Над Луаньцзан светла луна

      Цзиньлин Тай горела.       Сине-зеленое, мертвенное пламя, не становившееся от этого ни на чуть холоднее, пожирало изящные павильоны, беседки, переходы и мостки, испаряя воду из декоративных прудов, в которых кверху брюхом плавали знаменитые золотые карпы Ланьлина, тела мертвых и живых заклинателей, не имевших сил спастись — огонь был повсюду. Рушились с грохотом и надсадным треском балки и колонны, лопались литые из золота и бронзовые украшения, раскалывались каменные плиты внушительных лестниц и просторных дворов. Чернели и рассыпались пеплом поля пионов.       Единственным островком безопасности в бушующем море демонического пламени была крохотная беседка над маленьким прудиком, засаженным цветущими лотосами. Ее окружал магический купол, впрочем, и он переливался все теми же сине-зелеными всполохами, но до цветов, легких шелковых занавесей и колыбели из драгоценного сандала не долетали ни какофония звуков, ни искры, ни жар. В колыбели, раскинувшись и выпростав из-под тонкого одеяльца ручки и ножки, тихо посапывал черноволосый малыш, крепко вцепившийся в золотистую кисть на рукояти меча в богатых ножнах. На вид ему было около годика, может, чуть больше, но даже сейчас можно было предположить, что он вырастет истинным красавцем.       Рядом с колыбелькой на полу расположились двое. Один — в темно-сером дорожном цзяньсю, сильно поношенном, но более-менее целом, «щеголял» мертвенно-бледной кожей, расчерченной черными нитями вен, черными белками, на которых слишком выделялись блекло-зеленые радужки с провалами затянутых мутью зрачков, и тяжеленными на вид оковами, врезающимися в горло, запястья, щиколотки и живот так, что, будь он живым, это заставило бы его вопить от боли. Но живым этот человек не был уже более трех лет.       Второй — страшно худой, словно состоящий из одних углов и острых костей, что особенно хорошо было заметно, потому что все его одеяние составляли длинные, свалявшиеся, спутанные и грязные волосы да обрывок занавески, откромсанной здесь же, в беседке. Его глаза сейчас горели алым пламенем, а высохшие до состояния обтянутых кожей костей руки каким-то чудом удерживали тяжелую на вид черную флейту, украшенную вызывающе-алой кисточкой и изящным зеленым нефритовым пейю. Бескровные, потрескавшиеся и сухие губы едва-едва шевелились, но флейта пела — нежно и чуть печально, убаюкивая ребенка и возвращая мертвецу сознание.       Затянутые бельмами зрачки вскоре прояснились, и лютый мертвец приподнял голову, потом сел, внимательно оглядывая их пристанище. Обратил взгляд на флейтиста и совсем по-человечески вскинул к губам ладонь.       — М-м-молодой г-г-господин В-вэй?       Тот опустил флейту и растянул губы в дикой усмешке, просипел:       — Вэнь Нин. Рад, что ты очнулся. Как голова?       — Б-б-болит, как с п-п-п... похмелья.       — Это ничего. Пройдет. Скоро тут все догорит, и будем выбираться.       — Д-д-д...       — Глянь сам. Я... немножко пошалил, — губы флейтиста снова растянулись в безумной улыбке, а из груди вырвался кашель пополам с капельками крови.       — М-м-молодой господин Вэй! — мертвец даже перестал заикаться, внимательнее оглядев своего собеседника. — Боги, вам нужна...       — Знаю. Потом. А-Нин, сможешь донести меня и А-Лина до Луаньцзан?       — Д-да. Конечно, молодой господин.       — И прекрати меня так называть.       — К-как же я м-могу?..       — А-Сянь будет достаточно... Достаточно... — глаза его закатились, флейта выпала из рук, и мертвец лишь благодаря своей ускоренной реакции успел подхватить заваливающееся набок тело темного заклинателя, некогда бывшего Вэй Усянем, адептом Великого ордена Юньмэн Цзян, после — героем войны с Цишань Вэнь, потом — отступником, названным Ушансе-цзунем, а уж совсем потом — Старейшиной Илина, главой крохотной общины уцелевших членов клана Цзычань Вэнь, побочной ветви некогда Великого ордена.              Вэнь Нин не знал, что с ними стало — с теми пятью десятками беглецов, пытавшихся укрыться, а после — выжить на искалеченной темной энергией горе Луаньцзан. После бойни на тропе Цюнци они с сестрой пришли в Ланьлин, чтобы сдаться. Их сразу разделили, его заковали в цепи и поместили в крохотную, больше похожую на гробницу, камеру, и больше сестру он не видел. А потом, когда он отказался подчиняться приказам Цзинь Гуаншаня, пришел какой-то мальчишка и... что-то с ним сделал. Глаза у него горели так же, как у молодого господина Вэй, когда тот гневался, из чего Вэнь Нин заключил, что мальчишка тоже был темным заклинателем. Что именно он сделал, Вэнь Нин не понял, но сперва он потерял способность управлять телом, а после погасло и сознание.       И вот он снова пришел в себя, вокруг творится что-то ужасное, рядом полумертвый господин и крошечный ребенок, судя по всему — шичжи Вэй Усяня. Ничего не понятно, но хоть задание ясно: взять обоих и выбираться в привычное убежище — на Луаньцзан, в пещеру Фу-Мо. А там — свои... если, конечно, кто-то из них еще жив. Вэй Усянь бы их не бросил, только не стариков и калек, простых людей, даже не заклинателей. Значит, случилось что-то... Скорее всего, господин отправился-таки выручать их с сестрой и тоже попал в плен. Не очень умный поступок. Но он не будет судить сгоряча, не узнав всего.       Прямо сейчас он должен осмотреть Вэй Усяня — тот чересчур истощен, словно совсем ничего не ел несколько месяцев. Он и на Луаньцзан-то питался кое-как, лишь когда сестре удавалось заставить его криками и угрозами. Половину своей порции всегда отдавал малышу Юаню, ведь тот растет и ему нужно хорошо питаться. Слишком большое и доброе сердце у господина...       Вэнь Нин уложил легкое, как сухая ветка, тело на теплый деревянный пол, поднялся и прошелся по беседке, срывая занавеси. Этому месту они уже не потребуются, а вот им на Луаньцзан еще послужат. Впрочем, послужат и раньше: нужно же ему как-то сделать перевязь, чтобы утащить два не самых удобных груза: колыбель с ребенком и безвольное тело.       С момента, как темный заклинатель потерял сознание, мертвенное пламя потихоньку обращалось в обычное, а купол, прикрывавший беседку, таял. Вэнь Нин дождался, пока он рассеется совершенно, подхватил свою драгоценную ношу, перекинув перевязь через плечо, вышел по мосткам, ступив на горячий пепел — и одним нечеловеческим прыжком перемахнул через догорающие остовы павильонов, канув в мешанине ночных теней и языков огня, словно лишь еще одна тень.