Вопросы и ответы

      Долгий задумчивый взгляд мягко и плавно скользит по фигуре Геде́она. Он чувствует его на своём лице, дальше он спускается по линиям шеи к плечам, а от них — к рукам. Задерживается на тонких длинных пальцах, привычно держащих кисть, обмоченную в чернила, и Геде́он не может сдержать лёгкую усмешку. Амальгама, его первая и пока что единственная ученица, вздыхает едва слышно и тяжко. — Тебя что-то беспокоит, — мастер не спрашивает, а утверждает — странным образом он чувствует эту женщину даже лучше порой, чем самого себя. — Разные мысли не покидают мой разум, после того как я оказалась здесь, — пространно и уклончиво отозвалась та. — Я много думаю о том, как непостижима судьба и её прихоти. Повороты и преломления, которые из королевского дворца привели меня сюда. — И ты ищешь параллели и понимание других путей, — завершая за ученицей мысль, произнёс наставник и поднял глаза, со спокойным теплом глядя в точёное худое лицо Амальгамы. — Как ты пришёл к этому? — вместо ответа спросила она, в любопытстве чуть наклонив голову вбок. — Кем ты был до того, как долг позвал тебя?       Геде́он улыбнулся. Он знал, что этот, или подобный ему, вопрос будет озвучен. Амальгама отчаянно пыталась оборвать все связи со своим прошлым, растворившись в настоящем, а потому пожирала информацию жадно, черпая её из всех доступных источников. И конечно, мастер среди них был первым. — Моя история банальна и прозаична, — с лёгкой иронией ответил Геде́он. — Но оттого для тебя она станет большим удивлением и — кто знает — разочарованием. Тем, кто сидит перед тобой сейчас, я стал далеко не сразу. — Я тоже не та, кем была при дворе своих венценосных родителей, — резко фыркнула Амальгама. — Оттого и спрашиваю, с чего всё началось у тебя. — Стоит сказать для начала, что моя семья была бедной, а сам я был пятым ребёнком из семи, — устремив взгляд куда-то впереди себя, спокойно протянул он. — Моё происхождение не стесняет меня, я никогда не скрывал его, однако оно определило начало моего пути, о котором ты вопрошаешь меня. Наша бедность была бедственной, что не мешало нам быть дружной семьёй. Однако, как ты понимаешь, ни о каком образовании речи не шло. В те дни я не умел даже читать, не говоря уже о том, чтобы писать, да и считал с трудом и только на пальцах, — Геде́он усмехнулся, прикрывая глаза от ироничности ситуации и своеобразного чувства юмора судьбы. — А теперь ты маг письмён и вообще самый умный и мудрый среди всех мужей и жён, — Амальгама тоже оценила иронию, однако в голосе её не было ни насмешки, ни презрения — лишь живой интерес и любопытство. — Именно, — наставник хмыкнул и продолжил: — Так вот, я не был умным ребёнком. Ни в плане образованности и эрудиции, ни сам по себе. Я был прост и наивен; мечтатель с яркой и живой фантазией — вот кем я был. Сострадательный и ответственный — в конце концов именно эти качества настолько сделали невыносимым терпеть нужду моей семьи и наблюдать за её страданиями, что я набрался смелости отправиться в столицу в надежде найти хоть какой-нибудь заработок, чтобы помочь им. Много дней я шёл пешком, пройдя почти через всю страну; видел на своём пути разных альвов. Кто-то из них даже становился моими спутниками — я плохо помню их голоса и лица, но помню, что делился с ними своими выдуманными историями, а они учили меня уму-разуму. Постепенно из глуповатого простака я начинал превращаться в мыслящую личность, и простое созерцание сменялось обдумыванием. Я по-прежнему не был умён, но мой разум оказался способен воспринимать информацию извне и обрабатывать её. Так постепенно из глупца я превращался в просто необразованного мальчишку. — Но пропасть в образовании заполнить легче, чем умение думать и анализировать, — Амальгама понимающе кивнула, на что Геде́он сдержано приподнял уголки губ вверх. — В столице судьба оказалась ко мне благосклонна: остаток своего пути я проделал с дворцовым поваром, который возвращался от своей семьи. То был зрелый взрослый муж, которому я полюбился словно родной сын. Он взял меня с собой на кухню, но, будучи ещё ребёнком, я выполнял роль скорее посыльного. Доставлял