Вопрос 1
5 мая 2022 г. в 09:48
Примечания:
«Самая ужасная ситуация в жизни персонажа»
«Напишите ответ от лица другого персонажа (но чтобы ваш в нём тоже фигурировал)»
«Ответ в атмосфере зимы»
Sowulo — «Brego in Breoste»
Годи любого из богов — не просто призвание, не просто долг; это — судьба в конечной её точке, неотвратимая и ревнивая, в любом случае забирающая себе то, что принадлежит ей по праву. Ульвхедин Иварссон на собственном опыте убедился в этом.
Магия и чуткое восприятие с детства отличали Ульвхедина от других гномов его возраста. Более спокойный, погружённый в себя и будто бы слушающий что-то, что слышит лишь он один — тонкий мир начал взаимодействовать с мальчиком ещё тогда, когда он был ребёнком, едва способным распознать различия между двумя реальностями и осознать, как велик и важен его дар. Уже тогда дороги судьбы вели юного Ульвхедина его собственной дорогой, и стоило ему немного подрасти, как отец отдал его на воспитание жрецам самого таинственного и непостижимого из богов.
«Ходр избрал тебя» — это были единственные слова, которые ховгоди произнёс, пристально всматриваясь в светлые, почти белые глаза юного ученика. И он не ошибся.
Магия и мистическая расположенность выделяли Ульвхедина даже среди годи. Будучи четырнадцати зим отроду, он с лёгкостью постиг руны, вобрав в себя знание, понимание и умение толковать их. Наполненные тайным смыслом и сокрытыми в них предзнаменованиями сны посещали его даже чаще, чем ховгоди. Юноша определённо был любимцем слепого бога, и именно его Ходр отметил своим даром и благосклонностью.
Ульвхедин никогда не понимал, за что удостоился такой великой чести. Но всегда принимал её с благодарностью и смирением, вознося молитвы своему господину и испрашивая его благословения, продолжая постигать магическое и мистическое искусство.
Из юноши он давно превратился в мужа. Крепкого телом и духом, закалённого магией и принявшего на себя рисунки могучих рун. Стал ховгоди хёрга Орхуса, когда наставник его отправился в своё последнее путешествие к Хольге. Несмотря на молодость свою и кажущуюся неопытность, был одарён доверием других годи и благосклонностью бога и принял великую ответственность на свои плечи как всегда с благодарностью и смирением.
Лишь единицы, лишь избранные удостаивались такого внимания от богов. Ульвхедин был благодарен, что оказался в их числе. Пусть всё ещё не ведал, почему Ходр избрал именно его, но делал всё, чтобы оправдать высокое доверие его.
Зима была суровой и снежной. Пора холодного тёмного бога, что бесстрашно вошёл в Царство Мёртвых, отдавая себя вместо другого. Принадлежала она ему, могучему колдуну, наперснику и супругу богини мёртвых, и охранял он жизнь земли, сковывая её бесплодными льдами и снегом.
Зима — пора мёртвых, мёртвая пора. Зимой никто не ждёт радости и тепла. Зима принадлежит мёртвым — кроме кратких светлых часов, в которые живые могут не опасаться их. В ночные часы же опасались они Дикой Охоты, ведомой дочерью немёртвого бога, и Жатвы Душ, неизменно следующей с ней. Лишь отчаянные глупцы и обречённые несчастные неприкаянными тенями ходили по ночи, лёгкие жертвы гона ушедших.
Холодной была эта зима, суровой. Гневался Ходр, и холод с трудом прогонял огонь в очагах. Беспокойными были ночи ховгоди, связанного с великим покровителем по милости его. Тёмные сны, страшные сны приходили к нему, и нехорошие знамения волками кружили вокруг жреца, что пытался истолковать их. Но совсем иной была эта ночь — и то было опасней всего.
Сны всегда были чрезмерно реалистичны. Ульвхедин видел их так, словно они происходили с ним наяву. Ходр говорил с Ульвхедином, пусть никогда ховгоди не слышал его голоса и не видел его лика. Но видел сны, проживая их — и в этот раз следовал божественной воле так же, как и во все разы предыдущие.
На окраине Орхуса не было ничего, кроме снега. Белое полотно, холодное, безмолвное, слепящее отражаемым светом. Ульвхедин стоял посреди него, и не было вокруг него ничего более, но перед ним — тёмная кромка леса, пугающего, но зазывающего. Изогнутые голые деревья тянули к ховгоди свои искорёженные ветви, и чудилось, как из тёмных глубин леса доносился до него зловещий шёпот.
«Ульвхедин...»
И он пошёл на него. Тяжело ступая, утопая в снегу, затрудняющем путь, он бесстрашно пошёл, входя прямо в объятия чёрных деревьев, и стоило ему полностью скрыться в них, как весь свет погас, и ховгоди очутился в кромешной тьме ночи. Но он видел так ясно, как днём, не чувствуя ни страха, ни опасения.
