В висках пульсирует скопившаяся за сутки ярость, кислотой разливается по венам, устремляется прямиком к мозгу и разъедает мысли и образы прошлой ночи, отпечатавшиеся в сознании, когда он в очередной раз швыряет мяч в корзину, подвешенную на стене. Металл кольца гнется от тяжести веса, пружинит в воздухе и отскакивает на прежнее место, а Билли спрыгивает обратно на деревянный пол под одобряющие отклики своей псевдокоманды, чьим капитаном его назначили на сегодняшней тренировке.
Жарко. Волосы липнут ко лбу, капли пота стекают по спине к краю туго затянутого пояса спортивных шорт, резиновая подошва конверсов скрипит от быстро сменяющихся маневров, удары мяча эхом отбиваются от стен прямо в заложенные ватой выросшего давления уши, воздух накален и его катастрофически мало, кислород в лёгких выгорает до металлического привкуса на зубах, выдохи быстрые и обрывистые, горло раздражено сухостью, мышцы дрожат и сокращаются от напряжения. Трижды Билли отправляли на скамейку запасных за последние сорок минут, он ни разу даже не взглянул в ее сторону. Игнорирует, отмахивается и трет покрасневшие от лопнувших капилляров глаза, а мистер Тодд — возомнивший себя звездой баскетбола, чертов старик, за которым плачет дом престарелых и лекарства от склероза — продолжает дуть в свисток, что-то кричать в спину, ругаться и размахивать руками.
Это не матч — обычная тренировка, на которую они ходят каждую среду, на которую сегодня после уроков Билли нёсся сломя голову, первым выскочив из кабинета, петляя по коридорам в лабиринте школьных шкафчиков, выстроенных в ровный ряд, отталкивая зазевавшихся учеников и невнимательных учителей. Когда он переодевался в форму, стаскивал футболку через голову и надевал шорты, завязывая веревки пояса двойным узлом, ему было откровенно похуй на то, что Чарли сидит в кабинете за одной из парт, не сводит взгляда с часов и топает ногой в нервном тике ожидания, бесится и раздражается с каждым пройденным большой стрелкой кругом циферблата. Похуй на возмущения учителя, адресованные ему, но выслушанные Алвин, когда он в этот самый момент перехватывает мяч и уводит от соперников. Эта тренировка — не финальная игра сезона и не оправдание для продления себе наказания, выливающиеся в дополнительные часы, проведенные в четырех стенах с чертовой девчонкой, седлающей его мозг при любом подвернувшемся случае и скачущей на нем до посинения. Это способ снять стресс с натянутых жесткой струной уставших мышц, выпустить пар и сплюнуть под ноги заполнившую глотку агрессию. Почти похоже на дрочку, только ты не один в комнате с приспущенными штанами и с закрытой на щеколду дверью, а взмокший от пота в окружении двенадцати пацанов скачешь по душному залу с плотно закрытыми окнами за мячом. И в отличие от журналов, лежащих стопкой под кроватью, сейчас у него ни на что не встаёт.
Кто-то из парней ему кричит и Билли передает пас от груди, сглатывает слюну и вытирает предплечьем пот с лица, грудь с тяжестью вздымает, серебряная цепочка прилипла к коже, Билли подносит к ней руку, хватает пальцами кулон с Девой Марией и, перекрутив, перебрасывает назад. Небольшая передышка возвращает остатки похмелья в голову, от которого всё утро он судорожно старался избавиться. Оно размазывает мир и бьет по черепу, заставляя его треснуть, расколоться вплоть до самых бровей, пока ухо не пронзает свист и перед глазами не возникает тренер, толкающий его обратно — в самый эпицентр игры. Билли потягивается, но глаз не закрывает, сосредоточено, хищно всматривается в движения рук, передачи и позиции. Все начинают уставать и это заметно — броски вялые, возгласы приближающейся победы сменяются парой хлопков, Харрингтон начинает шаркать по полу, едва отрывая ноги. Десять минут и игра окончится, вернутся часы отработок и мытья парт под нудное напевание Алвин под нос старых песен. Поёт она, кстати, херово, но почему-то Билли, сам пока не придумал почему именно, он ей об этом еще не успел сказать. Да, с ней всё херово выходит. Билли на третий день учебы в этой школе понял, выяснил практическим путем, когда она на его машину вылила полбанки розовой краски в отместку за долбанный велик, который он переехал в первый день, или когда из-за её, блять, игры во всеспасительницу прошлым вечером у него теперь губа разбита и ушиб на голове синеет.