вести и приказы между слугами, бегал на рынок, иногда выполнял простую работу во внутреннем дворе, как например, подметание опавших листьев. Я был проворен, неприхотлив и охоч до работы — сказывалось моё деревенское воспитание, — наставник вновь улыбнулся. — А в перерывах между работой я развлекал слуг своими историями, которые рождала моя фантазия, восприимчивая, яркая и богатая образами. В конце концов, именно умение рассказывать истории и сблизило меня в итоге с наследным принцем. Однако это история не для этого раза, — видя, как на точёном лице ученицы отразилось удивление, произнёс мастер. — Значит, слухи и вправду не лгали о твоей дружбе с Эйладаром, — она задумчиво кивнула, и Геде́он прикрыл глаза. — Я понимаю, что тебя так удивляет, — спокойно отозвался он. — Горный король всегда был заносчив и высокомерен; я же всегда был тих, спокоен и простоват. У судьбы воистину удивительные прихоти. — Это уж точно, — Амальгама вздохнула, проворчав, и подпёрла рукой подбородок, продолжая смотреть на учителя. — Но сейчас всё выглядит так, будто ты в детстве и в настоящем — две разные личности. Как же ты стал таким, мастер? Возвышенной спокойной глыбой, стоящей в стороне от всего и всех? — Моя восприимчивость сыграла со мной злую шутку, — тоскливо протянул он, горько усмехнувшись. — Дворец и судьба слуги не слишком повлияли на меня, во многом оставляя нрав мой и разум неизменными. Всё изменилось тогда, когда я принял дар Оракула. Мастер Армлуз, более известный тебе как Некромант, стал моим учителем. Именно он научил меня всему тому, что я в итоге развил и принял как своё наследие. Он был добр и терпелив ко мне, юнцу, не умеющему ни читать, ни писать, а я был... восприимчив, наивен и глуп, — горечь засквозила в голосе Геде́она, и мука отразилась на его красивом лице. — Ты... любил его, верно? — осторожно уточнила Амальгама, и наставник ответил, уходя от её вопроса: — На самом деле мастер и его второй ученик, пришедший после меня, до самого своего падения продолжали считать меня простоватым наивным глупцом, — на мгновение лицо Геде́она стало отстранённым. — Они не видели во мне угрозу, но я оказался умнее, чем они думали. Ведь я уже говорил, что умел наблюдать и анализировать... но любовь ослепила меня, и я до конца отказывался верить в то, что говорил мой разум. Я был одинок, — всегда был одинок — и того участия, что дал мне мастер в самом начале хватило настолько, чтобы заполнить пустоту. Но в конце концов то, что заполнило пустоту, превратилось в отчаяние и страх потерять его и снова встать глаза в глаза с пустотой. И я отрекался от доводов разума. И в конце концов привёл мир практически к гибели. И в войне, в которой и ты сама сражалась, я сломал самого себя.       Геде́он замолчал, и Амальгама не спешила нарушать это молчание. Внимательно смотрела на бледное лицо наставника, улавливая в нём отголоски безграничной печали, раскаяния и боли. Медленно покачала головой и осторожно накрыла его ладонь своей, чуть сжимая. — Это не твоя вина, — спокойно произнесла она. — Таковы хитросплетения Судьбы. Так было суждено, и ты ничего бы не смог с этим сделать, — в словах её была чисто вампирская фаталистичная философия, на что мастер вновь тоскливо усмехнулся. — Став магом, я учился и менялся, — вздохнул он после долгого молчания. — Но я всё ещё был неопытен. Круг моего общения во дворце был прост и неказист, и сам я был таким же. Этого оказалось недостаточно, и лишь в одиночестве я понял это. Оно всегда было во мне; оно осталось со мной; в нём я выкристаллизировал себя. Как ты и сказала — возвышенная спокойная глыба, стоящая в стороне от всего и всех. Я не хотел этого, но таков я теперь, — он повёл плечами, и Амальгама задумалась.       Долгим взглядом ученица смотрела на своего учителя. Теперь она немного лучше понимала его. Заглянула за завесу, за маску статичного непоколебимого покоя, лишь чтобы обнаружить, что за ней скрывается вполне живое существо. В сущности не слишком отличающее его от неё самой.       Амальгама усмехнулась, прикрыв глаза и наклонив голову. Что ж, это значит, им есть ещё много о чём сказать друг другу.