оголенными проводами бьют двести двадцать во всем теле. Билли в ответ голову задирает, вслушивается в стены дома и Чарли невольно ему вторит, только в отличие от него, не слышит ровным счетом ничего, а Харгроув начинает колебаться, сомнение в дальнейших действиях расползается по венам, каждый мускул свинцом наливается и он бросает взгляды на машину, Чарли не нуждается в умении читать мысли, чтобы понять, какая идея лампочкой загорается над головой у Билли.       — Только не думай спать в машине, боишься монстра под кроватью?       Она не знает, но по смешанным эмоциям, бьющимся волнами в его глазах, начинает догадываться, что чудовище в лице кого бы оно ни было есть. Маска напускной уверенности, сросшаяся с его лицом, дает трещину, просвет, через который на Чарли смотрит не нахальный мальчишка с раздутым до стратосферы самомнением, ничего не представляющий из себя, кроме отполированных до блеска черных ботинок и идеальной в своей небрежности прически, а надломленный подросток, Чарли начинает чувствовать себя откровенно паршиво и неловко от отсутствия какой-либо ответной колкости и навалившейся серьезности.       — Уильям! — приказной тон, громкий, отчетливый, гневный и до чертиков схожий с голосом Билли. Они оба синхронно поворачиваются в сторону приоткрытого окна, Чарли остается на месте, а Билли подрывается с места, хватается руками за раму и поднимает ее еще выше. Чарли не видит, но слышит, как с глухим ударом Билли приземляется на пол. Она подбирается ближе и вытягивает шею, заглядывая в его комнату под углом. Билли включает настольную лампу. От резкого света перед глазами калейдоскопом скачут пятна, а взгляд падает на постер с полуобнажённой женщиной, беспорядок, созданный из кучи одежды и, черт его знает, чего ещё. Чарли надеется, что все соседи Харгроувов уже видят десятый сон и не вызвали полицию, приняв их за воров-домушников. Билли возвращается к ней и начинает опускать окно обратно, отгораживая ее от своего мира, но не успевает — дверь в его комнату распахивается, она вне поля зрения, но по удару об стену становится понятно, что тот, кто ее открыл, был тем, кто окликнул Билли ранее. Билли разворачивается, прикрывая спиной окно, а Чарли отходит и инстинктивно вжимается всем телом в белую стену дома.       То, что происходит дальше парализует, сковывает цепями накатившего страха каждый сустав и мускул. Не пошевелиться. Не видит людей, лишь игру теней, отбрасываемых на землю, въедающуюся в память до малейшего сгиба руки и движения головой. Чарли слышит всё, ловит каждое слово, сплюнутую ненависть и ярость, от которых блевать тянет, жмурится от срывающихся криков и тяжёлой поступи, кожей ощущает грозовой тучей нависшее ответное молчание, ее наизнанку выворачивает от звука грубого удара, от понимания, кто это делает и с кем, на душе погано становится, что не вмешивается, не позволяет, а от слёз, сука, в глазах мутнеет и режет. И та идея, что незамедлительно на ум приходит, кажется до омерзения дурной в момент ее воплощения и правильной уже после. Просто сбежать. Со всех оставшихся сил бежать домой и не оглядываться.