Томми передает Билли мяч, решающий, последний. Билли ведет мяч и отражает нападение от одного команды соперников самым лучшим вариантом — просто отталкивает, сбивает. Это грязно, нечестно, не по правилам и его бы засудили, будь это финал сезона, но как же повезло, что это просто тренировка. Билли останавливается, замирает и швыряет из последних сил мяч в сторону корзину.
— Уильям!
Вспомнишь, блять, лучик. Неожиданно раздавшийся голос Чарли перетягивает всё внимание от броска на неё, вынуждает рефлекторно повернуться, а на её лице тенью виднеется улыбка, больше напоминающая презрение и в глазах темных поблескивает что-то неуловимое. Билли ставит, что это тоже презрение, двойное, как дорогой виски, схожий с цветом её радужки. Он этот напиток в жизни не пробовал, денег не хватает, по телику видел в рекламе и неосознанно вспомнил об Алвин, образ её из-за закономерного присутствия в его жизни в зрачки нитками вшит и распороть пока не выходит, а она больше ничего сказать не успевает, как оказывается сбитой с ног отскочившим от щита мячом и лежащей на полу. Удар пришелся прямо в голову — в лоб, возле линии роста волос, и розовеющее пятно на коже тому подтверждение. Несколько парней ореолом выстраиваются вокруг нее, склоняют головы, а мистер Тодд приседает на корточки, убирает волосы с ее лица и всматривается во что-то внимательно, долго, и цокает языком. Билли вздыхает, наблюдая за действиями мистера Тодда и лежащей Чарли. Он тоже подошёл, на автомате, так, одним глазком глянуть, убедиться, что ему не придется сегодня одному за двоих наказание отрабатывать. И пока мистер Тодд расспрашивает ее о самочувствии, Билли терзает немой вопрос, на который Чарли отвечает, пока Харрингтон помогает ей подняться.
— Не подумайте, что я пришла в поисках дозы тестостерона, которого тут, скажу я Вам, навалом, — она встаёт, потирает ушибленный лоб и кивает, — спасибо, Стив, — он улыбается на ее благодарность и отмахивается, а Билли ловит укатившийся мяч и закатывает глаза, Чарли отвечает ему тем же и обращается к тренеру, — мне нужен Харгроув, чтобы мы приступили к отработке.
— А так это вы корову притащили?
Билли пропускает вопрос тренера. Воскресный случай коснулся одной большой жужжащей сплетней ушей каждого ученика и учителя школы, даже двое второклассников на парковке во время ланча, давя ботиночками на горло страху и стеснению, поинтересовались у него, могут ли они погладить коровку, молчание и раздражение, с которым он взглянул на них, в качестве ответа их расстроило и напугало одновременно. Из задумки величайшего прикола в школе инцидент превратился в посмешище, облепленное несуществующими деталями и фактами, сотворенными из воздуха. Это злило, разочаровывало. Не обходилось и без участия Чарли. Она никого не затыкала и не затыкалась, встревала в тихие разговоры, возражала, выгораживала себя, но никогда не оставляла и намёка на то, почему она была там в воскресенье. Билли готов поставить свои берцы — она и сейчас выкрутит всё в его сторону.
Поворот рукоятки крана выпускает жесткие прохладные струи, Билли встаёт прямо под них, опираясь руками о стену, откидывает голову, подставляет лицо, позволяет воде затекать в уши, глаза, рот, смывать пот, пыль и скопившуюся в мышцах тягость прошедших дней. Бодрит. Он не торопится вылазить, идёт в раздевалку только тогда, когда там никого уже нет. Сбрасывает с бёдер полотенце и запихивает в шкафчик, вытащив взамен джинсы, ботинки и белую футболку. Одевается и трясёт головой словно пёс, стряхивая с них излишки влаги, но капли всё же падают на плечи и спину, впитываясь в ткань, оставляя тёмные следы после себя. Захлопывает шкафчик, захлопывает дверь и ещё одну, и останавливается у выхода из раздевалки, наблюдая, как Чарли, прислонив ко лбу пакет со льдом, сидит на скамейке запасных и вздрагивает от неожиданности возникшего шума.
