Recovery Poetry

— Богом клянусь, засмеешься — запихну тебя в морозилку и доведу до кондиции Капитана Сосульки. Стив плавным движением отложил газету, снял очки для чтения и, недоуменно нахмурив брови, спросил: — Я на все сто уверен, что не сделал ничего такого, что могло бы вызвать столь беспочвенно враждебное отношение. — Пока не сделал, но мог бы. Баки, красный как помидор, замер посреди гостиной, сжимая в руках исписанный тетрадный лист, и с мрачной решимостью уставился себе под ноги, как будто именно они привели его к царящему в жизни бардаку. — Я не буду смеяться, — пылко заверил Стив и посмотрел так, как только он один умел — с нелепой нежностью и щемящей теплотой во взгляде. — Если только ты не задумал устроить кукольное представление. — Ну и странные идеи у тебя возникают, — пробормотал Баки, закусив губу и изо всех сил стараясь не рассмеяться. — Куклы-петрушки довольно уморительны, — сказал Стив и торжественно продолжил: — А еще с их помощью можно наипрекраснейше провести досуг. — Боже праведный, — Баки притворно ужаснулся, фыркнув, наконец-то поднял голову, и вот они смотрят друг на друга, не переставая улыбаться, как парочка идиотов. Уточнение, парочка влюбленных идиотов. Для Баки испытывать чувство влюбленности до сих пор в новинку. Как оказалось, чувство это до одури неловкое и смущающее, и теперь он постоянно разрывался между желанием запрыгнуть Стиву на колени или вопя сбежать из комнаты всякий раз, когда Стив в ней появляется. Сначала он надеялся, что это пройдет, а потом с прискорбием осознал: этому не бывать. По идее он должен был расстроиться, но ему неожиданно понравилось испытывать эти противоречивые чувства. И вообще, он давно смирился с тем, что быть счастливым — это не по его части. До появления Стива. Так что к черту все. — Что там у тебя? Иди сюда. Обещаю, потешаться не буду. — Нет, просто… Мне все равно не усидеть на месте. Не получится. — Баки переминался с ноги на ногу, а потом, вцепившись обеими руками в листок, подался вперед. — Ты же в курсе, что я посещаю терапию? — В курсе, — подтвердил Стив. — Художественная терапия для снятия психологического стресса. Стив был единственным человеком, знавшим подробности, и если бы хоть кто-то разузнал о занятиях, Баки бы не пережил позора. Сначала он думал, что на терапии придется раскрашивать мертвых людей на картинках, ну или что там у них принято делать. На кой черт все это тогда называется художественной терапией?! А потом эти занятия ему на самом деле стали приносить удовольствие, и это раздражало, потому что Баки в принципе терпеть не мог, когда ему что-то начинало нравиться. Он испытывал при этом чувство неловкости. Он бы предпочел вести себя как среднестатистический американец при проигрыше любимой футбольной команды — пинать все в сердцах от досады и бросать на всех грозные взгляды. Но, увы. Он оказался свободомыслящим ценителем искусства. Только это еще не все. Баки Барнс оказался не просто ценителем, а начинающим поэтом. И до определенного момента даже не догадывался об этом. Вот такая вот странная унизительная хрень произошла в его жизни, разве не так? А если и срываться сгоряча, так лучше из-за бейсбола, потому что футбол тот еще отстой. — Слушай, такое дело… Мне кажется… Я, вроде как, сочинил кое-что, — пробормотал Баки негромко. Ему даже не нужно было смотреть на Стива, чтобы знать, что тот улыбнулся. — Заткнись, — проворчал Баки. — Я ни слова не сказал, — простодушно ответил Стив. — У тебя все на лице написано. — Но ты на меня даже не посмотрел. — Мне и не надо. У тебя аура говорящая. Стив тихонько рассмеялся, и Баки тоже не удержался от улыбки. — Хочешь прочитать вслух? — осторожно поинтересовался Стив. — Нет, — резко ответил Баки. — А хотя… Возможно. Наверное. Просто… не смейся надо мной. — Не буду ни в коем случае. — И… — засопел Баки. — Если это покажется тебе редкостной хренью, то скажи об этом сразу, ладно? Мне не нужна твоя дурацкая ложь и утешения твои дурацкие тоже. — Ладно, — мягко отозвался Стив и приготовился ждать. — Договорились. Баки любил такую спокойную тишину, когда