Вопросы и ответы

— Скажи, если бы ты мог выбирать, видеть мир, но не слышать, или слышать, но не видеть, что бы ты выбрал? — негромкий, чуть хрипловатый голос Тревы нарушил приятное молчание.       Сунегод лениво скосил взгляд на его рыжеватую макушку, заметив, как любовник задумчиво, но самозабвенно вырисовывает на его груди какие-то непонятные узоры. Сам он при этом удобно умостился на плече Сунегода, так что тот ближе прижал его к себе, позволив перекинуть через себя ногу. — Наверно, в таком случае я бы предпочёл не видеть, — легкомысленно отозвался Сунегод. — Почему? — в голосе Тревы послышалась тень печали. — Зрение ведь наше основное чувство, и бо́льшую часть информации мы воспринимаем через глаза. Да и... жить в постоянном мраке — должно быть, это так тоскливо.       Сунегод то ли фыркнул, то ли издал саркастический смешок. Прикрыл на мгновение веки, погружаясь в ту самую пресловутую темноту, а после устремил взгляд в потолок. На самом деле, ему было всё равно — что так, что так не найти понимания собственного назначения... — Вокруг так много несправедливости. Так много уродства, — всё также легкомысленно ответил он после паузы. — Приятно было бы никогда не видеть их и жить во мраке неведения. — Но ведь тогда ты бы не смог увидеть меня, — печаль сменилась ревнивой обидой, и Сунегод не сдержал смешок. — И не смог бы полюбить меня...       Он проглотил горькое «я и так тебя не люблю» и вместо этого прижал любовника к себе ещё ближе. Перекатился набок, заставив его скатиться со своего плеча, и посмотрел прямо в каре-зелёные глаза. Провёл ладонью по смугловатой коже, прежде чем оставить горячий поцелуй на узком лбу. — Какая же это тогда любовь, если она исходит только из внешности? — лицемерить Сунегод умел столько, сколько себя помнил, хоть это и не приносило ему удовольствия, так что слова красивой лжи легко сорвались с языка. — Любить надо то, что внутри, ведь нет ничего ценнее души. Да и кроме того... даже если бы я тебя не видел, я бы по-прежнему слышал твой прекрасный голос, моё сокровище.       Глаза Тревы заискрились тихой радостью, и лёгкий румянец тронул скулы. Бедный мальчик, он так беззаветно и бескорыстно отдал Сунегоду самое ценное, а он бессовестно пользовался этим. Ему было так тошно от самого себя, но прогнать влюблённого любовника не хватало мужества и смелости. А оттого он снова и снова лгал ему, терзая и без того мучимую сомнениями и поисками душу. — Ты как всегда прав, — Трева обнял его крепче, потеревшись носом о шею где-то под челюстью, обжигая дыханием чувствительную кожу. — Если смотреть на вопрос с такой стороны, то я бы тоже хотел всегда наслаждаться твоим голосом. Не было бы для меня большей отрады и более желанной музыки...       Сунегод с трудом подавил тяжёлый, горький вздох. Разве заслуживал он такую чистую искренность? После всего, что он натворил? Пожираемый невыносимым отчаянием тщетного поиска понимания самого себя... Но Трева оставался рядом, доверчиво прижимаясь к сердцу, и его ровное тихое дыхание щекотало кожу и согревало её. Сунегод мог лишь принять бесценный дар и хоть как-то хоть что-то отдавать взамен. И если бы он мог...       Он желал бы быть глухим и слепым, чтобы больше никому не причинить такой боли.