— Мне нянька не нужна. Не сбегу.
Она реагирует на привычную в его голосе грубость ожесточенностью, блеснувшей где-то в чёрной глубине зрачков, и подходит ближе, Билли не останавливается, направляясь к классу под номером «хрен его знает», Чарли — за ним.
— Всё же хочу убедиться, что ты дойдёшь.
— Ты уже убедилась, — и затягивающая рана на губе отзывается острой болью, а Алвин догоняет, ровняется с ним в шаге, и тычет пакетом с подтаявшим льдом в бок, постукивает, просит принять, а Билли начинает тошнить от проскальзывающей на ее лице заботы.
— На, приложи, легче станет.
Билли проводит рукой по влажным кудрям, расчёсывает их пальцами и осторожно касается синяка, который теперь зеркалит ушиб на лбу Чарли. Забавно. Берет пакет и пихает ей его обратно.
— Спасибо, не надо, — цедит сквозь раздражение, но в ответ чувствует, как мокрый пакет охлаждает кожу и как Чарли берет его за запястье и сменяет свою руку на его, надавливая.
— Вот так держи и не выделывайся. Мне просто всё ещё жалко на тебя смотреть.
Билли останавливается и Чарли тоже. Её слова срабатывают катализатором, спусковым крючком и она оказывается в эпицентре сейсмической активности. Лед хрустит под дрожащими пальцами, в носу покалывает, в синеве радужки свинцом наливаются тучи, челюсть напрягается — Билли сжимает зубы в бессильной ярости, расползающейся по его внутренностям, ему хочется толкнуть Алвин к стене, бить до кровавого месива, разреветься и закурить. Именно в такой последовательности, но из всего он может сделать только последнее — в переднем кармане лежит смятая пачка сигарет, а Чарли, явно лишенная инстинкта самосохранения, делает шаг навстречу, становится прямо перед ним.
— Ты знаешь, куда свою жалость можешь засунуть? — он выплевывает вопрос, каждое слово его пропитано ядом, но Алвин будто бы не замечает.
— Знаю. А ещё знаю, что слона в посудной лавке ты почему-то замечать отказываешься, — говорит четко, без дрожи и очевидного страха, а Билли знает, о чём она. Он ненавидит отпускать тотальное чувство контроля, с которым он сросся в единый организм, который медленно поглощает его мозг и щупальцами хватает за горло, сжимая до хруста костей. Стеклянная стена, отгораживающая его домашнюю жизнь от мира остальных, защищающая от чужих ушей и глаз, источившаяся временем и солёностью слёз, вчера дала трещину и готова рассыпаться от малейшего прикосновения, и Билли не позволит этому случиться. Не подпустит.
— Рад, что ты напомнила, — с волевым усилием он удерживает рвущееся спокойствие голоса, прикусывает щеку изнутри, — ключи верни.
Чарли рычит от недовольства, вскидывает руки от рухнувшего на ее плечи бессилия, Билли не сдерживает ухмылки, больше походящей на звериный оскал, а она сдаётся.
— То, что твой отец делает с тобой, не-нор-ма-льно, — на последнем слове, которое она нарочито медленно проговорила по слогам, кровь у Билли вскипает окончательно.
— Не лезь в мою жизнь! Ты, блять, ничего не знаешь, даже если думаешь, что это так. Это моё дело и только мое. Иди нахуй в свой идеальный мир и оставь меня в покое. Будь мне нужна помощь, поверь, я бы ее попросил, а пока ты делаешь только хуже, — Билли уходит, оставив Чарли стоять посреди коридора.
— По статистике жертвы насилия обычно не обращаются за помощью! — она срывается на крик и тут же жалеет, Билли просто чувствует это. Он застывает на месте, ноги врастают в плиточный пол, не пошевелиться, не сдвинуться, пульсация крови закладывает уши и сквозь неё он пытается вслушаться в окружающее его пространство, понять, есть ли кто-нибудь в других кабинетах, кто-нибудь, до кого донеслись её слова, кто прямо сейчас выходит и идет на шум в попытке разобрать происходящее, но ничего нет и никого. Они одни и единственный звук — это подошва кед, касающаяся пола, медленно, осторожно.
