Вопросы и ответы

      Это похоже на кошмарный сон. Растягивающийся мучительно медленными мгновениями, постепенно нарастающий напряжением — Аэлухель ещё слишком молод, чтобы держать эмоции под безупречным контролем, а потому они так и норовят пробиться наружу. Руки предательски подрагивают, выдавая волнение, а на спине проступает холодный пот страха. Тело натягивается как тетива, и внутри всё вопит от животного ужаса.       «Беги, глупец! Беги как можно дальше и как можно быстрее!»       Но вместо того чтобы прислушаться к гласу разума и инстинкта, Аэлухель упрямо идёт вперёд. Всё глубже и глубже в логово зверя, из которого не существует выхода. Он добровольно идёт на погибель, и от этого восприятие агонизирует в ужасе, проецируя в сознании картины самого страшного кошмара. Честно говоря, Аэлухель многое отдал бы за то, чтобы всё это оказалось всего лишь сном. Но нет, происходящее было пугающей жестокой реальностью, и со своим самым страшным кошмаром ему ещё предстояло столкнуться. — Это задание я поручаю тебе, — от стен сознания отбился спокойный, но не терпящий возражений голос. — Силсан начал доставлять мне слишком много проблем. Он доживает свою последнюю жизнь — пришло время приблизить миг его встречи с Отцом-Вулканом, — синие глаза смотрели внимательно, заглядывая едва ли не в саму душу, и Аэлухелю потребовалось приложить все свои усилия, чтобы сохранить маску невозмутимости на лице. Барон дал задание — и он был не вправе отказаться от него.       Он понимал, почему именно его Ридраил отправил на это задание. Жест доброй воли — отомсти ему за всю свою боль, мальчик. За всё, что он сделал с тобой, отними его жизнь — это была действительно щедрая награда. Аэлухель не раз и не два представлял себе этот сладостный миг, но когда возможность оказалась так близка и реальна, он испытал ни с чем не сравнимый ужас.       Ему снова предстояло войти в этот дом. В логово чудовища, полное боли, страданий, унижений и мучений. Это место преследовало Аэлухеля в кошмарах, и вот теперь его кошмары снова воплотились в жизнь.       За годы его отсутствия в доме мало что меняется. Он помнит слишком хорошо расположение комнат и ловушек — хозяин любил забавляться с надоевшими ему рабами, заставляя их ходить по заминированным коридорам. Остальных же заставлял смотреть, как их пронзали ядовитые иглы или полосовали стальные нити, и они истекали кровью и кричали от боли. Хозяин всегда находил это забавным, а Аэлухеля до сих пор тошнило от одних только воспоминаний.       Воспоминания накатывают волнами против воли, и Аэлухелю приходится останавливаться, чтобы перевести дух и взять себя в руки. Эмоции не должны помешать делу, но память играет с ним очень злую шутку, подкидывая всё новые и новые детали, о которых он так мучительно пытался забыть. И каждый шаг вглубь дома превращается в медленную пытку, убивающую мучительно долго.       Напряжение нарастает, давит на грудь и виски. Каждый вдох становится труднее предыдущего, а стук крови набатом бьёт в ушах. Все мышцы натягиваются до предела, зрение фокусируется, а слух обостряется. Сердце гулко стучит в груди, отбивая ритм мгновений, и Аэлухель загоняет глубоко в тёмные глубины своей души эмоции и воспоминания. Не чувствует фантомную боль в теле от старых ожогов и глубоких порезов, но лишь упрямо продвигается вперёд, игнорируя здравый смысл и агонию ужаса.       Он скрывается в тени пустынных коридоров, просачиваясь бесшумно и незаметно там, где не ходят патрули и не стенают рабы. Идёт через старое заброшенное крыло, в которое сбежал однажды в отчаянной слепой попытке избежать унизительной и жестокой участи. Это было ещё в самом начале, когда он ещё помнил своё имя и когда ещё не знал, как страшен хозяин в гневе. Прятался в тенях почти так же, как сейчас, ведя себя тише мыши, чтобы его не нашли. Но тогда хозяин знал, где искать и как; сейчас же никто не ждал его появления отсюда, и Аэлухель выдыхает судорожно, разжимая кулаки.       Холодные руки дрожат от воспоминаний, от которых он никак не может избавиться. Тогда хозяин нашёл его, и ярость его была ужасна. Аэлухель в полной мере ощутил её на себе, до сих пор удивляясь, как вообще пережил эту пытку. Хорошо, что часть пережитого ужаса память всё-таки выбросила из его головы, а часть он не помнил, потому что потерял сознание — иначе в противном случае он сошёл бы с ума уже тогда. Но этот ужас, этот животный страх преследовал его до сих пор, и он с трудом умудрялся держать себя в руках и идти вперёд.       Ожидание растягивается вечностью. Изощрённой пыткой, на которую Аэлухель обрекает себя добровольно. Петляет по запутанным коридорам, пытаясь морально подготовить себя к неизбежной встрече. Вспоминает снова и снова, и к ужасу отчаяния добавляется боль и тупая ярость. Все боги мира, если они существуют, как же много страданий хозяин принёс ему!       