Над головой его пронзительно каркнул ворон. Ульвхедин поднял на него голову и увидел белоснежное оперение, ярко выделяющееся на фоне чёрной ночи. Белый ворон мигнул умным глазом-бусиной и сорвался с места, улетая вперёд. Карканье его достигло ушей ховгоди, зазывающее и приглашающее, и он послушно двинулся за ним.
Дорога была краткой: белый ворон описал круг в ночном небе и мягко спикировал на белый снег, опустившись. Он выставил лапы, и когти осторожно подхватили льняные пелёнки, в которые был завёрнут брошенный младенец. Ворон опустился на него и посмотрел на застывшего ховгоди умным пронзительным взглядом.
Ульвхедин вздрогнул, резко распахнув глаза. Он сел на постели, чувствуя, как липнет к мокрой от пота груди рубаха. Сердце гулко стучало в груди, и несколько мгновений ховгоди ошеломлённо смотрел впереди себя. А после — резко откинул шкуры, срываясь с места, накидывая тёплую накидку и обувая сапоги, вылетая из комнаты.
— Ховгоди? Что стряслось? — видя сосредоточенного и взволнованного верховного жреца, вопросил у него дежурящий годи, и Ульвхедин бросил на него суровый серьёзный взгляд.
— Ходр послал мне знамение, — пробасил он. — Я должен уйти.
— В ночь? — встревожился послушник, неуверенно бросив взгляд на дверь. — Не боишься ли ты напороться на Дикую Охоту?
— Да будет так, коли это свершится, — коротко ответил ховгоди и скрылся за дверью, выходя во тьму и холод разгулявшейся метели.
Он нахмурился, запахнув плащ, и уверенно двинулся по заснеженным улицам к окраине, выходящей к лесу. Холодный ветер беспощадно хлестал его по лицу и рукам, словно пытался остановить, но Ульвхедин был непреклонен. Начертил перед собой он руну Кауну, и тотчас вспыхнула она ярким рыжим пламенем факела, освещая путь.
Спешил ховгоди: если правильно истолковал он видение, времени у него было немного. Наконец-то показалась тёмная кромка леса, и глухой волчий вой донёсся до ушей жреца. Быть может, то просто были волки, а быть может — верные гончие Скаде, ведущей в призрачный гон весёлых всадников — не ведал о том ховгоди, да и не хотел ведать.
Он бесстрашно вошёл в лес. Как и в своём сне, прошёл недолго, и сквозь завывание ветра уловил слух его затихающий слабый плач. Повёл он головой — и увидел белого ворона, сидящего на тёмном пятнышке, едва просматривающемся на белом снегу. Бросился к нему Ульвхедин, и ворон слетел, громко каркнув. Осторожно стряхивая с промокших пелёнок снег, ховгоди поднял озябшего младенца на руки, рисуя ещё одну Кауну, согревающий огонь, и спрятал его на своей груди, укрыв тёплым плащом. Поднял глаза на севшего на ветку во́рона и поймал его пронзительный умный взгляд. Кивнул коротко, разворачиваясь и спеша вернуться в хёрг, к теплу и лечебным травам, размышляя по пути о том, кто и почему решил нарушить закон и обречь новорожденное дитя на столь жестокую смерть?
Почему Ходр указал Ульвхедину на этого младенца?
Воля богов была непостижима — тем более такого загадочного бога, как Ходр. Великой дерзостью было считать себя способным постичь её — и ховгоди отбросил лишние мысли. Лишь крепче прижимал к себе замёрзшее дитя, спеша вернуться к очагу и теплу.
В хёрг он едва ли не влетел, вновь напугав юного Сверрира. Тот всполошился, вмиг оказавшись подле ховгоди, с тревогой глядя на него, когда он осторожно опустился на лавку у очага, отворачивая плащ и отнимая от себя тихое спящее дитя. Брови годи поползли вверх от изумления, и предвосхищая его вопрос, ховгоди произнёс:
— Ходр явил мне знамение: я увидел это дитя. Господин желал, чтобы я нашёл его и спас — значит, ему угодно, чтобы этот ребёнок рос под его защитой. Принеси мне чистую ткань, юный Сверрир, травы и краску: сколько бы дитя ни пролежало в снегу на морозе, стоит позаботиться о его здоровье, — Сверрир, всё ещё ошарашенный, кивнул и послушно удалился.
Ульвхедин раскрыл пелёнки, вынимая младенца из них. Осторожно провёл ладонью по его темечку и улыбнулся, заглядывая в яркие синие сонные глаза мальчика.
— Тебя будут звать Хравном, дитя, — произнёс он в тот момент, когда в медовом зале показался Сверрир со всем необходимым. — И ворон, что привёл меня к тебе, также будет защищать тебя.