Вопросы и ответы

— Аэлухель? — негромкий женский голос ласково коснулся его слуха вместе с тёплыми подушечками пальцев, что дотронулись до обнажённого плеча. Аэлухель с усилием вытолкнул из груди застрявший в ней воздух и болезненно прикрыл глаза, потерев их кончиками пальцев. — Прости, — виновато отозвался он, накрыв тонкую ладонь на своём плече, и заглянул в голубые глаза, с тревогой глядящие на него. — Я снова разбудил тебя?       Эрувэ отрицательно качнула головой, но Аэлухель знал, что она врёт. Поморщился недовольно — что-то в последнее время кошмары зачастили к нему опять, словно он вновь был напуганным мальчишкой, живущим в самом сердце ада. Спокойная жизнь определённо странным образом влияет на него. — Ты говорил с кем-нибудь об этом? — Эрувэ подвинулась совсем близко, и Аэлухель почувствовал рукой её бок. — Ты рассказывал кому-нибудь, что ты пережил и что чувствовал? — Иногда Ридраил спрашивал меня, — он выдохнул смиренно, вновь прикрыв глаза. Юлить и убегать не было смысла и желания, по крайней мере, не от Эрувэ и не сейчас. — Но мы мало говорили об этом. В основном его интересовало, что со мной было у Силсана... Он хотел помочь мне избавиться от пережитков травмирующего опыта... Не только чтобы раскрепостить в постели, — на всякий случай скосил глаза на внимательно слушающую его женщину, сам не зная, почему чувствуя необходимость оправдаться самому и оправдать барона.       Эрувэ понимающе кивнула, и Аэлухель почувствовал, как она крепче в жесте поддержки сжала его плечо. Задумалась на несколько мгновений, а после спросила: — Ты помнишь то нападение, после которого оказался в плену, а затем на рынке? — и тише добавила, осторожно попросив: — Расскажи мне, если ты можешь это сделать.       Аэлухель озадаченно вскинул брови: он не ожидал именно такого вопроса. Теперь сам задумался, заглядывая в глубины своей памяти, и трогательно нахмурился, мучительно пытаясь вспомнить то, что он и так никогда не забывал. То, что тенью преследовало его уже далеко не одно столетие. — Я помню тот день, — медленно начал он, чувствуя, как образы мучительно накатывают, словно волна прибоя. — Почти не помню лиц и голосов, не помню имён, но помню хаос и ужас, которые в одночасье сменили расслабленную радость и безмятежность обычного дня простого приморского поселения. Тогда на небе не было ни облачка, и солнце в зените бросало яркие лучи на берег. Искрилось на воде, переливаясь драгоценными самоцветами — когда я был ребёнком, мне нравилось подолгу наблюдать за солнечными бликами, воображая, что так блестят груды богатств и золота.       Он замолчал, с удивлением отмечая, что каждое новое слово даётся ему со всё большим трудом — даже об издевательствах Силсана в своё время ему было не так тяжело говорить. Или, возможно, всё дело было в собеседнике? Ведь перед Ридраилом он и так был рабом, бесправной вещью — он видел его в наихудшем и унизительном положении. Но Эрувэ всегда знала его как сильную и умелую личность, и открывать перед ней слабость было... стыдно?       Словно чувствуя его замешательство и трудность, она успокаивающе погладила его по плечам. Заглянула с тревогой в лицо и шепнула что-то вроде «если не хочешь, можешь не продолжать». Но Аэлухель качнул головой, и вздохнув, продолжил: — Я не помню тот миг, когда пираты наводнили улицы. Я даже не могу с уверенностью сказать, пришли ли они с моря, или с суши, или и оттуда, и оттуда. Я помню только крики, ругань, лязг металла... огонь. Мне было тринадцать, я был ещё ребёнком, и я помню, что я был ослеплён и оглушён ужасом, совсем не зная, что делать. Мне кажется, я слышал голос матери, она пыталась добежать до меня. Она кричала мне прятаться, пыталась отбиваться, но её пронзили насквозь, ударили в спину, прямо у меня перед глазами, и я как будто врос в землю там, где и стоял.       Воспоминания уносили его всё дальше вглубь памяти, и Аэлухель словно вновь оказался в самом сердце своего страшнейшего кошмара. Он снова слышал запах крови и гари, слышал какофонию звуков — крики, треск горящего дерева, хаотичный топот ног, звон металла; снова видел оранжево-красное зарево, чёрные тени и мечущихся эльфов, тщетно пытающихся уйти от неминуемой гибели. Часть из них, кто пытался хоть как-то сопротивляться, зарубали на месте; часть пираты хватали под мышки, словно мешки, и тащили к себе, не обращая внимания ни на крики, ни на мольбы, ни на слёзы, ни на тщетные попытки вырваться. Воспоминания были такими яркими, как наяву, как будто он вернулся на несколько веков назад. — Я не знаю, что случилось с отцом, — голос Аэлухеля осип и звучал почти не слышно. — Надеюсь, он получил быструю смерть. Я поздно пришёл в себя и попытался скрыться — меня поймали без особого труда. Их добычей тогда в основном и были дети — взрослые почти все полегли. Они оставили их трупы и горящие дома, а нас увезли туда, откуда не бывает возвращения. И нас ждала судьба, что была хуже смерти. Мне было тринадцать, и тогда я впервые пожалел о том, что всё ещё жив. Я был совсем ребёнком, и я был в ужасе.       Погружение в пучины собственной памяти мучительно, и Аэлухель не замечает, как впивается в собственные волосы, а в его глазах отражается тот самый ужас. Холодный пот стекает по спине, а с ресниц срываются слёзы — отнюдь не позорное напоминание о том, что он всё ещё жив и способен испытывать боль.       В себя его приводит искреннее заботливое тёплое объятие. Он смаргивает наваждение, с трогательной растерянностью глядя куда-то вперёд. Эрувэ обнимает его, гладит по спине и волосам, и Аэлухель судорожно выталкивает застрявший в груди воздух. Неуверенно, будто впервые, отвечает на объятие, и прячет на женском плече мокрое лицо. — Спасибо, — она не утешает словами, но мягко перебирает волосы. Объятиями и присутствием даёт понять, что он не один. Благодарит за доверие и разделяет кошмар подсознания и яви, и Аэлухель крепче смыкает объятие.       Боль постепенно проходит, как и приходит успокаивающее осознание: всё это осталось в далёком прошлом и едва ли повторится опять.