Боль и страх — Аэлухель останавливается на минуту, жмуря глаза и скрипя зубами. Эмоции не должны взять верх, он должен быть хладнокровным, иначе он не только себя подставит под удар, но и навредит Ридраилу. Эта мысль немного отрезвляет, загоняя лишнее подальше, и Аэлухель выдыхает, медленно открывая глаза и глядя решительным взглядом вперёд. Осталось совсем немного, последний рывок — и он будет у цели, способный закончить всё раз и навсегда.       Двери ненавистной комнаты выглядят точно так же, как он запомнил. За ними всегда начинался кошмар наяву, и страх и отчаяние с новой силой захлёстывают Аэлухеля. Внутренний зов заглушает все остальные мысли и почти берёт над ним контроль, толкая в спину бежать как можно быстрее и как можно дальше. За этими дверями начинался его персональный ад, и лавина снова обрушивается на Аэлухеля, грозясь похоронить под собой заживо.       Он был любимой игрушкой хозяина, молодой и привлекательный. Силсан особенно сильно любил развлекаться именно с ним. Горячий как огонь, как любой саламандр, впрочем, большой и твёрдый — он оставлял не заживающие ожоги по всему телу, рвал до крови, брал всегда грубо, причиняя сопутствующую боль. Ему нравилось видеть, как страдают другие; ему нравился запах и вид крови, звучание криков и хруст костей. Он мог ударить, мог избить, а мог просто скрутить так, что мышцы почти рвались — не раз и не два Аэлухель получал разрывы связок и растяжения мышц, сломанные рёбра и другие кости, и конечно, постоянные ожоги. Но это были мелочи в сравнении с болью и унижениями другого характера, ведь он был любимой сексуальной игрушкой хозяина.       Даже мимолётные воспоминания вызывают отвращение и тошноту. Аэлухель чувствует себя так унизительно и мерзко. И он не хочет переживать всё это снова — пусть не в действительности, но в своей голове. Но он не может отступить теперь, когда зашёл так далеко, да и... Силсан должен понести наказание за всё, что он сотворил. За все сломанные судьбы и за самого Аэлухеля. А потому в конце концов он делает над собой усилие и беззвучно толкает дверь вперёд, делая шаг в логово чудовища.       Встречаясь со своим кошмаром лицом к лицу. — Надо же, а я всё думал, кого Ридраил пошлёт ко мне, — Силсан не меняется за эти годы совершенно, смотрит всё также с насмешкой, лениво и расслабленно развалившись на постели, поглаживая по выступающим позвонкам какого-то раба. Аэлухелю стоит немалых усилий держать перед ним собственное лицо, сохраняя хладнокровную невозмутимость.       Его взгляд против воли цепляется за мальчика, лежащего рядом с саламандром. Тот ещё совсем ребёнок, наверно, того же возраста, что когда-то был Аэлухель, худой и бледнокожий альв, чьё тело уже покрыто ссадинами и ожогами, а взгляд синих глаз потух и безволен. На шее его ошейник, а на рту — намордник, и Аэлухель не может сдержать отвращение, с которым дёргается уголок его губ. — Нравится? — Силсан, конечно, замечает это и смеётся. — Помнишь? Когда-то ты тоже был таким, — хлёстко шлёпает мальчишку по худой заднице, и кожа алеет от удара, в то время как ребёнок даже не реагирует на это.       Он снова рассмеялся, а после грубо оттолкнул раба под рёбра. Перекатился набок, медленно вставая на ноги, и Аэлухель напрягся, вытаскивая тонкие кинжалы. Медлить было опасно и просто не хотелось, и он сосредоточился, высчитывая слабое место противника. Сделать всё следовало быстро и аккуратно, не давая Силсану разойтись: ему огонь был нипочём, а потому он не станет переживать за вещи, окружающие его, если захочет разойтись ударной магией огня. — Я ведь хотел унизить Ридраила, когда так снисходительно подарил ему использованную дырку, — неспешно поднявшись на ноги, скучающе произнёс Силсан, лениво глядя на Аэлухеля. — А он, как я погляжу, нашёл тебе другое применение. А жаль, а жаль, связанным в постели ты смотришься гораздо лучше. И куда более на своём месте, — он ухмыльнулся, а Аэлухель прищурился, крепче сжав рукояти кинжалов.       Воспоминания упрямо лезли наружу. Раздетый, изувеченный, униженный мальчик и речи Силсана воскрешали в памяти болезненные картины, которые он до сих пор тщетно пытался забыть. Боль и унижения, от которых Ридраилу с таким трудом удалось его разубедить, преследовали в кошмарах и наяву, и их было так много, что Аэлухелю казалось, что он сойдёт с ума. Три года, которые он провёл в рабстве у этого саламандра, оставили неизгладимые шрамы не только на его теле, но и на разуме, и на душе. И вот теперь Силсан снова вскрывал их, ударяя в самые уязвимые места.       