— Ты понятия не имеешь, как они себя ведут, — Билли шепотом разбивает на осколки упавшую тишину, Чарли стоит за его спиной и её ушей касается обрывок фразы, она обходит его и преграждает собой путь, а Билли повышает тон, — я больше не буду повторять. Съебись из моей жизни.
Она вглядывается в его лицо, не находя слов, мечется взглядом от припухшей губы с красным следом от рваной раны до того, что скрывает под собой прозрачный пакет с остатками льда. Билли ощущает ее незримые движения, чувствует, как шестеренки её мозга раскручиваются до невероятной скорости, как начинают дымиться от попыток воссоздать то, от чего она тогда сбежала, то, что он переживает слишком часто в последнее время.
— Ну что за шум, а? Мистер Харгроув, два шага назад от мисс Алвин, — они оба с резкостью поворачивают головы и перед ними в дверях, положив руки на пояс, стоит мистер Лейнкенс неодобрительно качает головой, поджав губы, — не в мою смену ученики будут зажиматься в коридорах школы.
— Мне Ваша мисс Алвин и даром не нужна, — сплевывает Билли и заходит в кабинет, дверь которого для них открыл мистер Лейнкенс. Он ахает, а Билли не может сдержать усмешки. В старшей школе Хокинса он учится не так уж и давно, но следующее после проблем с велосипедом, что он уяснил, так это нравственные правила мистера Лейнкенса, которые он с завидной регулярностью печатал и развешивал на досках с информацией, перекрывая афиши драмкружка и листы для сбора подписей, и на которых все, кому не лень, оставляли пошлые приписки, от чего у мистера Лейнкенса краснели кончики ушей. Но это не мешало ему подкрадываться к парочкам, выдавать цветные записки о наказании и, поправив извечно сползающие с носа очки с толстыми линзами, скрываться в своём кабинете. Билли лично попадался так четырежды за посредственный флирт на перемене, выслушивая одни и те же возмущения, причитания о том, как в прошлый раз девушка была другая, и лекции о безответственном поведении и плохом примере для младших. И каждый раз Билли веселила мысль о возможной реакции мистера Лейнкенса, его выражении лица, шоке и последующем покраснении щёк, расскажи ему Чарли, что она видела в кабинете миссис Роджен, но всё же он был рад, что Алвин смогла удержать язык за зубами.
Она молча следует за учителем, заходит в класс последней, опустив голову словно провинившийся ребёнок, прикрывает лицо волосами, старательно избегая направленного на неё взгляда с конца комнаты. Билли не моргает, сосредоточенно прослеживает каждое ее движение, сжав губы в тонкую линию, он борется с бушующим внутри огненными языками гневом, грудь медленно вздымается от тяжести дыхания. Алвин падает за третью парту среднего ряда, скидывает сумку на пол и подвигает стул ближе.
— И неужели я не услышу ни одной колкости в свой адрес от Вас, мисс Алвин? — мистер Лейнкенс очевидно не замечает электрические разряды, накапливаемые в небольшом помещении, садится за стол и аккуратно поправляет листы бумаги, складывая их в одну большую стопку.
— Мы опять отмываем этот кабинет? — Чарли игнорирует выпад в свою сторону, а мистер Лейнкенс на её вопрос раздосадовано вздыхает и указательным пальцем поправляет очки.
— Я не считаю выбранные другими учителями методы проведения вашего наказания действенными, поэтому на сегодня за него буду отвечать я и за вас тоже. И мы пойдём по классике, напишите эссе.
Не сговариваясь, Чарли и Билли показательно и одновременно громко и мучительно стонут.
— Вот не надо мне тут. Эссе лучше, гораздо лучше мытья полов. Потом ещё скажете мне спасибо. Посидите, подумаете, напишите свои мысли на две тысячи слов насчёт того, какую роль школа сыграла в вашем личностном росте и дальнейшем выборе профессии.
Чарли поднимает руку и, не дожидаясь разрешения, говорит:
— А если я ещё не нашла себя?
— Найдёте во время написания эссе, времени у вас обоих предостаточно, заодно подумаете о том, почему не стоило мучать бедное животное, — парирует учитель, вставая из-за стола, начиная отсчитывать листы и класть их на парту Чарли.
