***
На сыром тротуаре, в паре шагов от тускло мерцающего фонаря собралась небольшая человеческая кучка — несколько подростков лет пятнадцати. Кто-то смолил и пожёвывал сигаретный бычок, кто-то баюкал белыми пальцами опустевшую банку пива, кто-то был ростом шесть футов, кто-то на три головы ниже, но всех их объединяли отсутствие совести — время было три пятьдесят девять — и белобрысый заводила, вокруг которого они столпились импровизированным кругом. — А здесь… — заговорщицки шептал белобрысый, показывая пальцем, — вот, на третьем этаже, видите окна заколоченные? Юноши горячечно закивали, выпучив глаза. — Как думаете, почему заколоченные-то? Первым подумал толстый коротышка: — Ну, это самое… а, чёрт! — ругался он, отряхивая ботинок, которым приземлился прямо в грязную лужу. — Это самое… ну, наверное, там никто не живёт. Заводила отрывисто кивнул и забегал мышиными глазками по остальным участникам викторины. — Ещё варианты? Гляньте, там вокруг ещё всё такое чёрное, обугленное, выглядит как опухоль, а соседние все нормальные, видите? Второй доброволец — увалень-второгодник, слегка подшофе — вышел из круга, хорошенько прицелился сплющенной жестяной банкой в то самое окно и совершенно случайно попал в толстяка-коротышку. — Ай! — подпрыгнул толстяк. — Так-то необязательно не живёт, — хихикнул непризнанный снайпер. — Может, окно выбили, может, ремонт планирует, может, суеверный какой… — Или какая, — добавил кто-то. — А м-м… м-м-может там кт… кт… кт-то нибудь у… у-у-у… Тут все синхронно повернули головы и уставились на «заику четырёхглазого» — такое у него было ласковое прозвище. — …умер? — закончив, он весь скукожился и потупил глаза от такого внимания. Толстяк на его предположение прыснул, второгодник сочувственно осклабился, — да и вообще послышались всякой интенсивности смешки, так что заика и вовсе поджал задрожавшие губы. Не смеялся один только белобрысый, и когда все собравшиеся вдруг это поняли, стало им как-то нехорошо. — Тепло, очень тепло, четырёхглазый, — промурлыкал он, жестом предлагая аудитории укрепить позиции. Аудитория сузилась в ещё более тесный круг и навострила уши. Кто-то даже выплюнул изгрызенный бычок, чтобы точно ни на что не отвлекаться. — Когда-то, много лет назад, на этом этаже жила одна старуха — ведьма была, говорят. Ну, знаете, нечистыми всякими делами занималась, как их там, заговоры, привороты и даже… проклятия! На последнем слове белобрысый закатил глаза и выразительно провёл ребром ладони по шее. — Так вот, у её двери выстраивались такие очереди, ух, до лестничного пролёта, а иногда и прямо на нём! Тьма тьмущая у неё была посетителей, хотя и бабы в основном, да какая разница… В общем, со временем на всё это дело соседи начали возмущаться, мол, устроили тут проходной двор, аж за хлебом выйти не дают, слушаете, да? Удовлетворённый серией утвердительных кивков, он продолжил: — Говорят… — шёпот его теперь стал ещё тише. — Говорят, когда пять лет назад её не стало — кстати, наследников у неё не было, квартира осталась бесхозная… так вот, после её смерти люди долгое время продолжали туда ходить, порой даже снова в очередь вставали — ну, что поделать, жертвы сарафанного радио: откуда им всем сразу было узнать, что старуха-то мёртвая давно? — Ну, да, это самое, откуда знать… Ой, извините… Все, кроме снисходительно улыбнувшегося белобрысого, тут же шикнули на перепуганного толстяка. — И вот в один прекрасный день, часа так в четыре утра… — он улыбнулся шире, заметив, как заика вытаращился на циферблат наручных часов, — раздался на третьем этаже кошмарный визг — прямо как в фильмах ужасов, весь дом поднял на ноги! Соседи повыбегали из квартир, в одних трусах и ночнушках, а там, значит, стоит какая-то девка молодая, стоит, как вкопанная, и пальцем на стену показывает, а та-ам… Тут он — глаза навыкат — облизал розовые губы и загадочно замолчал. — Ну, что там! — не выдержал