Обещание

Это чувствовалось стекловатой в лёгких. Попытки вдохнуть свежий майский воздух превращались во вдох миллиона крошечных песчинок молотого стекла, которые раздирали организм внутри, прочерчивая кровавые дорожки по тканям. Наверное, хорошо, что у него не было возможности увидеть, в каком состоянии сейчас находились его органы. Он бы увидел что-то вроде месива, глубоко перерезанного когтями сотней бешеных кошек. Его лёгкие точно бы вывернулись вместе с желудком от такой картины. И, наверное, хорошо, что такое состояние стало цикличным. Оно было не всегда, всего лишь минут пять в день. Но пытки собственного организма словно длились вечность, поэтому после очередного приступа слизеринец жадно хватал ртом воздух, словно кто-то мог отобрать его сию же секунду. Это особенно обострялось, когда он видел её рядом с Малфоем в коридоре, где не было публики. Это было особенно больно, и иногда Нотт не понимал, что конкретно сейчас не давало ему покоя в груди: царапающие лёгкие стебли цветов или что-то левее. У его жизни было нереальное чувство юмора. Он это понял, когда в первый раз выхаркнул пару лепестков, сидя на паре у Снейпа. Бархатные лепестки роз были точь-в-точь как её платье на новогоднем балу — бордового цвета. В тот вечер Тео чётко закрепил образ Гермионы в своей голове, детально воспроизводя его, находясь в душе. Возможно, тёмный цвет его цветов был неким преимуществом: так он хотя бы видел меньше собственной крови, которой стало достаточно в последнее время. Сначала, когда он кашлял, это была всего одна капля на ладони, потом две, а потом уже примесь лепестков с парой миллилитров кровавых сгустков. Было трудно адаптироваться, в особенности, когда через грудь прорывался очередной бутон. К этому вообще тяжело привыкнуть, но ему приходилось, чтобы дать себе хоть какую-то отсрочку. Отсрочку, чтобы быть достойным её, быть кем-то большим, чем просто очередным забавным знакомым из Слизерина. Тео хотел находиться на месте Малфоя, это должен был быть он. Его надежда была почти невесомой, что-то по типу канатоходца между двумя небоскрёбами, которого он видел в Сити около года назад. Тогда он даже не подозревал о существовании подобной чумы, разъедающей только его и какую-то девушку из Италии в 1864. Тео узнал о ней из одной книжонки, которую раскопал в семейном поместье в тонне пыли. Эта книга была самой информативной из тех, что он находил. Информации оказалось минимум. Только то, что ему самому удалось наблюдать от своего организма: чем ближе объект обожания, тем меньше боли, чем дальше объект, тем больше боли, ближе смерть. Пару дней назад ему даже удалось почувствовать на своём плече руку костлявой до того момента, пока не пришла Грейнджер. Она фурией залетела в мужской туалет, распахнув дверь кабинки. Звуки вокруг были настолько приглушены, что Тео казалось, будто он находился в каком-то стеклянном куполе, замурованный совсем один. — Тео, что… что происходит? — спросила она, широко распахнув глаза. Картина и правда была ужасающей. Если бы он увидел себя, лежащим на полу с кучей бордовых лепестков и крови на полу возле унитаза, то определённо наложил бы на себя обливиэйт. — Цветок никто не опылил, рассыпался, — ответил Тео, облокотившись локтем об унитаз. Слабость накрыла его толстым пледом, ему хотелось заснуть. Гермиона немного помедлила, но подошла ближе к парню и села на корточки, поправляя юбку. — Это нисколько не смешно сейчас, Тео, — повысила голос Гермиона и свела брови на переносице. — Что происходит? И что это такое? — спросила она, показывая на беспорядок на кафеле туалета. — Бледный? Это удар прямо в сердце, — шутил Нотт и пытался сдержать лучи облегчения, которые парили в воздухе из-за источника, проводящего руками по его спине. — Я загорал, вообще-то. Её медленные поглаживания обжигали его тёплом. С появлением этой болезни он забыл, как чувствовалось тепло, а не просто хроническая Арктика внутри. Тео ощущал постепенное облегчение в теле, пока Гермиона была здесь, рядом с ним, пока касалась его рукой. Словно миллион осколков в его груди вновь собирались в единый образ, похожий на её лицо, чтобы разбиться вновь. — Что это, чёрт возьми, такое? — внезапно она схватила его за воротник и начала шустро расстёгивать белую с красными пятнами рубашку. — Грейнджер, я всё понимаю, но не в туалете же, ради всего святого, — ухмылялся Нотт, но было поздно, потому что девушка открыла рот, а затем закрыла ладонью, увидев раскрывшийся бутон розы с зеленью на ключице Тео. Она подняла карие глаза и вгляделась прямо в его, пытаясь найти ответ. В них читалось всё, что бы он не хотел в них увидеть. — Я иду за директором, — Гермиона вскочила и ещё раз посмотрела на него, чтобы убедиться, что увиденное было явью. — Сейчас же. — Стой, Гермиона! Но она уже вышла из туалета, хлопнув тяжёлой дверью. И вот он снова почувствовал зиму на своей коже вместе с хрустящим внутри стеклом. И даже запечатанный запах роз в его ДНК, напоминающий образ Гермионы, уже давно не спасал.

