Вопросы и ответы

      Холодные объятия тьмы успокаивали. Несли облегчение и утешение, и владыка Смерти ушёл так далеко в её лоно, как мог. Здесь было тихо и пусто, и чёрное покрывало укрывало собой, баюкая в своих объятиях. Лишь Тьме Франхрасьян мог явить собственную слабость и открыть собственную боль.       Смертные в своём слепом фанатизме зашли слишком далеко. Нарушая всевозможные правила, они попытались пройти через грань и угрожать богу в его же чертоге. Использовали для этого сущность одного из его помощников, замучив его практически до смерти. Преступления, которые даже колоссальное терпение отца несчастий не могло простить. И тёмная, ненавистная сущность, которую в нём породило человеческое невежество, а сам он отрицал и прятал, не признавая её частью себя настоящего, вырвалась на волю. Ярость её сжигала всё вокруг; ненависть плавила жилы. И пытаясь вырваться из тюрьмы сознания, упиваясь горячей кровью живых, она разрушала Франхрасьяна. Несла ему боль, и ему требовалось слишком много сил, чтобы удержать контроль и подавить её обратно.       Он ненавидел эту часть себя и стыдился её. Даже верные дэвы никогда не видели его в таком состоянии. Но смертные переступили черту и не оставили ему выбора, и теперь владыка Смерти, уставший и униженный, молчаливо взывал к Тьме в поисках утешения и исцеления.       В его руках, будто хрупкое сокровище, слабо пошевелились Ардашир. Беззвучно всхлипнули и потянулись ближе в поисках тепла и близости владыки, что словно заботливый родитель всегда был рядом. На него всегда можно было положиться, и сейчас изувеченный дэв чувствовал себя в безопасности на его холодных ладонях. И Франхрасьян, не открывая тяжёлых век, прижал их ближе к своему сердцу, отдавая часть собственной экзистенциальной энергии на восстановление страшных ран.       Ардашир всё ещё беззвучно плакали в себя и кричали от боли, взывая к облегчению. Священный свет ашуров сжёг бо́льшую часть их сущности, лишь чудом не повредив пульсирующий комок сердца, тем не менее прошитый остаточным светом, вспыхивающим тёмными золотыми прожилками. Франхрасьян заботливо накрыл их ладонью, аккуратно зарывшись пальцами вглубь осязаемой тьмы чужой сущности.       Свет потянулся к тонким паучьим пальцам, обжигая болью, но владыка Смерти проигнорировал её, забирая чуждую дэву энергию пресветлого брата и отдавая собственную энергию, вновь наполняя Ардашира тьмой. Тьма же снаружи вливалась в них, отращивая новые ленты теней взамен сгоревших старых, и постепенно крик и всхлипы дэва стали тише. Но сам он прильнул ещё ближе к владыке, будто дитя к родителю, и Франхрасьян мягко улыбнулся уголками губ, поглаживая пульсирующее сердце, неся утешение.       Брат, его слуги и его создания были жестоки, и в этой жестокости они были слепы и безжалостны. Они отрицали основной закон мироздания, отказывая Франхрасьяну и его эмиссарам в праве на существование. А ведь они были второй частью медали — да, тёмной, но неотъемлемой. Ведь там, где есть жизнь, всегда есть смерть; где есть свет — есть и тьма. И друг без друга противоположности бессмысленны.       Это был не его выбор, как и не выбор каждого из дэвов. Непостижимая Вечность, перед которой даже они склоняли головы, призвала их. Определила их сущности и обязанности, и назвала их имена. Вдохнула в них смысл, и Франхрасьян покорно подчинился, следуя замыслу, пред которым был бессилен. Однако он не выбирал себе такую судьбу. Как и не был от неё в большом восторге.       Куда бы он ни ступил, за его поступью следовала тень Смерти. Жизни не было места рядом с ним, и ему понадобилось так много времени, чтобы окончательно примириться с данностью. Узник собственного дома, проклинаемый изгнанник — он нёс на своих плечах излишне тяжкое бремя. И не знал ни понимания, ни поддержки, с первых мгновений знакомства с тем, вторым, вынужденный разделить его неприязнь, ненависть и агрессию.       А ведь Франхрасьян не был злым. Он был чувствительным; он был мыслителем. Он лишь хотел поддерживать гармонию этого мира. И если ему выпал жребий нести мрачную участь Жнеца, он готов был выполнять свои обязанности. Как бы тяжело ему ни было, он должен был стать хранителем обратной стороны творения. Заботливым господином и родителем для всех душ и собственных помощников — и уже это был его выбор. Ведь он знал, как губительно одиночество и отречение…       Однако чужая неприязнь уже давно не задевает сердце. Печалит отца несчастий лишь то, что жертвами чужого эгоизма и гордыни становятся невинные. Страдают за грехи, которых не совершали; расплачиваются за то, кем являются. Страдающие Ардашир в его руках — лучшее тому подтверждение. Но они сильны, а владыка терпелив — и тьма чужого существования не рассеивается тёмным дымом, давая ещё один шанс.       Дэв затихает и замирает, сворачиваясь клубком у сердца господина. Он, как никто другой, способен понять и утешить. Рядом с ним спокойно и безопасно, и хоть что-то способно принести радость в его меланхоличное существование. И сам Франхрасьян восстанавливается в объятиях Тьмы, позволяя ей поглотить себя. И даже если определённая роком роль приносила ему страдания, он всё равно готов был нести это бремя. Быть надеждой, опорой и защитой для других так долго, как предначертано.       И это был его выбор.