увалень, который даже при своих двухстах фунтах костей и мяса выглядел испуганно. — А квартиры-то там и нет. Добрая дюжина ошарашенных глаз вылупилась на него, как на натурального психа. «Как нет?» — перешёптывались безымянные скептики, доселе не подававшие голоса, «П-ф, ну да!» — хихикнул расслабившийся увалень, толстяк почесал затылок, и только заика поверил ему сразу. — Вот так: нет квартиры, исчезла. И двери нет — как будто растворилась! Главное, как именно — не видел никто. Одна стена голая осталась, и следа на ней никакого даже. Но подождите, это ещё не всё… Возбуждённые шепотки утихли. Белобрысый весь вдруг как-то разгладился, улыбка исчезла с его прыщавого лица, и он снова заговорил — уже в голос, таинственно: — Следующей ночью всё повторилось. Очередной крик — на этот раз мужской, хрипловатый. Это был уже не «клиент», сосед из квартиры напротив, покурить вышел. Опять все проснулись, опять прибежали в своих трусах посмотреть, что там такое произошло. И что вы думаете — дверь появилась! Такая же дверь, старенькая такая, облупленная — всё как было. Да только вот… — оглядел он напряжённые лица, — не там она появилась, где была. Дверь висела на соседней стене — там, где ну не может быть никакой квартиры, там бетон один, конструкция такая у дома, понимаете? Мужик тот додумался, значит, полицию вызвать, потому что дверь, конечно, открывать никому не хотелось, не было таких отважных… Ну, а зная нашу полицию, несложно поверить в то, что приехали они только под утро, когда все уже рассосались по квартирам и сладко спали. Бедный заика жевал теперь губы, и видно было, как течёт по его огромному блестящему лбу капелька пота. — И вот когда они приехали, обнаружилось, что… не было там никакой двери! Снова! Штрафанули мужика за ложный вызов. Воцарилась гробовая тишина. Белобрысый, начавший страшилку так уверенно, с каждым словом всё больше пугался сам, а потому как будто торопился поскорее закончить, проглатывая согласные и дёргая кадыком. — С этого самого момента на третьем этаже начали происходить странные вещи. Мужик, живший напротив, съехал спустя месяц, а остальные соседи не знали сна: то и дело ночами слышались им то жуткие завывающие звуки, то грохот, сильный, как если бы кто-нибудь занимался перестановкой мебели — только сами подумайте, кому это было делать в проклятой квартире, да ещё и в пять утра? Ах да, именно так, с того дня квартиру и собственно весь этаж по сегодняшний день называют проклятыми. В лифте выдрали и заклеили кнопку третьего этажа — не живёт там никто больше. По лестнице, когда спускаются вниз, пробегают как можно быстрее — страшно им, понимаете? Он перевёл дух, дожидаясь новых кивков, а потом сощурился: не кивнул только увалень. — Что, не веришь? Увалень переминался с ноги на ногу и пристыженно молчал. — Тогда слушай дальше. Не так давно, с год назад, странных вещей стало на одну больше: кроме звуков и то появляющейся, то исчезающей двери, прямо здесь, у этого подъезда, начали замечать необъяснимое. Например, кто-то жаловался, что вой их теперь беспокоил не только изнутри, но и снаружи! Несколько человек утверждали, что видели отсюда, как сидит на окне проклятой квартиры какая-то птица, причём неместная, с огромными жёлтыми глазами, не бывает таких в Лондоне! Вот, сидит она, значит, и не двигается, как чучело. Причём по несколько часов, а иногда даже дней. Естественно, поначалу никого это особенно не колыхало — ну, бог с ней, с птицей, не трогает никого и ладно. Но потом, когда замечать это стали всё больше людей, когда птицы то не было, то она снова появлялась, такая же неподвижная и странная, одному из жильцов припёрло в голову за ней наблюдать, мужик какой-то с пятого этажа. Вышел он, значит, на улицу, вот прямо сюда, постелил себе банное полотенце и сел на траву, за птицей смотреть. Так что вы думаете! — воскликнул он особенно громко. Все дружно затаили