Конечно, он видел и знал — хищная глумливая ухмылка говорила об этом. Медленно и вальяжно он приближался к застывшему, словно парализованный, Аэлухелю, считая его своей лёгкой добычей и победой. Прямо как в тот злополучный день... — Ты был такой хорошей маленькой шлюшкой — знаешь, после тебя никто больше не был так хорош, — он наигранно сокрушённо покачал головой. — Каждый раз такой узкий, как в первый, а кровь сводила с ума одним своим ароматом. Держу пари, вампирские знатнюки отвалили бы немало бабла за то, чтобы попробовать её!       Эмоции не должны помешать делу — но память одновременно палач и самая мучительная пытка. И он помнит боль и слабость, и опустошённость тогда, когда валялся в грязи и болезнях, наполненный чужой похотью и жестокостью. Хозяин ведь запрещал им мыться, не позволяя смывать позорные следы пока они не присыхали к коже вместе с кровью. Они были хуже животных — неудивительно, что многие не выдерживали и погибали от полученных ран или от заразы — что одно, что другое было долгой, мучительной и унизительной смертью.       Аэлухель скрипнул зубами, качнув головой. Воспоминания были слишком свежи, пусть и прошёл уже не один год. Но это место, это чудовище воскрешало их так, словно всё произошло вчера, и это было выше Аэлухеля выносить эту муку. — Знаешь, мне не стоило тебя выбрасывать, — Силсан подошёл вплотную, и Аэлухель крупно вздрогнул, чувствуя знакомый жар его тела и его же запах. — Стоило просто сломать тебе позвоночник — ведь ты такое бесполезное ничтожество, — его горячие пальцы почти любовно огладили смуглую скулу, и серые глаза полубезумно сверкнули.       Что-то в голове щёлкнуло — на самом деле Аэлухель держал себя из последних сил. Эмоции не должны помешать делу, и голый инстинкт вёл его. Холодный расчётливый разум — именно так, как учил Ридраил. Поэтому он выпустил кинжал, но прежде чем тот со звоном ударился о пол, он схватил руку саламандра, выкручивая её так, что захрустел сустав. Силсан выпучил глаза от резкой боли и удивления, но прежде чем успел издать звук, второй кинжал выверенным резким движением полоснул по шее. Входя глубоко, перебивая гортань, он нанёс рану такого типа, каким саламандры убивали друг друга, игнорируя ещё не прожитые жизни.       Горячая, как раскалённая магма, кровь брызнула в стороны, попав на лицо и шею Аэлухелю. Он прошипел, отпустив обмякшее тело, с брезгливостью оттолкнув его от себя. Холодным нечитаемым взглядом мгновение смотрел на него, не замечая, как до побеления костяшек, до судорог в пальцах сжимал рукоять окровавленного кинжала, а потом...       Отдача лавиной сносит все преграды. Ярость — бесконтрольная и бессильная ярость затмевает глаза и туманит разум, и Аэлухель не отдаёт отчёта своим действиям. Словно наблюдает со стороны, пока его тело действует само по себе, ведомое болью и жаждой мести. И он громит всё на своём пути, и убивает всех без разбора, кто пытаются встать на его дороге. Просто бездумно ходит по коридорам из комнаты в комнату и вырезает всех, у кого есть оружие.       Ярость даёт ему силы и энергию; боль требует выхода. Быстрая смерть Силсана не несёт успокоения раненому зверю внутри него, и он требует крови и страданий соразмерных тем, сквозь которые прошёл сам. Вспышка холодной жестокости — срыв отчаяния, и если Аэлухель проигнорирует его, он просто сойдёт с ума.       Он успокаивается и приходит в себя только тогда, когда оставляет за своей спиной пару десятков трупов. Выломанные двери, искорежённые тела, реки крови, текущие по коридорам, лужи крови в комнатах и кровавые пятна на стенах. Прибитые к ним трупы и пойманные в ловушки тела, которыми Аэлухель прикрывался как щитами. Он оставляет за собой кровавую оргию, в сентиментальном и болезненном порыве не трогая лишь рабов. Возвращается в самое начало, снимая с альвийского мальчика намордник и поводок и набрасывая на него свой плащ. Поднимает его на руки, забирая с собой, и вместе с ним направляется в комнату отчаяния, грязи и смерти. Конечно, он помнит, где она находится.       Ярость стихает, оставляя после себя усталость и хладнокровный гнев, но Аэлухель сделал всё то, что должен был сделать. Сам он уже давно больше не раб, и его жизнь принадлежит только ему самому. И так же, как когда-то давно Ридраил подарил ему возможность и надежду, он был готов подарить их тем, кто в этом нуждались. Да, не все захотят принять этот дар, сломанные и сломленные, но Аэлухель не сомневался, что среди этих грязных униженных подростков из разных рас и народов найдутся и те, кто смогут пойти своим собственным путём.       И глядя на испуганных детей, ютящихся в тесной грязной комнатушке, что хуже хлева, Аэлухель твёрдо знал, что был готов помочь им всем.