***

Тео очнулся на жёсткой койке в палате Хогвартса у мадам Помфри, чувствуя запах роз вперемешку с различными лекарственными зельями. Он бы сейчас отдал своё поместье, лишь бы одно из них могло избавить его от прорастающих на нём бутонов, вмиг расцветающих. Тео чувствовал, как каждый побег, каждый лепесток губкой впитывал в себя его кровь и набирался силой. По их цвету нетрудно было определить, чем именно питались розы. Открыв глаза, слизеринец тут же услышал топот нескольких пар ног, направляющихся в его сторону. Кто-то бурно о чём-то спорил и перебивал друг друга. Тео закрыл глаза, чтобы не выдать себя. — Минерва, вы же знаете, у меня есть хороший знакомый лекарь в Японии, — услышал Нотт голос старушки, настойчиво доказывающей что-то директору. — Я знаю, Поппи, но дело в другом, — отвечала ей Макгонагалл, переходя на еле слышный шёпот. — Дни сочтены. Мальчик в скором времени… Директор прервала свою речь в тот момент, когда в лазарет вбежала Грейнджер. Тео понял это по успокаивающейся буре в лёгких. Цветы замедлили свой рост, давая очередную фору отдышаться, всего минут на десять, пока она снова не уйдёт. — Профессор, как он? — Гермиона пыталась отдышаться, поэтому её речь была слегка сбивчивой. — Вы знаете, что это? Можете рассказать, прошу вас? Несколько секунд Минерва колебалась, переводя взгляд с Грейнджер на мадам Помфри, а после на него. Тео резко закрыл глаза. Он заметил смятение на её лице, но решимость взяла своё, Гермиона не любила не знать. Возможно, ей будет лучше услышать это от директора. — Прошу, сядьте, мисс Грейнджер, — Макгонагалл указала на соседнюю от парня кровать, и Гермиона последовала её предложению. — Я встречалась с таким когда-то, но не думала, что это не единичный случай, конечно, — профессор перевела дыхание, окунувшись в свои воспоминания, а затем продолжила. — Это ханахаки, редчайшая болезнь. При ней больной откашливает цветы из-за… неразделенной любви. Сначала она поражает дыхательные пути. Больной откашливает лепестки, затем – цветки. Они прорастают через него, из кожи. — А ещё ужасно чешутся, — вмешался Тео, поднимаясь с подушки. Сил по-прежнему не было, но боль заглохла на какое-то время. Гриффиндорка тут же подлетела к слизеринцу и села на кровать. Она обняла его за шею, как делала это когда-то. Этот момент стоило запомнить из-за его исключительной редкости. Такой же редкости, когда он мог насладиться временем с ней вдвоём. — Как ты себя чувствуешь? — спросила Гермиона, отрываясь от его шеи, когда Тео вдруг зашипел. — Сейчас лучше, — ответил он, действительно чувствуя то, о чём говорил. — Я никогда не слышала об этой болезни, — Гермиона обратилась к директору и целительнице, смотря на обеих в ожидании ответа. — Вы провели какое-то исследование или ещё что-то? Некоторое мгновение женщины стояли на месте и смотрели на них, а затем опустили глаза. Нотт прекрасно понимал, что означал подобный взгляд, который сейчас зафиксировался на лицах женщин. Он часто видел его в зеркале, когда приходил в спальню слизерина после того, как видел Гермиону вместе с Малфоем. Тогда он отхаркивал кучу лепестков, затем они шустро сменялись соцветиями. После такого Тео понимал, что шансов было… их не было. — Мы действительно провели исследование, пока вы спали, и… — помедлила Макгонагалл, а затем обратилась к нему. — Мистер Нотт, почему вы не обратились к нам раньше? — Это бы ничего не изменило, кроме того, что я бы перестал быть клумбой, но стал бы эмоциональным овощем, — хмыкнул Тео, обращаясь к директору. — Так себе перспектива, знаете. — О чём это ты? — гриффиндорка никогда не сталкивалась с подобным в своих учебниках. Оно и понятно, потому что информации об этой болезни… её тоже не было. — Есть один способ, который избавляет от ханахаки, — Макгонагалл встала с кресла, подошла к кровати слизеринца и схватилась за железное подножье. — Это сложнейшая операция, в результате которой больной становится абсолютно безэмоциональным, его эмпатия снижена до предела. Как выразился мистер Нотт, человек становится… — Овощем, — продолжил он, и профессор отвернулась, поджав губы. — Это единственный способ, профессор? — Нет, не единственный, — тише ответила директриса, пока совсем не сорвалась на шёпот, когда вновь подошла к девушке. — Мисс Грейнджер, можно вас на некоторое время? Теодор, отдохните немного, никуда не уходите. Скоро я верну вам Гермиону. Слизеринец подумал, что даже если бы он и захотел уйти, то не смог бы. Слабость охватила его тело, будто бы он погрузился в неё, как в океан. Сон накрыл Тео с головой, как только директриса и Гермиона вышли из палаты. Может, хоть так он сможет не обращать внимание на боль — это помогало в детстве.