дыхание, а с ними и сам белобрысый. — К вечеру того дня здесь, на траве, было уже целое сборище! Кто-то из жильцов даже додумался устроить пикник: сидели они все вместе с мужиком, пили и жрали, вылупив глаза на птицу: как в кино заявились. И вот они уже почти собрались по квартирам, дело шло к ночи, спать пора, а действия никакого… как вдруг! — он всплеснул руками, и глаза его едва не вылетели из орбит. — Вдруг птица растопырила крылья и влетела прямо в это окно. Закрытое! Окно! Как будто сквозь него! Воздух сгустился от напряжения. Толстяк весь съёжился, у заики четырёхглазого комично открывался и закрывался рот, даже увалень вздрогнул. — Вот поэтому-то, ребятки, окно это теперь заколочено — в ту же ночь его заделали, причём с улицы, со стремянкой. Не захотел никто его пробовать открыть или, прости господи, внутрь заглядывать — хорошо, зашторено было. Говорят, с тех пор не видел больше никто этой птицы, — белобрысый встряхнул зачем-то свои сальные патлы. — Но не забывайте, что всё это только говорят. Я сам, знаете, живу через два квартала, это дедок по соседству рассказал, вот я и напугать вас решил… Не знаю я на самом деле, правда всё или нет, — добавил он, нервически хохотнув. После этой реплики послышалась серия облегчённых вздохов: кто-то хмурился и качал головой, кто-то одобрительно пнул белобрысого локтем. Когда заика вдруг засмеялся — смех у него был астматический и напоминал собой свист закипающего чайника, — человеческая кучка заржала и двинулась прочь от загадочного дома, решив, что если и стоит проведать проклятую квартиру, то как-нибудь не сегодня. И никто из них не заметил, как провожают их спины, не моргая, два огромных жёлтых глаза. Глубоко в гуще дубовой листвы отдыхала Хедвиг.***
Его разбудил вой холодного сквозняка. Гарри взвыл вместе с ним: в глаза будто песка насыпали, хотя он и открыть-то их не успел. Мерзляком Гарри никогда не был, однако сейчас его по-настоящему знобило. Он вслепую нашарил одеяло и укутался поплотнее, поджимая пальцы на ногах. Удивительная природа сна: первые секунды, а порой и минуты после пробуждения продлевают собой сладкую дрёму. Она мягким облаком опускается на веки, подсказывая не торопиться их размыкать, и некоторое время человек перед ней пресмыкается — нет ничего лучше безмятежного забытья. Чем же это забытьё так прекрасно? Да как минимум тем, что в нём не постыдно не помнить закрученный мир вариантов и обстоятельств, как, впрочем, и собственное имя. Вот так безымянный Гарри и лежал в толстом коконе одеяла, блаженно улыбаясь. Тело его было лёгкое, как пушинка, пустая голова болталась по подушке, и он долго ещё сторожил бы тёплыми ладонями свои веки, если бы не услышал тихое: — Северус… Рывком подскочив на кровати, Гарри уставился в темноту. Сон как рукой сняло. Он вмиг осознал, что слышал, вообще-то, собственный голос. К нему незамедлительно возвратилась способность думать — робким стуком по черепной коробке. Гарри нехотя её впустил. Внезапная вспышка — он увидел себя, сгорбившегося, руки по карманам, в зубах тлеет папироса. Огни ночного Лондона с его цветным муравейником, с обилием запахов, ассортиментом звуков и настроений. Вот хлопок за спиной — он случайно, дверь тяжелая, не ругайтесь, что это, отчего так мало народу? Дешёвая выпивка по ноздрям, сидят, хмельные, картами обмениваются — никогда не понимал эту маггловскую чушь, что ж в них такого интересного? А этот и вовсе безнадёжен, глядите-ка, нажрался, спит, и пушечным выстрелом не поднимешь, смешной какой. Нет, здесь не то, ничего правильного, надо выйти, глупости какие, не в дурака же играть с мужиками. Подождите, что это? Что это за голос? Ай, чёрт возьми, как любопытно, в глазах — жизнь, скука пылью на стеклянных бутылочках, может, он нужен ей, может, она ему нужна? Дейзи. Этой искренности хватило бы на весь земной шар, на мир магический и не-, откуда же у неё столько? Кто-то