— Я была лишь свидетелем!
Билли скрещивает руки на груди, съезжая на стуле чуть ниже, облокотившись всем весом на спинку. Началось.
— Мисс Алвин, нет смысла оправдывать себя уже тогда, когда Вам назначили наказание, — тон учителя снисходителен, а со своего угла Билли наблюдает с извращенным удовольствием, как под свитером от злости напрягается спина Чарли. Мистер Лейнкенс огибает ряд, чтобы оставшуюся бумагу отдать Билли.
— Вам стоит почитать, что такое апелляция, мистер Лейнкенс, — она отвечает ему в той же манере, с какой говорил он, поворачиваясь на его голос, но напарывается на жесткость взгляда, достает из сумки карандаш и склоняется над листами.
— А вам обоим лучше заняться эссе, времени предостаточно. Составьте план, набросайте черновик, оценки за него не будет, но я уверен, что это зачтется вам в будущем.
Мистер Лейнкенс говорил, и говорил, и говорил, пока не достал из портфеля книжку, наконец заткнувшись. Чарли что-то активно писала, Билли то и дело слышал шуршание карандаша, видел, как безостановочно движется её рука и слышал невнятный бубнёж. Она поднимала голову раза два, смотрела на часы и тут же опускала, а потом и вовсе сложила руки на парте и легла. Билли подумывал сделать также, пока крохотный свёрток бумажки в полоску не ударилась об угол парты и не упал на пол Билли под ноги. Его непонимание развеила Чарли, левая рука ее свисала, а сама она закусила нижнюю губу в нервном ожидании, когда Билли потянулся за бумажкой и положил ее себе на стол. Она была сложена четыре раза, виднелся неровный рваный край и половинки букв. Билли не стал ее разворачивать, отмахнул в сторону, сытый по горло фокусами Чарли, наблюдая, как возвела глаза к потолку и вновь наклонилась над листами. Проходит минут двадцать и большая стрелка часов указывает на шестерку, когда второй свёрток прилетает Билли уже в голову, а мистер Лейнкенс, смочив большой палец, перелистывает десятую страницу книги.
Билли вытаскивает из волос бумажку и разворачивает её. На белом огрызке неаккуратно по-детски нарисованный кот, состоявший из кругов и треугольников вместо ушей, в том, что отдалённо напоминает лапу он держит цветок, а над его головой облако, в котором написано одно слово — прости. Тихое и уставшее «Блять» с выдохом вырывается изо рта Билли, когда на первом отправленном ему огрызке он находит такой же рисунок, но вместо кота изображена собака. Детский сад. Он сминает в кулаке рисованных зверей и сбрасывает на пол, доставая сумку, чтобы воспользоваться ею в качестве подушки на ближайшие часы наказания, но ничего не выходит. Чарли кидает ему ещё две бумажки, на одной из которых изображён хмурый человечек и приписка «Ты» со стрелочкой. Билли вынимает карандаш из кармана сумки и через мгновение в Чарли уже прилетает бумажка с надписью «Отвали». Они перекидываются еще минут пять, пока мистер Лейнкенс не прекращает их импровизированное сражение:
— Хватит или останетесь здесь до восьми вечера.
Торчать до ночи в школе у Билли желания нет и он устраивается удобнее, чтобы поспать и проснуться от доносившиеся писклявых звуков пожарной сигнализации и бумажного самолётика, ударившего его в ухо.
— Мы горим? — интересуется Чарли, складывая ещё одно бумажное оружие и напевая себе что-то под нос.
— Нет, мы не горим, — мистер Лейнкенс захлопывает книгу и кидает ее на стол, — эти девятиклассники! Каждый раз, как наступает мое дежурство, они что-то да вытворят. Это всё ваши дурные примеры, — указывает он пальцем, — сидите здесь и посмейте только сбежать, я пойду за уборщиком, проверю и дождусь пожарных, чтобы они ее отключили, а вы — ни шагу.
Мистер Лейнкенс быстро выбегает из кабинета и они слышат повороты ключа в дверном замке.
— Он только что запер нас? — Чарли озвучивает вопрос, который секундой ранее мелькнул в голове Билли.