можно было расслабиться и молчать столько времени, сколько нужно, ведь от тебя никто не ждет мгновенного ответа. Он нервно облизал губы, теребя в руках злополучный лист бумаги, и объявил негромко: — Кхм… Стихотворение называется «Оттепель». — Принято, — так же тихо отозвался Стив, как всегда понимающий и принимающий его таким, какой он есть. Баки так хотелось найти хоть малейший повод и, черт возьми, устроить сцену, пнуть что-нибудь, возмутиться, сделать что угодно, лишь бы вырваться из этого момента невыносимой уязвимости и открытости. С него словно заживо содрали кожу, привязали к спинке стула, засунув в рот капу, и он прекрасно осознавал, что сейчас последует нестерпимая боль, и ни хрена не мог с этим ничего сделать. Он чувствовал такую всепоглощающую беспомощность, и единственным спасением было бегство, но от собственных мыслей разве сбежишь. Несмотря на все эти тупые заскоки, Стив — и это чудо какое-то — все равно его любил. Потому что он же Капитан Америка и с легкостью перелезет через все стены, которыми Баки от него попытается отгородиться. Именно эта любовь, абсолютная и неисчерпаемая, и заставила Баки заговорить. Жил когда-то давно один человек, Погребен подо льдами теперь он. К неминуемой гибели нес его самолет, «Мир будет жить, а я нет, — как считал он, — небольшая потеря». И был другой человек, он в пропасть летел; Поезд ушел, нет руки — и он в спасенье не верит. Он понял тогда: за ним никто не придет, Он в объятия смерти себя скоро вверит. Планету колотит от землетрясений, Войны вспыхивают, гаснут, мир вокруг поменялся. А они видят только мириады созвездий, Над ними в ночи небосклон простирался. И если бы астероид столкнулся с Землей – Пусть такие мысли неправедны, Но в этом они обрели бы покой, Потому что всего этого Слишком много, Слишком мало И слишком неправильно. Льды расступились, Капитана миру являя, Солнце ласкало его фигуру в мундире. Но знал Капитан — воздух свежий рассеется, И никто не согреет его в этом мире. Юноша, с поезда в пропасть летевший, Обвенчался с зимою навечно. Холод убил его чувства, сковал его тело, Стужа лютая так бессердечна. И скитались они по бренной Земле, Видя взлеты ее, триумфы, паденья. Разделяет теперь их тысяча миль и пара шагов. Финал. В схватке выживет только один, к сожалению. И тут то, чего быть не должно – Не иначе как чудо случилось – Тепло глаз Капитана достигло холодной солдатской души, И вдруг она пробудилась. Так лучше бы снова промерзнуть насквозь, Испытывать чувства так глупо и боязно, Но почему Капитан так дорог ему, И сердце грохочет словно он снова в поезде? Он к Капитану тянет руку, тащит из воды, Падают капли весенней капелью. «Он нужен Капитану? Капитан важен мне? Потому что теплом своим отгоняет метели?» По щекам текли слезы, а Баки и не замечал этого, пока не почувствовал, как Стив, внезапно оказавшийся рядом с ним, заботливо их стирает. — Там… еще чуть-чуть осталось, — прошептал он. — Хорошо, — тихо ответил Стив, бережно обхватив ладонями его лицо, и когда Баки взглянул на него, оказалось, что и он не смог сдержать слез. Не было надобности смотреть на листок, строки шли прямо из сердца, как будто они снова маленькие мальчишки, сидевшие тесно прижавшись друг к другу и держась за руки. Слезы катились по щекам, когда он шептал: И Солдат вдруг подумал: «Боже всемилостив, Мир помимо плохого наполнен хорошим, Когда самый прекрасный человек на Земле Смотрит в глаза так нежно и осторожно». И я не замерз в холодной воде. И мои руки безмолвно к звездам не тянутся, И я твердо стою на мягкой земле И мое сердце с твоим вовек не расстанутся. — Я люблю тебя, — нежно прошептал Стив, утыкаясь ему в лоб. — Всегда. Это было не столько обещание, сколько подтверждение тому, что это чувство было с ними и раньше; именно оно привело их к этому моменту — когда все происходящее кажется таким запутанным и в то же время невероятно простым. — До скончания веков, — шепотом отозвался Баки; век закончится не скоро. Впереди их ожидают бесконечно счастливые дни и долгая жизнь, простирающаяся так далеко, насколько только хватает глаз.