смеялся, кто-то смеялся сейчас над ним — вот же, спасибо, он ведь теперь должен узнать, почему. Холодное лезвие взгляда — у Северуса всегда были такие пронзительные глаза? Он спрячет боль, это несложно, плёвое дело, смотрите как умею, профессор, впечатляет, не правда ли? Всего минуту, прочти меня, подыграй, я проглочу стекло твоего голоса и пущу вниз по пищеводу. Только не уходи. Ушёл. Трус. Трус! Что-то орёт под рёбрами, что-то выдавливает из глаз горечь, дышать трудно, надо вставать. Срочно. Дейзи — где мёд в карих радужках? — нет, она не посмеет плакать, он для неё улыбнётся. В последний раз подержит пухлую ручку, слишком идеальная, слишком правильная, сердце сейчас выскочит. Бежать, немедленно бежать, пусть забудет его, пусть никогда не вспомнит. Ах, значит, не ушёл — остался, не тень ли измученной психики, не желаемое ли за действительное? Наверное, тени не курят сигареты. А ещё от них не должно так упоительно пахнуть, нет, тени вообще не пахнут. Что случилось потом? О господи. Потом случился Северус. Гарри вздрогнул: ему почудилось, что лёгкие сдавило, как если бы кто-нибудь ударил его под дых. С тяжелым и шумным вздохом он сбросил с себя одеяло. Его отчаянные глаза вглядывались в кромешную тьму так долго и так бесполезно, что он не выдержал и позвал на помощь — беззвучное «Lumos» одними губами. От вида пустой постели его пробрал ледяной ужас. — Северус, — прошептал он, растерянно оглядываясь по сторонам и подсвечивая пространство. Наглухо зашторенное окно, холод соседней подушки, которую он зачем-то потрогал дрожащими пальцами, — ответом Гарри была мертвенная тишина. И очки — нигде не было его очков. Ноющая тревога разрасталась в груди и облизывала рёбра, сковывая дыхание. Поджав губы и прерывисто дыша носом, он снова посмотрел на тяжелый занавес штор. Они висели неподвижно. Откуда же был сквозняк? Вдруг послышался шелест. Гарри среагировал мгновенно: голова его тут же повернулась в сторону распахнутой двери. В мерклом продолжении его маленького Люмоса блеснул, развеваясь, подол чёрной мантии. Он узнал его без очков. Задохнувшись, Гарри — совершенно голый — вскочил с постели и рванул в коридор. — Северус! — звал он, царапаясь босыми ступнями о холодный дощатый пол и вглядываясь в темноту квартиры. Коридор был неестественно длинным. Гарри бродил по нему целую вечность, наощупь выслеживая косяки — свет Люмоса обманывал его слепые глаза неверными тенями. Одна за другой ему открывались чахлые двери: он шагал за порог, потерянно вытягивая вперёд руку, но каждая комната встречала его безжизненной пустотой. Счёт шёл не на минуты, на двери. Захлопнув за собой шестую, Гарри не смог подавить жалобный хныкающий звук, рвавшийся наружу: в какую бы ни зашёл — ничего. Только сильнее хлестал обнажённое тело ледяной сквозняк. Гарри вдохнул поглубже и побежал. Он бежал не глядя куда — прочь из жуткого лабиринта мёртвых комнат. Через несколько долгих секунд в далёком конце коридора появился свет. Гарри всхлипнул, изо всех сил ускоряя бег. Свет стремительно приближался, пока он рассекал воздух размашистыми прыжками. Пришлось крепко зажмурить глаза. — Гарри? Согнувшись пополам, Гарри зашёлся кашлем, истерически хрипя: никогда в жизни он не бежал так быстро. — Гарри, ты меня слышишь? Он поднял вверх подёрнутые дымкой страха глаза. На высоком барном стуле восседал Северус, обёрнутый в строгую чёрную мантию, ту самую, которую Гарри так искал. — Гарри… — повторил ласковый голос. Его с головой накрыло огромной волной облегчения. — Господи, Северус, почему здесь так темно, почему пустые комнаты! — воскликнул Гарри, успокаивая рваное дыхание. — Я так испугался, что за ужасное место ты себе нашёл… даже дом на Гриммо по сравнению с этим — райский курорт! А ты… почему ты ушёл? — спросил он неуверенно, приблизившись к кухонной стойке. Неожиданно вспомнив, что приволокся сюда в чём мать родила, Гарри почувствовал, как