***

      Ночь Чарли провела в беспокойстве. Мысли безостановочно жужжали, вопросы бились о виски тупыми ударами и застывали в духоте комнаты — ни на один ответа подобрать не получилось. Окна плотно закрыты, шторы задернуты и все замки щелкнули. Чарли никто не преследовал, кроме случившихся тогда минутами ранее событий, гнавших ее, словно остервеневшие дикие псы, готовые острыми клыками вонзиться ей в ноги, перегрызть сухожилия, вгрызться в глотку и полуживую утянуть обратно. Её — невольного свидетеля. Она прошла все стадии принятия: от истерического надрывного крика, заглушенного подушкой и спрятанного под одеялом, до сквозящей пустоты в голове и измерения комнаты шагами под не сдерживаемые яростные ругательства. Чарли знает о домашнем насилии лишь понаслышке, из телевизора, случайно подслушанных обсуждений между полок магазина и воспоминаний отца, рассказанных в ночные беседы на кухне. В голове никак не строилось чёткая картина осознания, через что Билли вынужден был проходить. Придуманная ею его биография разбивалась о выросшие каменные скалы реальности, а жалость — первое, что пришло на ум, но образ Билли, всплывающий в голове, не складывающийся с тем, который глаза развидеть уже не способны, красноречиво давал понять, что ее жалость она может выкинуть на помойку. Второе — рассказать папе. Аккуратно, ненавязчиво. Ей было до омерзения противно от принятия того, насколько необходимо важным было посвятить в это отца и что Билли понимал ещё в тот момент, стоя в комнате, выслушивая вопли отца, что Чарли скажет и кому, поэтому она до сих пор молчит, в сомнениях захлёбывается и молчит.       — Сначала машину мою в розовый, а теперь и ключи воруешь, да, Алвин? — раздаётся над ухом тихий, разъярённый шепот, и это не то, с чего хотелось начинать утро, особенно, когда первой в расписании стоит математика.       Билли раздражения не прячет так же, как и Чарли виду, что испугалась, не подает — лишь плечами неуловимо подергивает, отодвинуться ближе к парте хочет, но рука Билли спинку стула ее удерживает, крепко, и назад оттаскивает, градусов на девяносто разворачивает с резким скрежетом металла по полу, и Чарли нос к носу с Билли встречается. Он не моргает. Сверху вниз взглядом изучающим окидывает, наклоняется, руки по обе стороны от Чарли, чтобы не выскользнула как обычно, но она и не собирается, хотя мысль о том, чтобы схватить сумку и сбежать, вертится в голове. Знает, о чем поговорить он хочет, возможно, предупредить или ещё хуже — запугать.       Чарли ждала его ещё задолго до начала урока. Пряталась в коридоре около входной двери, поглядывая через прозрачные стеклянные вставки, в ожидании появления злосчастной синей, но такой вычурной машины. Она не появилась ни через пятнадцать минут, ни через десять, а за пять минут до начала занятий на Алвин подозрительно стал коситься проходящий уже в третий раз туда-обратно уборщик, не говоря уже о других учениках и двух учителей, один даже поинтересовался о ее самочувствии. Разговор планировался приватный, без развешанных ушей и лишних глаз. Один на один, но Уильям, не изменяя своему самодовольному бахвальству, явился за минуту до урока и первым вступил на сцену, потянув под ослепляющий свет софитов и Чарли, которая в силу характера не может не подыграть — расслаблено на спинку деревянную откидывается, ноги скрещивает, в улыбке расплывается и ямочки на щеках видны становятся.       — Уильям, как дела? — саркастичность вопроса между строк читать нет необходимости, она не скрывается, прямиком в лоб бьет рядом с тем местом, где у Билли со вчерашней ночи синяк проглядывается из-под кудрей, от которого у Чарли сердце удар пропускает и желание отбросить привычное общение овладевает, рука тянется к месту ушиба, но Алвин одёргивает себя и вместо того, чтобы осмотреть Билли, она поправляет волосы, убирая за ухо.       — Ключи где? — голову чуть в бок склоняет, в четко произнесенном вопросе сквозит призрением. Чарли недоумевает и это мягко сказано, в карих глазах читается самый настоящий ахуй и полнейшее непонимание того, о чем Билли ее спрашивает.       — Ты серьезно сейчас? О гребаных ключах говорить решил? — она шепчет в ответ, а то, что со стороны других учеников, замерших в качестве случайных зрителей открывшегося перед ними представления, выглядит словно усмешка на губах Билли, перед Чарли рисуется хищным оскалом, в радужке синей буря закручивается, но она глаза не закрывает, взгляд не опускает и не отводит. — Не знаю я, где они, отвали.       Маленькая сценка рушится под трель школьного звонка. Остальные ученики рассаживаются по своим местам под тихие обсуждения новоявленных сплетен, миссис Роджен входит в кабинет. Билли не успевает и рта открыть, а Чарли отчетливо ощущает тяжесть недосказанности, свинцом повисшую в воздухе между ними. Миссис Роджен кладет папку с бумагами на свой стол и откашливается, призывая к тишине и пытаясь привлечь к себе внимание. Билли первый прерывает игру в гляделки, смиряет Чарли сердитостью взгляда и переводит его на учительницу, отталкивается от парты и идет к своей, а Чарли пододвигает стул вплотную и утыкается в учебник на случайно открытой странице. Ей хватило нескольких минут неподдельного интереса одноклассников и больше обращать его на себя желания нет, а смех рвущийся скорее истерический нежели неловкий от проведения пересекающей линии параллельных, несвязанных ситуаций. Хочется стукнуть себя по голове учебником, а лучше сразу об парту приложиться. Выражение «не в том месте, не в то время» — очень точно описывает ее ненамеренное проникновение в жизнь Харгроува.       Положа руку на сердце, Чарли была бы готова поклясться коллекцией пластинок Нэнси Синатра, что в тот день, с месяц назад, ничего не видела и не слышала, но увы. Мистер Лейнкенс, которому она помогала печатать задания для восьмого класса, сам попросил ее найти миссис Роджен, чтобы одолжить у нее справочник, вряд-ли он догадывался, что она будет не одна. Насколько смело и без стука Чарли ворвалась тогда в кабинет, настолько быстро она закрыла дверь обратно, опустившись на корточки, осознавая увиденное — миссис Роджен сидела на столе, листы с контрольными разбросаны по полу, ее всегда собранная волосок к волоску прическа растрепалась, а узкая серая юбка задрана так высоко, что кружевную линию ее чулок забыть до сих пор не выходит. Признаться честно, Чарли была уверена, что она носила колготки. Узнать того, кто стоял рядом труда не составило — эту кудрявую голову и задницу в синих джинсах спутать не получится. Что поделать — заглядывались все, Чарли исключением не была.       То, что ее появление не оставили незамеченным, она поняла через замочную скважину, когда Билли, застегивая пуговицы на рубашке, направился к двери. Решение было принято молниеносно и бежала она по пустым коридорам быстро, но Харгроув, она до сих пор не знает как, обогнавший ее, за руку больно дернул и в кладовку утянуть пытался, несмотря на сопротивление. Не первое их столкновение, третье, кажется, Чарли со счета сбиваться начала ещё до него, а Билли верить в ее оправдания и то, что не видела она ничего, не был настроен. Чарли тогда спас сам мистер Лейнкенс, будто услышавший ее мысленные молитвы, он шёл по коридорам и, практически, расцепил их по разные стороны. Чарли тогда тоже ничего не сказала, молчала и отнекивалась, но слухи просочились, не она дала им отправную точку, хотелось жуть, но миссис Роджен ей нравилась, а стены школы молчать не стали, но слухи таковыми и остались, подтверждение им Чарли бережно хранила и, возможно, один раз шепнула подруге, возможно. Билли не докажет.       Миссис Роджен объясняет тему, новую, сложную, пугающую логарифмами, а Чарли ёрзает на стуле, голову не поднимает, спиной чувствует, как тяжёлый острый взгляд с другого конца кабинета режет по диагонали. Некомфортно. Спину печёт, Чарли бесится, возмущение от перепадов в поведении Харгроува растёт с каждой прошедшей десятой минутой урока, плавит клочки оставшихся нервов, нога подрагивает под партой, а концентрация на решении примера становится просто невозможной. Если ему так хочется в игры поиграть, то пожалуйста, только без неё. Пусть делает это сам с собой или с Джейсоном, Харрингтоном, да с кем угодно вместо того, чтобы дыру в ее свитере прожигать и от разговоров бегать.