— Похоже на то. Сколько его примерно не будет? Минут тридцать? — Билли встаёт из-за парты и направляется к учительскому столу, роется в ящиках, выдвигает и задвигает их один за одним, пока не находит коробок со скрепками.
— Что ты задумал? Взлом?
— Да, с проникновением. А если там реально пожар, ты будешь партой окно выбивать? — Билли подходит к двери, разворачивая скрепку, садится на корточки так, чтобы замок оказался на уровне его глаз. Чарли всё ещё старается держаться на расстоянии, скрещивает руки на груди и пристально с интересом и каплей недоверия наблюдает за ловкими действиями Билли, скрывая возрастающее в ней удивление.
— Машины ты тоже умеешь взламывать?
Билли прекращает крутить скрепку в скважине замка и обращает внимание на Чарли.
— Настолько плохого ты обо мне мнения?
— Немного, но я не об этом, — она переминается с ноги на ногу, — кажется, я вспомнила, где твои ключи.
Дверь открывается.
***
— Я поверить не могу, что ты захлопнула мою машину с ключами внутри! — восклицает Билли, широкими шагами двигаясь в другой конец школы, Чарли шикает на него и, озираясь по сторонам, топает хвостиком, едва не наступая ему на пятки.
— Последнее, о чем я вчера думала, так это твои ключи! — грозным шепотом заявляет она, когда Билли расхаживает туда-сюда в поиске нужного шкафчика и, наконец, найдя его, вытаскивает из заднего кармана треугольную линейку, вставляет в прощелину у дверцы и с силой проводит сверху вниз.
— Вуаля!
— Чей это?
— Понятия не имею. Задавай меньше вопросов, хотя нет, лучше просто молчи, у меня уже сил нет терпеть тебя и твою дурацкую привычку совать нос туда, куда не следует.
— Я пытаюсь донести до твоей пустой головы, что просто беспокоюсь за тебя, как беспокоилась бы за любого другого, если бы случилось подобное. В этом нет ничего специфичного, прими тот факт, что в мире есть небезразличные люди, которым есть дело до твоих проблем, — она кладёт руку на его плечо, — нет ничего страшного, чтобы признаться самому себе в первую очередь, что с тобой дерьмово обращаются и что попросить помощь — нормально, это не делает тебя трусом или стукачем. Никого не делает.
— Всё сказала? — Чарли согласно кивает, а Билли косится на ее ладонь, сжимающую ткань его футболки, и водит плечом, стряхивая, — Спасибо за заботу, но она мне не нужна. Забудь и живи дальше.
Он откровенно честен с ней, но не уверен, что с самим собой, слова Чарли задели то, что было надежно упрятано, но ни к чему ей видеть сомнение, опутывающее его сознание, она и так видела слишком много, но одурманенная усталостью дня и сонливостью бдительность даёт сбой, когда он сам протягивает Чарли призрачную руку, вытаскивая из металлических стен целлофановый пакетик и задавая вопрос:
— Курить умеешь?
***
Они расселись на ступенях лестницы, которая ведёт на крышу, на которой пересеклись в воскресенье, из-за которой встряли на семь дней наказания. Билли повытаскивал из карманов бумажки с рисунками Чарли, серебряную зажигалку, линейку и целлофановый пакетик. Аккуратно ровняет листы и открывает пакет, рассыпая его содержимое маленькими щепотками по бумаге, сворачивая, подносит ко рту, проводит языком, склеивая, и передаёт Чарли. Её пальцы подрагивают, когда она тянется к зажигалке, и Билли фыркает, заканчивая делать ещё один. Поджигает кончик и затягивается. Терпкий, густой дым обволакивает пространство вокруг, заглушает непрекращающийся писк, развязывает язык.
— Отвечая на вопрос эссе, ты собираешься поступать куда бы то ни было?
Чарли кивает и откашливается:
— Да, я уже отправила несколько заявлений в колледж и универ в соседних городах, и готовлю письма для Ель и Колумбийского.
Билли прорывает на смех, но Чарли его не подхватывает, скорее наоборот — ее глаза полны непонимания, ведь никаких поводов нет.
— В чём проблема?
— Ни в чем, кроме этой дыры. Ты правда думаешь, что там, — Билли почему-то указывает на окно, — будут ждать кого-то из Хокинса?