вспыхнули щёки. Он поспешно запрыгнул на стул напротив и смущённо скрестил ноги, кусая губу. — Извини, что я в таком виде… Северус почему-то не отвечал. Гарри нахмурился и снова на него посмотрел. Вот же. Как странно. Гарри моргнул — на мгновение его охватило чувство космической невесомости, точно не было у него под задом никакого сиденья. — Северус… — Что случилось? — У тебя нет лица. — Что за чушь, Поттер… — устало вздохнул Северус. По спине побежал неприятный холодок. Гарри поёжился, но с места не сдвинулся. Он продолжал внимательно рассматривать стройную фигуру: казалось, что рукава и полы мантии Северуса — бесконечно чёрные — жили собственной жизнью, змеясь в воздухе, лёгкие, как крылья. — Я не идиот, Северус. Я смотрю на тебя, но не вижу. Говорю же, у тебя нет лица. — Вот как. — Сколько сейчас времени? — Не знаю. Гарри потёр пальцами виски и уставился исподлобья на обтянутое кожей безглазое лицо. — Почему я не вижу твоего лица? — глухо спросил он. Сердце ухнуло в пятки, когда Северус рассмеялся. — Потому что у тебя глаза закрыты.***
♫Tes IV/Oblivion — Rain Of Tears
— Ха-ах! Лихорадочный блеск, зрачки слились с радужкой, — широко распахнув сумасшедшие глаза, Гарри надрывно и громко дышал. В ушах звенел низкий, долгий смех, кровь лавой бурлила в венах… — Тише, тише. Я здесь, я с тобой. — Северус! — захрипел Гарри, обхватывая горячими ладонями склонившееся над ним лицо и едва не подпрыгивая в постели. Убрать смоляные пряди, очертить линию подбородка, коснуться кривой приоткрытых губ — непривычно розовые, и когда они только успели стать такими мягкими, такими чувственными? Щипнуть за крылья носа — вот же, весь сморщился, зато настоящий, тёплый, конечно же у него есть лицо! Только посмотрите на это — не глаза, две абиссальные бездны. — Приснится же такое, — отстранённо шептал без вести в них пропавший Гарри. Он стискивал и сминал пальцами впалые щёки, то оттягивая, то возвращая откуда брал, совсем как лепят малые дети в маггловских школах очередное пластилиновое недоразумение, а Северус — хотя был вовсе не пластилиновый и Гарри даже заметил, как задёргалось у того правое веко — не спешил отдирать от себя его лапы. Зачем отдирать, если есть способ получше… Лоб загорелся: легчайшее касание губ, порхающее и необыкновенно нежное — так Северус ещё не делал. Так Гарри не знал, что было можно. Он так и замер, точно парализованный, с парой покрасневших от его манипуляций щёк в руках. — Ты не спал? — родилось у него наконец, сдавленное и сиплое. Может ли взгляд ласкать? Гарри не был уверен, но за растворившейся в нём, этом взгляде, тенью тревоги мелькнуло что-то… что-то… — Спал, некоторое время. Пока не услышал, как ты зовёшь меня, — отвечал тихий голос. Гарри забыл, как дышать, и осторожно разжал пальцы, когда Северус вдруг опустился на него, ближе, кожа к коже, длинные пряди занавесом от целого мира. И бледная ладонь, проскользнувшая под его мокрый затылок — тёплая, тёплая, тёплая. Она оказалась там, чтобы прижать Гарри покрепче. — Расскажи, что тебе снилось, — прошептал Северус, вырисовывая на его шее невидимые узоры своим орлиным носом. Открыв было рот, Гарри спазматически сглотнул и шумно втянул воздух. Под веками защипало — он опустил их и слабо улыбнулся: ему казалось, что каждый раз, когда, успокаивая, касалась волос эта рука, в груди у него зажигалось маленькое солнце. — Не хочу. Это глупо… — сказал он тихонько. А потом просто… Обнял Северуса. — А ты расскажи, упрямый мальчишка. И мы обязательно оценим твой сон на предмет глупости. Гарри вздрогнул, услышав это «мы». — Я тебя предупредил. Если что — я не виноват, виноват ты, — сказал он, как маленький, и, заслышав знакомое фырканье, прерывисто вздохнул. — Мне приснилось, как я проснулся… И Гарри говорил, говорил, долго и не спеша, и пускай говорил он вещи ужасные, губы его предательски улыбались, а в голосе заиграли смешинки, потому что нос Северуса его щекотал. Он и не заметил бы, когда слов больше не осталось и история подошла к концу, если бы Северус вдруг не усмехнулся куда-то в его висок: — Вот видишь. Не такой уж и страшный у тебя был сон. И к тому же отнюдь не глупый. Ведь человек без лица — это… Северус не успел закончить — застыл, когда Гарри, слегка отстранившись, посмотрел на него своими большими зелёными глазами. — Знаешь, Северус… я… — Знаю. Я тоже. С минуту они молчали, вглядываясь друг в друга. Наверное, минута закончилась, когда из-за плеча Северуса робко показался первый луч восходящего солнца. — Я правильно понимаю, что спать ты не собираешься? — спросил он вдруг Гарри, очень по-снейповски поднимая бровь. Прежде чем кивнуть, Гарри эту бровь тут же поцеловал. — В таком случае… — поймав его губы, шептал Северус, — одевайся. Есть дело.***
Этим утром она не шла на работу — летела. Шапка густых кучерявых волос смешно подпрыгивала, а подол очаровательного летнего платья то и дело взмывал, колыхая воздух и обнажая на неуловимое мгновение пышные молочные бёдра, от чего куда-то и зачем-то спешившие господа замирали, а шеи их больно выворачивались. В этом большом муравейнике огнестрельной раной зияла её широченная улыбка — Дейзи было так радостно, потому что к груди она прижимала целый ящик отборного чая. Там был и «Эрл Грей», и зелёный с жасмином, и пуэр, и улун, и… конечно, это не обязательно значило, что кто-нибудь за ними придёт, однако ей очень хотелось скорей разложить их по полочкам. Вот Дейзи уже подпёрла его, этот ящик, пухлой рукой, напевая себе под нос какую-то песенку и не глядя, как ключ проворачивается в замке… как вдруг, когда она, шагнув за порог, не нащупала выключатель, ящик с грохотом рухнул на пол. Медовые глаза изумлённо моргали, как кукольные, осмысливая невероятную картину. Сквозь сверкающие чистотой громадные панорамные окна помещение согревал всепроникающий свет солнца. Он отскакивал от хрустальных люстр весёлыми зайчиками, то и дело преломляясь о наливной пол, то и дело допрыгивая до гладких стен. С два десятка роскошных дубовых столов выстроились в строгом шахматном порядке, окружённые стульями изящной резьбы и исключительного удобства. Откуда-то из-за длинной, белоснежной барной стойки приветливо сверкнул кассовый аппарат. Новый. Дейзи подумалось, что он подмигнул ей. Она растерянно подмигнула в ответ, вместе с отпавшей челюстью подбирая с пола несчастный ящик. С прерывистым пыхтением доволочив его до бара, Дейзи поспешила к двери, чтобы на всякий случай кое-что проверить. Оказавшись на улице, она запрокинула голову назад, удерживая ладонью безумное сердце, и уставилась на покачивающуюся взад-вперёд вывеску:«Paradise found»
Она ещё долго бы на неё смотрела, прижав дрожащую руку к груди и смаргивая жемчужные слёзы, если бы за спиной не раздался неожиданно знакомый голос: — Доброе утро, Дейзи. Я тут подумал… у вас не найдётся чая? На двоих, если можно. Развернувшись на высоких каблуках, она поочерёдно ловила спокойные взгляды двух пар невозмутимых глаз. — Зелёные… — задохнувшись, обмолвилась она, потерянно всматриваясь в бледное лицо. Юноша перед ней почему-то нахмурился, вопросительно глядя на своего спутника. А тот, едва заметно кивнув волевым подбородком, ехидно усмехнулся.Играть с судьбой — ужасная привычка. По тонкой грани, меж врагов, Скользить и вечно маской прятать мысли — Одну особенно — запретную любовь. Игра с судьбой — и тяжкая расплата: Война закончилась, а тайна явной стала. Сбежал, и письма улетают без возврата. Ход сделан — трусость дружбу обвенчала. Игра в судьбу – как выигрыш поделим? Кто больше ставил: сердце, душу, боль? В осколках ложе – мягко ль стелет Судьба, упрямо выделяющая роль? Игра, судьба… А был ли разве выбор? Пути сошлись, сноп искр и грянул взрыв! Простить, не забывать, любить до хрипа — И верить в «ангела», кто чувства сохранит. Энди Волти