Чарли цокает и затягивается, съезжает на заднице на ступеньку ниже и ложится, согнув руку в локте под головой.
— Не заливай огонёк моих мечт, — запинается и зависает, обдумывая сказанное, — мечтаний, вот, своей пессимистичной водой! Они тогда станут влажными, — стопорится на последнем слове, а Билли беззвучно хохочет, только плечи трясутся и в глазах слезинки собираются, Чарли пихает его в бок, — давай просто забудем.
— Но как я такое забуду? — Чарли отмахивается и улыбка на ее лице всё же появляется, она смиряется с забавностью сказанного ею, а Билли расслабляется и растворяется в дальнейшем несвязанном разговоре, скачущим от темы темы, путающим в паутинах ненужных и неуместных подробностей собранных сплетен, пока Алвин не приводит его в чувства и в реальность, вернувшись неожиданно к первой теме.
— А у тебя какие планы? — она поворачивает голову, смотрит спокойно, искренне интересуется, огни язвительности в ее зрачках потухли в наркотическом дыму, она сжимает меж пальцев самокрутку и выдыхает кольцо дыма в воздух, а Билли отворачивается от ее взгляда и не знает, чего от жизни хочет. Ему исполнится восемнадцать через чуть меньше, чем через полгода, он не прожил и четверти всей жизни, но каждое утро перед тем, как выйти из дома, когда он бросает пару взглядов на отражение в зеркале, в ответ на него смотрит старик. Глубокие морщины, обвисшая кожа закрывает глаза и едва можно разглядеть пустоту бледной синевы радужки. У него Паркинсон, его трясёт, почти полностью облысевший, обрюзгший, голова и руки покрыты пигментными пятнами времени. Он открывает рот, его губы движутся в безмолвии слов, которые чёрными крапинками витают у Билли перед глазами. Каждый божий день, каждый, блять, божий день одно и тоже. Он смотрит на руки, молодые, грубоватые, сжимает пальцы, и тонкая кожа на костяшках натягивается, в свете солнца блестит белая россыпь мелких шрамов, смешанная с каплями веснушек, и разжимает. Дрожи нет, как и старика в отражении, но он всё ещё здесь — под шкурой, под сплетением костей, во внутренностях, в сутулых плечах, в синяках под глазами, в бессоннице тревожных мыслей, всегда напоминает о себе, об усталости от жизни, которой он только начал касаться, которую, кажется, уже успел пожить, и хочется блевать, и плакать.
— У меня тоже иногда такая реакция на траву, — отзывается Чарли, а Билли, кажется, говорил в слух.
— Очень смешно, — он вторит Чарли — ее положению на лестнице и также ложится на ступени, затягивается и поворачивается к ней лицом, — я совсем не об этом.
— Я знаю, — в голосе ее что-то успокаивающее, обволакивающее, укутывающее в пелену спокойствия, что-то, что хочется списать на воздействие наркотика. Больше она ничего не говорит, смотрит прямо перед собой, на лестничные пролёты, запрокинув голову, Билли подмечает, как губы её едва размыкаются, двигаются почти незаметно, но Билли настолько близок сейчас к ее лицу, запредельно, что разглядеть две точки родинок на скуле и пятно чернил на мочке уха возле самодельной серёжки-подсолнуха даётся ему легко. Повернись Алвин сейчас к нему, то наткнулась бы на благодарность, растворяющуюся в серой дымке, благодарность, понятную без произношения в слух, благодарность за тишину. Впервые комфортную для Билли. Из всех людей, живущих в этой дыре, из всех, чертова Чарли оказалась той, с кем ему нет необходимости выискивать в урагане мыслей подходящие слова, выстраивать стены вопросов, а на грудную клетку перестаёт давить тяжесть недосказанности, он дышит легко, и знает, что это пройдет, как только выветрится дым, сигнал пожарной тревоги затихнет и они вернутся к привычности рутины, поэтому сердце начинает биться чуть быстрее, прося ухватиться за утекающее сквозь пальцы мгновение, заставить застыть во времени, но он не знает, что сердце Чарли просит того же, настаивает, требует, бьется груди, несмотря на то, что уже через минуты они будут вынуждены бежать по опустевшим коридорам, срываться на хохот и надеяться успеть раньше вернуться обратно, подгоняя друг друга, хватаясь за руки, заворачивая за углы, прячась, чтобы отдышаться. Несмотря на всё это, Чарли начинает смеяться, громко, задыхаясь, роняя самокрутку из рук.
— Это…это так странно, будь мы в фильме, это был бы тот самый момент для поцелуя, — она откашливается, не переставая хихикать, — и я, и я представила, из всех людей, ими бы оказались мы с тобой. В голове не укладывается, — начинает размахивать руками, поднимает косяк и тушит его, указывает рукой сначала на себя, а потом на Билли, — ты и я, целуемся, Джейсон бы проиграл мне десятку. Ох, и вскипел бы от злости, ему та-а-ак не нравится, когда не по его идёт. Ха!
Она замолкает, а Билли понимает, что должен был отшутиться, вбросить колючку сарказма, но она на языке застревает и дело не в том, что он хотел бы поцеловать Алвин и не в том, что не хотел бы ее целовать. Она всё ещё не в его вкусе, он не думает о ней перед сном, не заглядывается на переменах и на ланче, не ищет взглядом ее тёмную макушку в коридоре и не чувствует волны ревности, накрывающее тело, при виде ее с другим, но это не мешает ему на секунды отдаться воображению, бросить взгляд на ее губы и свалить вину на дымящийся меж пальцев косяк.
— Могу тебя заверить, Алвин. Ты — не та, — говорит сквозь смех и смотрит ей в глаза.
— Фух, — Чарли показательно выдыхает и делает вид, что стирает капли пота со лба, — это могло привести к чему-то более неловкому. Какого черта ты молчал?
Она слабо толкает его кулаком в плечо, Билли пошатывается, смешки всё ещё кружат над их головами, а сирена перестаёт звучать. Они переглядываются и срываются с места.
— Ой, моя шея!
Чарли бежит следом за Билли, явно отставая от него, потирая затёкшие чувствительные мышцы в попытках унять склеившуюся боль, кричит, чтобы он подождал ее и Билли замедляется, вытягивает руку и машет, выглядывая из-за угла, озаряясь по сторонам, повторяя на повороте:
— Ты можешь ещё медленнее?
Чарли пыхтит, возмущается, причитает, что зря они всё это затеяли и лучше бы она осталась в кабинете, но ускоряется, ухватившись за пояс джинс Билли. Он тянет ее за собой и прикладывает указательный палец к своим губам, шикает и прислушивается к звукам шагов, разносившимся по стенам школы, а Алвин кашляет, согнувшись, опираясь ладонями о колени.
— Как так вышло, что у человека, который постоянно ездит на велосипеде, у тебя дыхалка ни к чёрту?
— Не знаю, спроси у человека с велосипедом, я хожу пешком уже как два месяца.
— И всё равно хрипишь, как заядлый курильщик.
— Как ты?
— У меня всё хорошо, — Билли выглядывает из-за угла, дверь их кабинета открыта, и он ничего не слышит, — путь свободен.
— Нет, ты не понял шутку, — Чарли дёргает его за футболку, привлекая внимание на себя.
— Всё я понял, отвали, — он берет ее за руки, отталкивает от себя и поворачивает лицом к пустому классу.
Чарли возмущённо бормочет что-то, заходит в кабинет и садится за свою парту, а Билли — за свою. Их вещи остались неподвижно лежать, остатки от рваных листов для эссе валялись на полу из-за пропущенных порывов ветра, жалюзи покачивались у открытого окна и Билли таит надежду, что свежесть воздуха улицы заберёт специфичный шлейф запаха, который они принесли с собой в кабинет. Чарли откидывается на спинку стула, запрокинув голову, замирает, Билли видит даже через бесформенный свитер, как часто поднимается и опускается ее грудь. И резко Алвин подрывается, хватает валяющуюся на полу сумку, копошится в ней, достает что-то, насыпает в руку и кидает без предупреждения в сторону Билли всё остальное. Он ловит рефлекторно, в кулак, и понимает, что держит в ладони полупустую пачку мятной жвачки. Чарли одними губами произносит «Пожалуйста» и подмигивает в тот момент, как мистер Лейнкенс заходит в кабинет.
